Девушка из Берлина: Любовница Группенфюрера

Цюрих, Август 1942 Моя мать никак не могла совладать со слезами, которые она утирала, сжимая мои руки в своих, пока папа вёз нас домой со станции, откуда они забрали нас с Генрихом всего полчаса назад. Мы не виделись чуть больше трёх лет, и я не могла не заметить, как отразилась на них смерть Норберта и жизнь в изгнании: папа стал совсем худым и сильно поседел, а мамино красивое лицо теперь пересекали заметные морщины. Меня ужасно расстроила такая перемена; им обоим ещё даже не было пятидесяти. Мама не уставала повторять, как рада она была, что мы с Генрихом смогли наконец их навестить, и как одиноко им было жить в Цюрихе. Они слишком привычны были к жизни одной большой семьёй, с родственниками, всегда навещавшими их по выходным, с друзьями, что частенько заходили на ужин, с дружелюбными соседями; теперь же им пришлось стать отшельниками, с одним ребёнком, живущим за границей, а другим и вовсе трагически погибшим. Они не поддерживали связь с роднёй, оставшейся в Германии, чтобы не инкриминировать их ненароком, если вдруг что случится, а новых друзей боялись заводить, потому как те могли начать задавать различные вопросы и, почуяв что-то неладное, запросто продать их потом агентам Гестапо. Более того, они фактически жили на те деньги, что им посылал Генрих, хоть папа и пытался самостоятельно зарабатывать, работая на дому и помогая местной юридической конторе оформлять и сортировать их бумаги, в то время как мама подрабатывала тем, что печатала официальные письма и документы для той же конторы и пары других. Не то, чтобы они совсем не могли свести концы с концами, но глубоко внутри я понимала, как страдала папина самооценка. Из преуспевающего адвоката, живущего в сердце Берлина и имеющего свою собственную контору и весьма впечатляющий доход, он теперь должен был полагаться на своего зятя, когда речь заходила о счетах. Все его сбережения по-прежнему находились в Рейхсбанке, потому как официальной причиной отъезда моих родителей было папино здоровье, требующее лечения в Швейцарии, и поэтому если бы он снял все деньги со счёта при переезде, это наверняка спровоцировало бы тщательное расследование. Их квартира оказалась весьма милой, хоть и очень маленькой по сравнению с нашим старым семейным домом с несколькими спальнями, огромной библиотекой, рабочим кабинетом, столовой, и большой кухней, где Гризельда, наша старая домработница, всегда готовила очередной кулинарный шедевр. В спешке отъезда родителям пришлось её отпустить со слезами и самыми тёплыми словами с обеих сторон, заранее рекомендовав её услуги папиному давнему партнёру, доктору Кауффманну. Но Гризельда только покачала головой и заявила родителям, что они были её самой настоящей семьёй, и что ни на кого другого она работать уже не сможет. Она скопила достаточно денег с щедрого жалованья, что платил ей папа, и теперь вполне могла доживать свои дни, ни о чём не беспокоясь. Я хотела навестить её на Рождество прошлой зимой, но её домовладелец расстроил меня новостью, что наша милая старушка умерла месяц тому назад. Во время ужина, который мама приготовила сама, она продолжала расспрашивать нас об общих знакомых, о бабушке, о правительстве и о войне. После того, как я рассказала им наконец, что давно бросила балет и работала теперь в РСХА, они оба вдруг странно затихли. Мне, конечно, совестно было, что мне так долго приходилось об этом лгать, но это был определённо не телефонный разговор, чтобы вот так об этом объявить. - Родная, мы тут читаем международные газеты, - осторожно начал папа. - Они пишут совершенно страшные вещи о подобных правительственных организациях. Говорят, что они в ответе за истребление вот уже миллиона евреев. Это правда? Я отвела взгляд в сторону и хотела было придумать какую-нибудь отговорку, ведь это и правда было РСХА, что несло прямую ответственность за программу уничтожения, но всё же мои родители заслуживали правды. - Да, правда. Они оба смотрели на меня в нескрываемом изумлении. В их глазах почти читался незаданный вопрос: "И ты работаешь на этих людей?" - Но это не наш отдел, что занимается депортациями и заключением в лагеря, а Гестапо. - Поспешил пояснить Генрих. - Наш отдел занимается исключительно внешней разведкой. А Аннализа и вовсе простой офисный сотрудник и всё, чем она занимается, так это посылает и принимает телеграфные сообщения и варит кофе. Я с благодарностью улыбнулась Генриху за это маленькую ложь. Он хотя бы пощадил их и не слова не упомянул о моих функциях радистки, которые были едва ли такими же безвредными для союзников, как варка кофе. Но тут уж ничего было не поделать, это было частью моей работы и той ценой, что мне приходилось платить, чтобы продолжать свою контрразведывательную деятельность, о чём я, к сожалению, родителей также уведомить не могла. - Но это же ужасно! Гёббельс и Гиммлер сами пообещали, что немецкие евреи всего лишь будут отправлены на переселение на специально отведённую для них территорию, и что никто не станет им вредить, если они добровольно туда поедут. А теперь оказалось, что их всех сгоняют в лагеря и убивают? - Казалось, у мамы до сих пор подобное не укладывалось в голове. - Они солгали, мама. Как и Гитлер солгал о своей "мирной политике" в середине тридцатых, а потом начал такую кровопролитную войну, какой ещё мир не видел. Они все лгут и обо всём. - Зачем ты тогда начала на них работать? Ты же сама еврейка, и теперь получается, что ты других евреев на смерть отравляешь? Ты знаешь, как такое называется юридическим языком, дочка? Пособничество в убийстве, - заключил папа с весьма серьёзным видом. Я вздохнула. Не стоило, наверное, и вовсе это всё бередить и просто продолжать лгать им о том, что я по-прежнему танцевала. Теперь мои собственные родители начнут думать, что я решила следовать нацистской доктрине и гордо расхаживаю по улице со свастикой на левом рукаве. - Рихарт, я же уже объяснил тебе, что наш отдел ничего общего с лагерями не имеет, а особенно женский состав СС. Они всего лишь обычные секретари, и только. - Генрих попытался успокоить моего отца, но добился крайне противоположной реакции. - СС? Моя дочь теперь тоже в СС?! - Это женский состав СС, папа, он в корне отличается от мужского. И мне пришлось вступить в СС, это был приказ бывшего шефа РСХА, Гейдриха. - Боже, я обоих детей потеряю из-за этой проклятой войны! Мой Норберт, мой единственный сын, уже погиб, а теперь они и мою дочь забрать хотят! Папа закрыл лицо руками. Я и не подозревала, насколько сильно на него повлияла смерть сына, и как тяжело он воспримет новости о моей принадлежности к СС, пусть и SS-Helferinnen и близко не стояли с обычными СС. - Папа, перестань убиваться. Никто не собирается меня забирать; никто не пошлёт меня на фронт или куда бы то ни было, просто это обязательно для всех секретарей, работающих с секретными документами, вступить предварительно в ряды СС, вот и всё. Чистой воды формальность, и только. И даже тут есть светлая сторона: я работаю в одном здании с Генрихом. Я попыталась улыбнуться маме, которая, похоже, была взволнована не меньше папы. - Мама, я обещаю, я ничего опасного не делаю. Или преступного, папа. Просто работаю с телеграфом и варю кофе, как Генрих и сказал. Так что давайте сменим тему и поговорим о чём-то хорошем, ладно? Как театры здесь в Цюрихе? Лучше, чем были дома? Нам нужно было быть в офисе в Берлине уже на следующий день, и потому мы сели на последний поезд поздно ночью, проговорив весь вечер обо всём, кроме СС или войны. Уже на пути домой Генрих вдруг покачал головой и улыбнулся. - Ты стала такой искусной лгуньей, что пугаешь меня. - Значит, ты хорошо меня натренировал. Я ухмыльнулась ему, а затем отвернулась к окну. Я и сама себя начинала пугать, потому как Генрих и понятия не имел, какие мысли меня иногда посещали. Я действительно стала отменной лгуньей.