***
Они выдвинулись спустя час после рассвета. Отряд уже был готов к отбытию, ожидали только Бриана с Абдаллой, которые отчего-то задерживались в замке. Гуго шепнул Болдуину, что видел господина спускавшимся в тюрьму с одним из солдат, что охраняли осужденных на пытки. Насколько знали оруженосцы, Буагильбер не собирался здесь задерживаться, он сам приказал отправляться как можно раньше, поэтому поведение храмовника казалось им странным. Ревекка не слышала их разговора. Сегодня она проснулась, испытывая необычайную легкость. Истерика, о которой она сожалела настолько, что одно воспоминание вгоняло ее в краску, пошла ей на пользу. Впервые с момента своего пробуждения в лодке по дороге в Кале, она почувствовала в себе достаточно сил для дальнейшей борьбы. Острый ум, наблюдательность, сила воли - все вернулось к ней. Она больше не чувствовала себя загнанным животным, окруженным охотниками. Вместе со слезами она выплеснула горе и тоску, что раз за разом подтачивали ее душу все эти дни. Точно коварная болезнь, уныние забиралось в ее сознание, завладевая ее мыслями, но вчера ночью храмовник своими жестокими речами будто пресловутыми щипцами вырвал из нее смирение перед собственным бессилием, которому она готова была уже поддаться. Ревекка чувствовала, что отдохнула и телесно, и душевно. Наконец Бриан вышел к отряду. Погруженный в себя, он лишь оглядел всех, пересчитав и оценив силы, а затем прыгнул в седло. Когда кавалькада уже на несколько миль продвинулась вперед, Ревекка заметила, что в их отряде не хватало двух человек. На привале она подошла к Гуго, у которого спросила об этом. Тот равнодушно пожал плечами. - Господин распорядился значит. Девушка оглянулась на направлявшегося к ней Буагильбера. - Я полагаю, что вы с господином Бюжо пришли к соглашению? - спросила она. - Несомненно, Ревекка. Ты же не сомневалась в этом? - улыбнулся Бриан. - Я не смела. Конечно, у вас много общего, - заметила девушка. - Не доверяй первому впечатлению. - Этот совет более чем уместен. Я ведь сначала приняла вас за разбойника, а вы оказались палачом! Гуго отошел, не желая присутствовать при очередной ссоре господина с девушкой. Буагильбер скрестил руки на груди. - Если ты до сих пор не поняла, моя премудрая Ревекка, я спас его. Девушка не моргая смотрела на него. - Что по-твоему я должен был сделать? - продолжил храмовник. - Снять его со стола? Что бы он умер от боли? Или же убить всех присутствующих в подвале? Я облегчил его страдания единственно возможным способом. Ты же понимаешь, что исправить случившееся - невозможно, он бы не выжил. Ревекка поджала губы. - Вы еще скажите, что сделали это ради меня. - Не совсем, моя обиженная пташка. Как ты сама видишь, от тебя я получаю лишь упреки. - То есть из чувства благородства и жалости? Не поверю! - Нет, не из-за этого. Я не в ладах с Бюжо за его позицию в отношении Нормандии, но к его методам я не испытываю ненависти. Они везде одинаковы, - пожал плечами Бриан. - Здесь, на Кипре или в Египте. Однако жизнь этого человека дорога одному влиятельному лицу, и раз я не мог спасти его, то хотя бы освободил от мучений. Ревекка приблизилась. С детства она приучала себя оценивать людей, а стоящий перед ней человек хоть и был известен неукротимым характером, но в холодности разума был схож со змеёй, и, не считая его болезненной зацикленности на ней, Буагильбер не совершал вещей, не обдумав их на несколько партий вперед. - Вы специально это подстроили! - воскликнула она. - Вы согласились на ужин, спровоцировали меня на откровенность, после чего потащили вниз, прикрывшись сказкой о моей непокорности? Только ради того, чтобы увидеть того несчастного? Что он вам сказал? Я видела, что вы наклонились к нему! - Значит ты очень внимательна, моя премудрая госпожа. Я ожидал от тебя представления на ужине с Бюжо. Просто так ты ни за чтобы не согласилась. - И вы сыграли на этом! - возмутилась Ревекка. - Вы играете со мной как кот с мышью! Вы заставили меня смотреть на все эти страдания рода человеческого для того, чтобы ваш друг поверил в то, что вы убили человека просто забавы ради? - Я убивал забавы ради, если тебе это интересно, Ревекка, - наклонился к ней Бриан. - И не раз. Так что не идеализируй меня. А Бюжо мне не друг. Перебежчик на сторону врага не может считаться моим другом. - Это было...неправильно! - Ревекка нахмурилась. Она видела логику действий Бриана, но не могла принять их цинизма. - А что правильно по-твоему? Все, что я говорил тебе тогда, Ревекка, было сказано не только ради прикрытия убийства. Это правда. Я не желаю обвинять тебя в глупости, но то, что ты увидела в Витре - лишь детский лепет в сравнении с тем, что ожидает еврейскую колдунью в темницах аббатств! - напомнил он. - Но ваши слова о моем отце... - Тоже правда, - отрезал Буагильбер. - Ты уже не можешь вернуться домой. Разделила ты со мной ложе или нет - для людской молвы значения не имеет. - Но имеет для меня! - Я вижу, что ты совсем меня не слышишь. - Буагильбер обхватил ее плечи. - Ты как мотылек вновь и вновь летишь на самый огонь. - Вы - мой главный враг, - ответила девушка. - Пламя, пожирающее вас, - тот костер, что мне следует опасаться. - Ты вчера заснула в моих объятиях, обессиленная и опустошенная, словно сосуд, испитый до дна. Но вот ты вновь как несгибаемый клинок споришь со мной! - словно жалуясь небесам, воскликнул храмовник. Ревекка смутилась, вспомнив свое поведение накануне. - Не напоминайте мне об этом, - попросила она, виновато опустив голову. - Ведь вы сами своими словами вырвали у меня последние остатки самообладания... - Я помог тебе, Ревекка! Ты была полна горечи и ужаса, замкнувшись внутри себя, словно в крепости. И не понимала того, что происходит вокруг тебя. - Не пытайтесь оправдаться. Рана, нанесенная острым словом, кровоточит куда сильнее, чем рана от меча. Вы раз за разом оскорбляете те убеждения, которым я следую! Вы пытаетесь страхом заставить меня согласиться, но страха нет. Я не боюсь. Ее действительно больно укололи его замечания о жадности Исаака. Но еще ужаснее было его предположение о том, что теперь Ревекке не выпутаться из этой паутины. правда ли, что храмовник занимает в ее помыслах не меньше места, чем тот, другой? Он сказал, что в своей ярости, первой в жизни ярости, направленной на определенного человека, прежде кроткая девушка откроет в себе привязанность к собственному похитителю. Но что за привязанность? Основанную на безысходности? Боли? Ненависти? Разве такие отношения могут привести к союзу?***
Ревекке понравилось ночевать в лесу. Здесь был по-настоящему чистый свежий воздух, что наполнял ее жизненной силой. Ей нравилось сидеть у костра, наблюдая за взлетающими вверх искорками. Хворост весело потрескивал, разгоняя ночную тишину. В этот раз небо было облачным, но лес был здесь гуще, поэтому Ревекка отказалась от идеи наблюдения за звездами. Она поджарила хлеб, что передал ей Гуго, насадив его на палку. Он показался ей гораздо вкуснее тех яств, что подавали к столу у Бюжо. Буагильбер наблюдал за ней. Девушка привыкла к мужской компании, не вздрагивала от каждого голоса. Она улыбалась Гуго. Болдуин, как видел Буагильбер, невзлюбил Ревекку, но рыцарю это было безразлично. Его оруженосец все равно не посмеет обидеть возлюбленную господина. Сама Ревекка явно испугалась того, что он вчера сказал ей. Он ловил на себе ее периодический взгляд, она будто пыталась разобраться в нем и в себе. Буагильбер злился на ее равнодушие к нему, но теперь ее положение пошатнулась. Она сама начала сомневаться в своих чувствах к нему. К тому же это унылое выражение наконец ушло с ее лица. Она улыбалась и даже с удовольствием вступала в разговор. Уголок его рта пополз вверх, выражая презрительное великодушие. Как бы не была женщина не похожа на своих товарок, все равно она зависит от чувств и эмоций. Буагильбер не придавал значения тому, каким способом эти эмоции наконец вырвал. Девушка была зажата и не шла ему навстречу, отвергая раз за разом. Сильное потрясение сломило ее защиту, а ледяной щит, которым она прикрывалась при каждом столкновении с ним, пошел трещинами. Она выплеснула на него весь свой гнев, оставив лишь ясность ума, которым он столь восхищался. Теперь она раскрылась перед ним, ее отчуждение пройдет через некоторое время, а сил на сопротивление у нее не останется. Он приблизился к ней. - Ночью ты вновь будешь спать со мной. Ревекка подняла на него глаза, но ни слова не произнесла. - И не возразишь? - А из этого выйдет толк? - Клянусь, евреи всегда поражали меня своим деловым подходом к делу, - улыбнулся Бриан. - Ты говоришь об этом так, будто в этом есть что-то постыдное, - нахмурилась девушка. - Нисколько. - Буагильбер сел рядом. - Как странно, что в лесу ты всегда гораздо более разговорчива. Ревекка подавилась. - Вам так только кажется. - Ну ты не кидаешься на меня с намерением избить, - ухмыльнулся Буагильбер. - И даже отвечаешь спокойно, без намерения перерезать себе горло, сбежать или же поднять на уши всю округу. - Я бы все это делала, только ведь здесь это не имеет смысла, - отвернулась девушка. - Потому что мы оторваны от того, что люди зовут цивилизацией, а следовательно нам безразличны требования света. Здесь ты не боишься поступить несоразмерно вашим традициям. Ревекка обдумала свой ответ. - Вы считаете, что проблема лишь в этом? - Она отложила хлеб и протянула ладошки к костру, согревая. - Это не так. Я не знаю как объяснить вам. Я не люблю вас. Вы мне не нравитесь. Даже будь вы из народа Израилева, мое сердце ведь молчит. - Ревекка покосилась в его сторону. - Я всего лишь ваша пленница, но не спутница. Вы правы, согласно законам силы, я принадлежу вам, но никакие законы и традиции не властны над чувствами человека. - Не властны... - повторил Буагильбер. - Это так. Поверь мне, если бы голос разума мог приказывать сердцу, я бы не ввязался во всю эту дрянную интригу. - Он схватил ладошки Ревекки, зажав их меж своих широких ладоней, согревая. Ревекка сидела не шелохнувшись. - Наши характеры столкнулись, но видит Бог, отпустить тебя равносильно отпустить саму жизнь. Ты - часть меня, Ревекка. Я разбужу в твоем сердце и любовь, и нежность, и страсть. - Сэр, они не спят там. Их нет вообще. - Ведь нет, не так ли? Буагильбер улыбнулся, будто прочитал сомнения на ее лице. - Есть такая пословица у славянских народов, что сердце девушки до первой любви подобно жидкому воску - из него можно вылепить что угодно. Образ Айвенго встал меж ними, заставив Ревекку выдернуть ладошки. Они помолчали. - Завтра мы прибудем в Руан. Ты была там? - прервал тишину храмовник. - Нет, - покачала головой Ревекка. - Мы избегаем этих мест. Наши старейшины до сих пор рассказывают нам об истреблении избранного народа за их нелюбовь к насилию и отказа от помощи вашим вождям. - Они противились походу в Святую Землю, Ревекка. Это тяжкий грех. - Если это такое уж богоугодное дело, так отчего вы потеряли Иерусалим? - поддела его девушка. - Потому что мы кучка болванов, - рассмеялся Буагильбер. - В Иерусалиме необходим сильный лидер, способный повести за собой солдат. - Его глаза сузились, мыслями Бриан устремился туда, на Восток. - Я верил, что Конрад им станет, но... Ревекка хотела выразить свою сочувствие, но остановилась. Это было бы неискренним, а лживые слова лишь пачкают язык. - Не мое дело осуждать действия мужчин, но что для тебе такого в этом городе? - Ревекка поморщилась. - Люди сражаются за него, веря в чудотворность этих мест, в их святость. Но тебе это не свойственно. Бриан откинул голову. Он уже давно задавался этим вопросом. - Говорят, что когда Ибелин сдавал город Саладину, на вопрос о том, что для него Иерусалим, султан ответил "ничто... и весь мир". Так и для меня. Я не вижу смысла ни в Голгофе, ни в мечети Эль-Акса, ни в стене плача и всем квартале Меа Шеарим. - Ревекка прикрыла глаза, наслаждаясь звуками древнееврейских слов. Бриан продолжил. - Но именно Иерусалим - центр всего мира. Париж, Руан, Рим - лишь подобия его. Ты знаешь мое отношение к религиозным распрям. И поверь мне, лишь глупцы искренне верят, что яблоко раздора в этом. Те, кто долгие годы проводят в Святой Земле, понимают, что ни султану, ни Иерусалимскому королю и дела нет до паломников. Эта земля - символ власти на земле, колыбель всего того мира, в котором мы живем. Я люблю жизнь там. Мы перенесли основы рыцарства на восток, однако они чудным образом переплелись с местными традициями. - Я слышала, что мой народ не имел права жить в городе, - заметила Ревекка. - Такое было. И не только твой. Паломники не желали видеть ни евреев, ни мусульман, ни даже последователей византийской церкви. - Бриан покачал головой, будто осуждая это. - Все эти люди могли бы участвовать в защите города! Но по настоянию епископов, которые всю свою жизнь провели в Европе, король избавился от иноверцев в городе, оставив лишь рабов. - Мужчина исподлобья посмотрел на Ревекку. - Так твой народ, чей правитель Давид завоевал город у иевусеев и ханаанеян, сам потерял жемчужину мира. А темпль нашего ордена расположен на руинах Храма Соломонова, где ваши жрецы хранили Ковчег Завета. Видишь, Ревекка, как твои предки склонились перед завоевателями, так и ты склонишься передо мной. Девушка промолчала. Он называл ее по имени, больше не придумывая всех этих странных для ее уха словосочетаний, более подходящих для воспеваемых в песнях знатных дам. Но в его устах ее имя звучало непохоже на то, как звал ее отец и другие евреи. Его низкий голос будто преображал сами звуки, лишая имя самого значения "верная", оставляя лишь другое, куда менее целомудренное - "пленяющая", ибо таким же пленяющим был тембр голоса мужчины, что одним своим рыком мог заставить отряд воинов броситься на верную смерть под крики "босеан". В его говоре ощущался зной и обжигающий ветер пустынь, что здесь, в прохладе севера, казался настолько же экзотичным, насколько сама мысль о том, что этот франкский до мозга костей феодал на самом деле воин пустынь, и лишь прихоть судьбы забросила его так далеко от его места в этом мире. - Ты никогда не бывала на Средиземном море, Ревекка? - перевел Буагильбер тему разговора. - Лишь в раннем возрасте, когда мы жили на побережье. Детство свое я провела в Византии. - Грязное место, - бросил Бриан. - Напротив! - возразила Ревекка. - Быть может, что я ошибаюсь, но ни в Париже, ни в английских городах я не видела, чтобы люди могли жить настолько свободно. - Ты провела детство среди торговых лавок и дворов зажиточных крестьян, но сам Константинополь давно уже потерял свое могущество. Рим немало лет оглядывается на него. Быть может, что вместо Иерусалима наши войска двинутся на оплот этих отступников церкви, которую Ватикан считает единственно правильной. Скажи мне, Ревекка, в чем наше с тобой отличие? В том, что Бога мы зовем по-разному? - Боюсь, что вы его даже не призываете, - нахмурилась девушка. - Но это не помешало мне взять власть над тобой. - Вы не имеете такой власти, - ощетинилась Ревекка. Бриан рассмеялся. - Должно быть твой Бог рассердился, что уж много дней ты не посещаешь синагогу. Вот и наказывает тем, что ты вынуждена слушать меня. Ревекка поджала губы. Отсутствие строгих правил, предписанных Талмудом, тяготило ее. - Я и правда уже очень давно не встречала день шаббата. - Ревекка посмотрела на Бриана. - Для нас религия - это не просто молитвы. Это весь образ жизни. Накануне субботы у нас принято зажигать свечи и накрывать на стол. Я сама пекла халу - это праздничный хлеб. Но теперь я оторвана от всего этого. И да, если это наказание, то оно тяжело для меня. Буагильбер пожал плечами. - Если это столь важно, то в Рогневилле сможешь сколько тебе угодно праздновать ваши субботы. Я даже сгоню для тебя всех евреев с округи. - Тоже похитите их? - Если потребуется. - И тогда все подумают, что вы сами ударились в иудаизм. - Вырву сплетникам языки. - Великий рыцарь Храма Соломонова будет сражаться с кучкой слуг? - Пока его возлюбленная будет печь хлеб для всех гостей? - Которых известный своей доброжелательностью рыцарь силой загонит на праздник? - не унималась Ревекка. - Ради той, что не умеет вовремя прекратить спор? - Быть может я разозлю вас и вы отправите меня прочь. - Уж скорее я начну петь подобно трубадурам. - Это было бы забавно. - Ревекка отвернулась, взяв отложенный хлеб. Бриан позволил ей оставить последнее слово за собой. Ее ночлег не отличался от предыдущего. Буагильбер заботливо укрыл ее вторым плащом, сам лежа на земле. Но он даже не делал вид, что спит, продолжая наблюдать за Ревеккой. Та же не могла уснуть, чувствуя на себе его пронизывающий взгляд, что точно раскаленный меч пронизывал ее спину. Она повернулась к храмовнику и тихо сказала: - Знаете, однажды в Испании несколько женщин из моего народа от недостатка ли средств, по глупости, а быть может, и по собственному желанию, решили пойти на улицу, дабы принести в дом денег. Такого у нас практически не случается. Мы заботимся друг о друге. И оттого их проступок лег тяжким бременем на всех соплеменников. Когда же их поставили перед судом старейшин, они не отпирались, лишь покорно склонили головы. Подобно многим другим падшим женщинам Европы им отрезали носы, чтобы любой видел их позор. Так ответь же мне, храмовник, такой ли участи ты мне желаешь? - Ты равняешь себя с ними? - А разве я буду чем-то отличаться? - Ревекка, ты станешь мне женой. Никто не посмеет угрожать тебе судом ли или другой расправой. - Я не стану твоей женой. - Ревекка вздохнула. - Представь, что твое желание исполнилось. Что же дальше? Мы проживем в твоем замке несколько месяцев. Потом ты уйдешь, оставив меня. В качестве кого? Приживалки? Я не жена твоя, и никогда ей не стану. Я не буду иметь прав на то, что бы назвать твой Рогневилль своим домом. Даже если ты вернешься, твое чувство ко мне продержится еще на несколько лет, быть может. А потом ты выбросишь меня, точно сломанную и надоевшую игрушку. - Нет, Ревекка. Даже если лицо твое сморщится, а волосы побелеют, твое место будет возле меня. - А если ты погибнешь? Буагильбер разозлился. - Чего ты хочешь, неразумная? Разве выходя замуж по твоим заветам ты не рискуешь также оказаться выкинутой на улицу, не рискуешь остаться вдовой? - Нет, храмовник! Наши обычаи допускают женщине выступить перед старейшинами в синагоге, жалуясь на обидчика. И никто не посмеет оскорбить ее или пропустить ее требование мимо ушей! Видел ли ты хоть одну брошенную еврейку-жену? - Твоя дерзость не знает предела, Ревекка! Ты чересчур самоуверенна и откровенна! - Должно быть запас терпения храмовника подошел к концу. - Если ты не строишь планов нарушить слово, то уж лучше верни меня домой, к отцу! - взмолилась девушка, уже в который раз столкнувшись с каменной стеной упрямства Буагильбера. - Господи, Ревекка, послушай, что ты говоришь! - Бриан приподнялся и навис над ней. - Такое чувство, что ты первая и последняя девица в таком положении! -Мужчина наклонил свое лицо прямо над ее. - Твоя соотечественница несколько лет была любовницей короля, и никого это не смущало, даже ее семью! - Да, и погибла она вместе с нерожденным ребенком своим от руки его же подданных! - вспылила Ревекка, сразу же поняв о ком он говорит, словно сама не раз думала над этим. - Ты - мужчина, и тебе не понять всего ужаса того положения, что ты мне предлагаешь! Будь у тебя дочь, согласился бы ты отдать ее в руки подобного тебе человека?! Буагильбер тряхнул головой. - А разве Иегуда Бен Эзра, которого вы столь почитаете, не отдал родную дочь королю Кастильскому? Кровь отхлынула от лица Ревекки. - Отдал?! - возмутилась она. - А сестра Алиеноры Аквитанской? Не прожила ли она долгие годы с Раулем Вермандуа безо всякого брака? Так неужто то, что является честью для христианской принцессы или дочери вашего иудейского мудреца станет позором для тебя? - Хочешь сказать, для дочери обычного ростовщика? Того, чье имя проклинают? Уж не тебе, храмовник, упрекать нас! Твой орден уже долгие годы сам занимается ростовщичеством, да куда более разнузданно! - О, дайте мне терпения! - Буагильбер склонился еще ниже. - Не зря придумали грязные песни, повествующие о том, что спать с обозной девкой грех простительный, с мусульманской пленницей менее простительный, с благородной дамой еще менее простительный. Несомненно, самый тяжкий грех — это спать с еврейкой. Никто не сравнится с вами в быстроте ума, когда нужно вывести мужа из терпения! Ревекка от полученного оскорбления лишилась дара речи. Она оттолкнула мужчину, вскочила, бросив храмовнику его плащ и готовая броситься наутек. - Так не бери на себя такой грех! - Смилуйся над ней, Иегова. Отчего же она злится? Оттого ли, что вынуждена терпеть оскорбления? Или оттого, что для него она хуже чем обозная девка? - Ну нет, я готов за него нести кару! Буагильбер также встал и силой заставил Ревекку вернуться на место. Часовой у костра с любопытством смотрел на них, но тут же отвернулся, поняв, что Буагильбер заметил его. Опытные наемники, они все отвернулись от разыгравшейся сцены, усердно засыпая. Поведение Ревекки их смешило, оруженосцы предупредили их, что если господин услышит хоть одну сплетню - полетят головы с плеч. О Буагильбере говорили, что он лично отрезал язык одному из своих солдат, когда тот вздумал посмеяться над чем-то за спиной храмовника. Другие утверждали, что Бриан, когда вернулся из Святой Земли, приказал повесить в своих владениях пятерых наемников, которых обвинили в грабеже. Да и еще немало худого о нем несла молва. Теперь вот ему приспичило позабавиться с красоткой. А озолотит он ее или же придушит собственными руками - это уже по настроению Сама Ревекка сопротивлялась, пока храмовник силой укладывал ее. Он закутал ее в плащ, после чего сильной рукой придвинул вплотную к себе. Чувствуя каждым дюймом своего тела мужчину, Ревекка не на шутку испугалась. Вокруг никого, кто бы помог ей. Сам Бриан действительно, точно хищник, забавляющийся с жертвой, повернул ее лицо к себе, схватив пальцами за подбородок. Девушка прямо смотрела в его лицо. В темноте блестели его наполненные желанием глаза, сами напоминающие костер. Дыхание мужчины было учащенным, а вены на лице вздулись. - Так ты утверждаешь, что не в моей власти, Ревекка? - Как-то по-новому, угрожающе, выделил он ее имя. Буагильбер вновь напомнил ей вчерашнего человека, которому безразличны ее чаяния. - Пожалуйста, не делайте того, о чем пожалеете, - тихо, но с достоинством попросила она. - Каждый день, что я проживаю, я жалею, что не сделал этого, - возразил храмовник и склонил голову вниз, касаясь ее губ своими. Ревекка была холодна как лед. Ее уста показались ему слепленными изо льда. А саму девушку обжег огонь, что пылал в мужчине. Будто она коснулась горячего источника. Бриан удержал ее взметнувшиеся вверх руки, силой стараясь раздвинуть плотно сжатые губы. На вкус они были подобны вишне, которую в богатых домах Иерусалима подавали на стол в кубках, наполненных снегом. Ее нежная кожа напомнила ему свежие сливки, которых не касался еще никто. Подавив сопротивление девушки, Бриан завладел ее ртом, почувствовав, как Ревекка замычала, стараясь высвободиться. Девушка опешила, ощутив его язык, буквально на секунду отдаваясь неизведанным ей прежде ощущениям, но дрожь пробежала по всему ее телу, когда она поняла, что полностью во власти мужчины. Она замотала головой, однако Буагильбер еще сильнее вжал ее в землю, не стыдясь того, что их окружали люди. Он чувствовал, что Ревекка постепенно согревалась - так тает первый снег, и также тает и ее сопротивление его напору. Девушка сначала не отвечала ему, но где-то внизу спины и вверх по всему позвоночнику побежали мурашки, а в груди часто-часто забилось сердце. Ей стало жарко. Язык шевельнулся, раздразненный чужой игрой, и лишь от этого Ревекка ощутила как ее лицо запылало. Но Бриан резко оторвался от нее, лег и отвернулся от нее, сам пытаясь теперь унять то желание, что ее незнавшие поцелуя губы пробудили в нем. Мысленно он старался вспомнить наиболее мерзкие события в своей жизни, только бы не наброситься на девушку прямо здесь в лесу, посреди лагеря. Есть, есть такое блаженство, которое стоит любого унижения и в придачу вечных мук. Он почувствует рано или поздно, как прижимается к нему Ревекка, почувствует её нежное, упоительное прикосновение, почувствует, как пульсирует её кровь и бьется сердце. Он запустит пальцы в её волосы, теребя их, пока она не скажет, смеясь: «Не надо, Бриан, мне больно, Бриан». Кто еще сумеет так забавно, по-своему и так убедительно сказать «Бриан», что от одного этого слова и смеяться хочется, и пробирает дрожь? Его обдавало жаром, едва он представлял себе Ревекку такой. Как может он даже помыслить о том, чтобы покинуть её, блаженный и греховный смысл своей жизни?» Ревекка, облизывая губы, еще хранящие следы поцелуя, с чувством униженного достоинства вспоминала историю Ракели, дочери Иегуды Бен Эзру, которая в течении семи лет была фавориткой кастильского короля Альфонсо. Не прошло и года после ее смерти, а трубадуры распевали историю любви короля и еврейки из Толедо. Отец запрещал ей слушать подобные баллады, но как спрятаться от ветра, что разносит слова? Говорили, что Альфонсо «любил» Ракель бурно, сильно, неистово, но он остался замкнут в себе, он не чувствовал согласно с ней. И вот этот злосчастный человек, этот рыцарь до мозга костей бросил необдуманное слово; вероятно, едва сказав, он уже забыл о нем, и это случайное слово толкнуло донью Ракель в объятия смерти. Его легкомысленная отвага всегда приводит к беде». Вот чем закончилась история любви твоего кастильского короля к еврейской девушке! Это ли ждет ее саму? Буагильбер развернулся и вновь прижал напуганную новыми ощущениями Ревекку к себе. - Альфонсо был глупцом, позволив такое совершить с его любимой. - Мужчина напрягся. - Она приняла его, Ревекка, примешь и ты меня. И полюбишь так же сильно, как я тебя. Я заставлю тебя полюбить. Ревекка промолчала. Она попыталась воскресить в памяти лицо, осанку и повадки храмовника в те моменты, когда чувствовала к нему симпатию. Но этот образ вытеснялся другим, и она видела перед собой изуродованные похотью черты насильника. Вот, значит, каков лик рыцарства, столь пленительный для здешних женщин! Как же можно тосковать о нем и знать твердо — стоит ему только позвать, и ты пойдешь, побежишь к нему? Нельзя полюбить человека за боль и унижения, что он причиняет тебе, как бы хорошо с ним не было в редкие часы. Сам Буагильбер злился на себя. Подобно Альфонсо, он угадывал, что происходит в ней. Он знал, что она может полюбить его всей душой, что в нем ей могло стать дорого все — и доблесть, и переизбыток сил, пускай даже граничащий с пороком. Но лучшее в нем, его рыцарство, его амбиции, его планы - сможет она понять? И в то же время ощущал, что и в душе Ревекки, его Ракели, есть закрытые для него области, таящие в себе то восточное, то еврейское, в самой основе своей чуждое ему, что он никак не мог уразуметь, мог только уничтожить. Он мог извиниться перед ней и попытаться наладить их столь странные отношения когда неизвестно чего ожидать - ссоры или примирения? Ревекке было бы достаточно лишь намека на раскаяние с его стороны - она готова была понять и простить, как наконец с ужасом признала сама перед собой она. Но Бриан не мог так унизиться. Ничто не стоило такого унижения - извинения за то, в чем он считал себя правым. Это ее долг - повиноваться ему. Ревекка желает надежности, но ей мало его слова - а это оскорбляло его. Она говорит, что не любит. Неразумная девушка, он разбудит в ней то дремлющее, что пыталось прорваться тогда, в Эмпассе, когда ему следовало закончить начатое. Он заставит ее отдаться ему.