Ради чего мы живем

Но я не стану больше разоблачать перед тобой наши тайны. Я слышу звуки трубы. Быть может, моё присутствие необходимо. Подумай о том, что я сказал тебе. Прощай! Не прошу прощения за то, что угрожал тебе насилием. Благодаря этому я узнал твою душу. Только на пробном камне узнаётся чистое золото. Я скоро вернусь, и мы ещё поговорим. В ту ночь, впервые за долгое время, Ревекка позволила себе погрузиться в пучину отчаяния, что до этого раз за разом пыталась поглотить её. Девушке не были свойственны ни слезы, ни истерики, ни жалобы. В детстве, будучи единственным и любимым ребенком, она была избалована любовью отца и часто капризничала. Однако даже тогда девушка знала меру, никогда не переходя ту черту, за которой детские шалости превращаются в проступки. Особую роль в ее жизни сыграла мудрая Мириам, дочь раввина Манассии из Византии. Ревекке было семь лет, когда отец остановился в Антиохии, где они и познакомились с женщиной, уже тогда известной как достойная дочь своего отца. Раввин Манассия долгие годы изучал не только Тору, но и философию и медицину, будучи одним из наиболее образованных людей своего времени. Ревекка запомнила его седым старцем, но, несмотря на свой более чем почтенный возраст, он не пользовался тростью и не горбился. После его смерти девочка стала еще чаще бывать в доме Мириам дабы скрасить одиночество женщины. Ревекка даже не помнила в какой момент ее наставница взялась учить девочку. Это произошло как-то само по себе. После все вместе они еще посетят Никею, Эфес и даже Константинополь. Ревекка была маленькой, не ощущавшей еще ни тягот, ни хлопот, связанных с дорогой. Ей нравилось путешествовать, знакомиться с новыми людьми, видеть новые места. В Византии было очень много богатых евреев, в домах которых они останавливались. Еще маленькой, ей позволяли присутствовать на встречах мужчин, где, склонив голову отцу на колени, она слушала их разговоры о том, как небезопасно сейчас в империи, что власть Комнинов слабеет, что в Сербии и Болгарии вспыхивают восстания, что распри между Римом и византийским патриархом никак не утихнут. Еще тогда она научилась внимательно слушать, запоминать и сопоставлять разговоры с тем, что она видит на самом деле. Отец ошибался, полагая, что ребенок не понимает и половины слов из сказанного. Напротив, Ревекка потом долго и подробно рассказывала обо всем Мириам, а если что-то было не ясно ее пытливому уму, она расспрашивала об этом. В детстве ее круг общения не был ограничен еврейской общиной и редкими гостями и клиентами отца. Ревекка свободно общалась с детьми слуг и собственно всеми теми, кто на ее пути ей попадался. Но постепенно она начала осознавать, что ее происхождение не даст ей в ближайшем будущем возможности по-прежнему близко общаться с Ипатием, уже почти юношей, что каждый день за мелкую монету носил им чистейшую воду, что родители Зои, девочки младше Ревекки, никогда не приглашают подругу дочери к себе в дом. До этого Ревекке казалось, что если она будет со всеми приветлива, весела и добра, то зачем же этим "всем" быть злыми и жестокими по отношению к ней? Когда ей минуло десять, судьба ей преподнесла горький урок. Ревекка познакомилась тогда с милой девочкой, Анастасией. Ее родители были богатыми греческими купцами и часто приходили к ним в дом. Поэтому отец, прежде не пускавший Ревекку во двор к чужим людям, позволил ей играть у Анастасии. Однажды к той пришли другие дети и, узнав, что Ревекка - дочь ростовщика, начали издеваться над ней, придумывая обидные прозвища и смеясь над тем, что она лишилась матери. Девочка, неспособная на подобную жестокость, не могла ответить на их обвинения. Тогда, увидев ее слабость, один из юношей, чьи родители видимо пострадали от лапы ростовщиков, поднял и бросил в нее камень. Остальные, найдя это интересной игрой, решили последовать его примеру. Ревекка убежала, позволив себе расплакаться лишь дома. Ей почему-то было стыдно рассказать обо всем отцу. Тот узнал о случившемся от родителей Анастасии, пришедших извиниться. Он пришел в необычную для себя ярость. После этого они вместе с Мириам даже уехали из города. И вот теперь Ревекка чувствовала себя той девочкой, что потеряла веру во все хорошее. Что как бы ты ни была добра, все равно тебя настигнут испытания. Она научилась не бояться их, оставаться самой собой даже перед лицом смерти, но сейчас ей грозило нечто куда более страшное чем потеря жизни. Ревекка всегда была послушной дочерью, она ни разу не нарушала повелений отца, не шла наперекор его воле. Она помнила образ матери, но позже он слился в единое с образом Мириам, которая подарила ей всю свою нерастраченную нежность. Однако Ревекка навсегда сохранила в своей памяти лицо отца, когда он похоронил жену. Ее тогда сковала такая жалость к нему, что никогда в своей жизни Ревекка не смогла бы его ни огорчить, ни обидеть. Каково же будет его к ней отношение, если его гордая, чистая дочь станет любовницей человека, чья репутация внушает ужас даже среди его собратьев по оружию? Стоило Ревекке представить лицо отца в тот момент как она признается в том, что не смогла противостоять воле этого человека... Должно быть, она действительно отчаялась настолько, что даже начала рассматривать возможность покориться этому развратнику. Ведь насколько Ревекка себя знала, никогда бы и мысли подобной в ее голове не родилось бы. Девушка, как и в течение других долгих дней, заняла место у окна. Ей нечем было занять себя - здесь у нее и вышивки не было. А если и была бы - рука по-прежнему ныла. Ревекка укутала ее, надеясь, что тепло притупит боль. Ей нужно еще раз поговорить с храмовником. Он должен понять ее! Однако девушка честно призналась самой себе, что и сама виновата в их вечных ссорах. Ей не следует так реагировать на его слова. В конце концов, он же ее не тронул... Ревекка вновь потерла ноющее запястье. Почти не тронул... Девушка задумалась о том, скольких женщин за свою жизнь ей пришлось поднимать на ноги после буйств мужчин... Причем это были не только крестьянки или девы из торговых семей. Нет, во время путешествия из Византии, когда они с отцом бежали в Париж после смерти Мириам, на одном из постоялых дворов Ревекка столкнулась с настоящей графиней, что страдала от собственного свекра. Ревекке тогда минуло пятнадцать. В ее невинную голову не могла и прийти мысль о подобной распущенности. В тех кругах, где она жила в Византии, что не могла справится с собственными провинциями, она не раз видела насилие и жестокость, но то были жертвы набегов, или в крайнем случае жены, чьи мужья или любовники не стеснялись поднимать на них руку. Но чтобы человек, которого ты почитаешь как отца, презрел все божественные и людские законы и возжелал жену собственного сына? Ее отец лишь качал головой и все норовил поскорее уехать оттуда, чтобы не столкнуться со старым графом. Ревекка тогда готова была вступиться за бедную женщину, но Исаак, не переставая беспокоиться, увез ее оттуда, все бормоча о нечестивых назареянинах, в чьих государствах процветает такой разбой. И вот сейчас сама Ревекка в плену человека, что презрел божественные и людские законы, и, как и за ту бедную графиню, за нее вступиться некому. Быть может ей стоило тогда ослушаться и прогневить отца, но остаться с несчастной женщиной? А что она могла? Она, кто не имеет ни власти, ни влияния, лишь немного великодушия и чуть-чуть здравого смысла? Однако, убежав оттуда, быть может Исаак разгневал Бога Израиля, что теперь карает его трусливую дочь? А быть может Он лишь испытывает ее? Но не много ли испытаний за последний месяц выпало ей? Ревекка испуганно пыталась подавить подобные мысли. Не хватало еще пропитаться ядом храмовника, чьи идеи явно не соответствуют его духовному званию. Ревекка никогда прежде не была слабой, не позволит себе слабости и теперь. Отчаяние – это все-таки сильное чувство, оно способно пробудить в ней силы вновь противостоять всему миру. Надежда на спасение, что поддерживала ее в плену Торкилстона, в заточении в Темплстоу угасла не в один миг. Даже тот вечер перед казнью, когда Ревекка умом понимала, что лишь чудо спасет ее, она надеялась хотя бы на то, что страдания вскоре закончатся, а она найдет покой. Но день за днем, проведенный в Эмпассе, когда каждый вечер она вздрагивала, слыша конский ржач, ожидая прибытия своего мучителя, капля за каплей лишали ее решимости и стойкости. Попытка побега – о как стыдно вспоминать! – стала последней искрой ее деятельного характера. Храмовник, точно бездушный камень, не поддающийся пламени ее души и повешенный ей на шею, тянул ко дну – туда, где ее ждало уныние. Уныние и смирение. Но нет. Девушка молилась часами, только бы избежать этого страшного греха. Уж лучше отчаяться настолько, что лишиться на грех самоубийства, чем предать себя воле порочного храмовника. Ревекка закрыла лицо руками. Ей остается лишь уповать на Бога, только ему под силу вырвать ее из лап этого нечестивого человека. *** Буагильбер лично следил за сборами. Он уже переговорил с главой города и священником - никто не должен знать о том, кто путешествовал вместе с ним. О девушке им всем следует забыть. Конечно, не зря Буагильбер выбрал этот место, но не стоит расслабляться. Его человек, которого он посылал разведать путь, уже вернулся. Им предстоит двигаться в сторону его родового замка Рогневилль, расположенного в нескольких милях от границ с королевскими землями. Хоть формально Нормандия считалась землей английских королей, но Буагильбер хотел бы взглянуть на смельчака, что попробовал бы назвать норманнов англичанами. Пусть Ричард со своей матерью сколь угодно пытаются объединить эти земли, никогда им не удастся сделать свободный народ Нормандии придатком английских владений Плантагенетов. Став тамплиером, Буагильбер отказался от какой-либо пристрастности в светских делах. Должен был отказаться. Но никогда его гордая французская голова не преклонится перед этим Ричардом Да-и-Нет. Алиенора Аквитанская, перебежав на сторону англичан, передала своим детям - английским монархам - и всю Гиень вместе с графством Пуату, превратив родную Францию в бледную тень рядом с государством Плантагенетов. Но Бриан знал, что то, что легко достается, так же быстро и теряется. Буйный Ричард умудрился перессориться со всеми монархами Европы, включая даже собственных отца и брата. Генрих II мертв, но принц Джон еще интригует против короля, уж слишком сильно затмевает глаза золото и блеск короны. Но он сам виноват. Буагильбер разочаровался в принце в тот момент, когда понял, что он слишком нерешителен. Моральная сторона вопроса мало трогала храмовника, чья жизнь прошла при Иерусалимском дворе, где не знаешь, что будет завтра и кто будет королем. Принц Джон умен и не лишен государственной смекалки. Он способен привести страну к процветанию. Но из-за своего страха перед старшим братом он даже не попытался укрепить свое положение при дворе. Буагильбер тогда лишь пожал плечами и навсегда отвернулся от Джона. Пусть даже тот и станет хорошим правителем, но норманнские аристократы не примут его. Потомки викингов, для них не просто станет признать королем того, чья храбрость проявляется лишь вне поле боя. Бриан вспомнил своего друга, Конрада, чья безумная отвага не уступала его собственной. Ибо лишь безумец может выступить со столь малыми силами против Саладина и требовать весь Тир в награду. Его смерть стала ударом для тамплиера, который восхищался им. Их сотрудничество могло бы многое изменить в Палестине, но отныне имя Коррадо дель Монферрато останется лишь в памяти людей, которые не склонятся перед Ги де Лузиньяном – или тем, кто станет претендовать на престол Иерусалима, который даже не принадлежит им. Но пока была причина не торопиться. Магистр ордена так и не сделал выбор своего преемника. Хотя такое важное решение принималось на собрании представителей девяти провинций Европы и иерусалимских тамплиеров, но мнение человека, что столь долго управлял всем орденом будет учитываться как приоритетное. Лука Бомануэр был бы хорошим монахом. Но уж точно не гроссмейстером. Он прекрасно знал устав братства, все религиозные требования, но не такой гроссмейстер требовался ордену, переживавшему свой расцвет. Их командорства богатеют, монархи прислушиваются к их словам, лишь они могут удержать Иерусалимское королевство от поглощения его сарацинами. Сильные, образованные, пользующиеся уважением окружающих рыцари, отдавшие свои жизни служению ордена, хотели еще более укрепить свою власть. Госпитальеры и тевтонцы всячески настраивали другие ордена против тамплиеров, немало и слухов о них ходило. Буагильбер знал, что, несмотря на его взгляды, большая часть приходила к храму Гроба Господня из искренней веры. Лишь немногие братья, к которым относился и он, смотрели куда глубже. Гуго де Пейн был воином, а не священнослужителем. Быть может, что он был простым искателем сокровищ, который поклялся отыскать могилу самого Христа? Имя его успело обрасти легендами, хотя и столетия не прошло после основания ордена. Но не это ли говорит о его могуществе? Многие короли проходят тайный обряд инифиации в темплях ордена, становясь неофитами и подчиняясь великому магистру. Будь на месте последнего человек куда более предприимчивый чем Бомануэр, сам Папа признал бы могущество тамплиеров. Ватикан смотрит на них с презрением – а зря. Он завидует их силе и богатству, то, что они не стесняют себя границами государства. Им это ни к чему. Весь мир принадлежит им. Знание и сила, рыцарство и наука – они объединяют все это, не страшась предрассудков, а остальным остается лишь завидовать. Но Лука заставлял орден топтаться на месте. Вместо покорения новых земель – проводить мессы, вместо научных трудов – читать псалмы, вместо политики при блистательных дворах – богословские диспуты с такими же как они. Нет. Такой человек лишен фантазии и сил для ее исполнения. А у Буагильбера и то, и другое имелось. Да и некая еврейская чаровница еще слишком строптива , чтобы стать его спутницей. Буагильбер улыбнулся. Укрощать ее - это подарок небес, который отвлекал его погруженный во мрак амбиций и честолюбивых замыслов разум. При воспоминаниях о ее маленьких ножках и упругой груди он чувствовал нарастающее возбуждение. Конечно, он мог силой взять ее, но это привело бы к непоправимым последствиям. Не будь эта девушка его Ревеккой, она бы давно уже делила с ним ложе. Старо как мир. Женская неприступность - до первого штурма. В Иерусалиме и Триполи он знавал немало благородных и весьма знатных девиц, замужних дам и вдов, что даже смотреть на себя запрещали, но стоит провести в их спальнях чуть более получаса, как они уже молят не оставлять их. С Ревеккой так не прошло. Речи, что он источал перед ней в замке Фрон де Бефа, а потом в прецептории, давно бы убедили любую из женщин. Красивые слова, что соблазняли французских дам, Ревекка пропускала мимо ушей. На истории о бравых подвигах рыцаря, которые внушали английским девицам влюбленность, еврейка пожимала плечами. А обещания, которые он давал ей, вместо желания исполнить их лишь оскорбили эту девушку. Словами и обещаниями соблазнить ее не удалось. Тогда Буагильбер спас ее от огня сначала из горящего замка, а потом от приговора Бомануэра и от преследования в Англии как колдуньи, спас и от этого предателя-наемника. Но Ревекка опять обвиняет его в похищении, в разлуке с отцом. Почему же она не видит его стараний, но просит помиловать Мартина? Буагильбер передернул плечами. Ей нужно время, но видит Бог, он его дал предостаточно! Неужели за те дни, что она провела в Эмпассе, Ревекка не осознала той удачи, что пришла к ней в его образе? Храмовника влекли пустыни Иерусалимской земли, там, где все религии мира переплетаются и нельзя разобрать где начинается и заканчивается влияния Запада и Востока. Там, на пересечении миров, он чувствовал себя почти счастливым-насколько человек, видевший столь много как он, способен быть счастлив. Немало шрамов на теле и на душе оставила ему та жизнь, а Ревекка - тот лекарь, что исцелит его. В конце концов все женщины одинаковы. Они лишь мечтают о свободе. Но их место возле сильных мужчин, которые защитят и позаботятся о них. Ревекка привыкла быть хозяйкой своей жизни, но разве такая жизнь достойна ее? Он бросит к ее ногам земли и подданых, которые будут восхвалять ее небесную красоту. Подобно Семирамиде она окружит свой дворец роскошными садами, где сможет заниматься своими травами. Он подарит ей библиотеку, что будет услаждать ее пытливый ум и стремящуюся к знаниям душу. Ей не место в обществе евреев и саксонских свиней. Здесь она погубит свой дар и превратится в одну из тех старых дев, чей удел жить на милости дальней родни. "А с тобой разве не из милости я буду жить?" - словно голос Ревекки прошептал в его голове. Ах да... Бриан давно уже ей признался, что не признает их религиозных различий, но даже и не будь их, его положение храмовника не дозволяло ему привести ее в дом как хозяйку, свою жену, Ревекку Буагильбер. Храмовник поджал губы. Это лишь ее страхи. Он еще получит место гроссмейстера, а когда эти ограниченные фанатики поймут, что перечить ему опасно, он перед всем миром назовет Ревекку своей женой, пусть и невенчанной, но единственной и любимой. *** Они выступали в дорогу на следующий день. За Ревеккой пришел Гуго, который , не изменяя своей безукоризненной вежливости по отношению к ней, взял ее небольшую котомку с необходимыми для девушки вещами и проводил на конюшню. Буагильбер уже был верхом и ждал их. Девушку посадили позади Амета, совсем как в тот раз, когда храмовник утащил ее из горящего Торкилстона. Сама девушка больше помнила его по их путешествию через Ла-Манш и была рада, что ей не придется делить тяготы пути с кем-то из наемников или, что еще хуже, с самим храмовником. Еще только светало, поэтому на улицах никого не было. Ревекке было даже жаль уезжать отсюда. Она уже пообвыкла к своей жизни здесь. Конечно, ее напарницей долгими вечерами была скука, но маячившая впереди спина Буагильбера вызывала в ней дрожь ощущения неизвестности. Девушка с ностальгией вспоминала свою детскую любовь к долгим поездкам. Но теперь она не под крылом у отца, окруженная его хлопотами о ней. О нет, заботились и охраняли ее по-прежнему хорошо, даже еще сильнее, чем Исаак из Йорка, но Ревекка ощущала себя Иосифом, которого подобрали египетские работорговцы. Проезжая мимо своего прежнего жилища здесь, Ревекка оглянулась, пытаясь рассмотреть в предрассветном тумане окно чердака, через которое столь глупо вознамерилась бежать. Но к своему ужасу она увидела, что крыша дома обвалилась, стены почернели от копоти, а окна напоминали пустые глазницы. Пожар. Кроме дома Клодии он задел соседние строения. Огонь не щадил солому и дерево. Сколько же людей осталось без крыши над головой! Подавив подступающую панику, Ревекка стиснула руки, которыми обнимала за плечи Амета. Тот обернулся. - Что стало с домом? - прошептала девушка. - Старая ведьма утверждала, что не знает куда этот сын шайтана мог увести рабыню моего господина, - с сильным акцентом, но вполне разборчиво пояснил Амет. Девушка не обратила внимания ни на сам факт знания им языка, ведь ее общение с ним до этого ограничивалось жестами, ни на ее статус в глазах слуги. А она думала, что ей просто повезло, что ее так быстро нашли? Разве не следует ей благодарить Господа, что он не допустил измывательства над своей рабой? Конечно, Клодия должна была знать куда направится ее племянник, чтобы переодеться и оставить лошадь. Но ведь храмовник сжег ее дом! Он мог сжечь и всю деревню, поднимись чуть более сильный ветер! - Да избежит она несчастий! С Клодией все в порядке? Ее племянник с ней? - А что с ней будет? Мой господин всего лишь припугнул ее. Когда он привез вас, Гуго передал этой презренной кошель с золотом!- Амет выругался по-арабски, не сказав, что, зная Буагильбера, ожидал скорее, что тот убьет эту бабку ифрита. Но он не смел обсуждать действий своего хозяина. Ревекка больше не спрашивала. Они покидали Эмпасс и вероятнее всего никогда сюда не вернутся. Зная Клодию, она не сомневалась, что та с золотом в кармане не пропадет и устроится еще лучше чем прежде. Также Ревекка понимала, что даже узнай старуха от племянника, что их благополучие зависело от слова их пленницы, девушка дождется в благодарность лишь проклятия. Но ее это не беспокоило. Ревекку тронула история их семьи, и она не хотела становиться причиной их смерти от меча ли храмовника или же от голода на улице. И так слишком многие лишились своего имущества лишь по ее глупости. Но неужели Буагильберу совершенно плевать на ни в чем неповинных людей, которых мог коснуться пожар? Ревекке оставалось лишь молиться и наблюдать за человеком, что был способен на благородство и на жестокость одновременно.