Обелиск нашей любви

      Просыпаюсь, раздергиваю шторы — люблю этот жест принятия, открытости новому дню — и иду на кухню, заваривать кофе. Джено пьет кофе редко, в основном предпочитая чай, а я в этом отношении — типичная жительница Средиземноморья, мой день начинается с кофе. Но пока я открываю-закрываю створки шкафчиков и баночки, мне слышится аромат чая. Иду в ванную принимать душ, и там меня встречает хвойный аромат крема для бритья. Знакомые запахи напоминают о Дженнаро, я не только боюсь за него, но и скучаю, отсчитывая дни, оставшиеся до возвращения брата. Четыре, три, два, один…       Эти последние дни ждать сложнее всего, хочется просто передвинуть стрелки часов и проснуться вечером воскресенья. Но… надо писать диплом. Чтобы сосредоточиться, я перестаю ходить в универ и отвечать на звонки подружек. Вместо этого, утром на машине Джено еду домой, к родителям, завтракаю, беру Чипо, подстилку, ноутбук, материалы по диплому и отправляюсь в парк. Там, укрывшись в тенечке под любимым деревом, приняв позу умудренного медитацией буддистского монаха, пытаюсь заниматься искусствоведческим анализом. Только вот, стоит тренькнуть сообщению от Джено — и весь исследовательский настрой с меня слетает.       «Афганский кот. P.S. Поделился с ним мясом из плова)».       Я понимаю, что тоже проголодалась, и мы с Чипо движемся к давно облюбованной кафешке. Усаживаемся на привычном месте на крыше с видом на Неаполитанский залив, едим спагетти или пиццу, и продолжаем попытки сосредоточиться на теме дипломной работы до тех пор, пока тень от навеса не сдвигается в сторону окончательно, открывая нас палящему солнцу.       Возвращаемся в парк. В попытке создать подходящий настрой я начинаю серфить по искусствоведческим сайтам, но довольно быстро меня сносит в другое. Афганистан. Кухня, пещеры, достопримечательности. Оказывается, находятся идиоты, посещающие Афганистан в рамках турпоездок.       Парочка таких экстремалов — американские студенты, он и она — вот уже 4 года, как живут в плену у талибов, и все попытки семей их выкупить остаются безуспешными. За это время улыбающиеся влюбленные с фотографии, сделанной в самом начале поездки, успели принять ислам и родить двоих детей. Я смотрю на них нынешних, на изможденное лицо мужчины с длинной, жидкой бородой и выбитыми зубами, сообщающего в видеопослании родным, что у них все хорошо, на закутанную в черное женщину с застывшим выражением испуга на лице, и меня отхватывает чувство, которое не описать словами. Хочется отмотать события назад на 4 года, крикнуть: «дурачье, куда вы едете!», остановить это непрерывное насилие над личностью. Я знаю, что, окажись Джено в подобной ситуации, он предпочел бы умереть стоя, чем жить на коленях. И это не красивые слова, он действительно сделал бы такой выбор.       Ужас приподнимает волоски над кожей. Не надо думать об этом. Я со злостью захлопываю ноутбук. Это злость на себя, на то, что не удержалась и снова полезла гуглить Афганистан. Я знаю, что теперь мысли об этой паре не оставят меня весь день, не дадут писать диплом и заснуть ночью. Боже, ну что я за идиотка…       Возвращаюсь с Чипо домой, ужинаю с вернувшимися с работы родителями, в попытке заглушить дурные мысли играю с папой в нарды. Еду назад, к Джено. За день в файле диплома прибавилась хорошо если пара десятков слов.       Тоскливое вечернее ожидание, скрашенное чашкой кофе. Еще одно сообщение от Дженнаро — отчет о проделанной за день работе. Теперь он посылает мне сообщения два раза в день.       Открываю ноутбук и проверяю новости по Афганистану — теракты, взрывы, перестрелки, особенно в районе столичного аэропорта. Все это попахивает мазохизмом, но я не могу остановиться. Раньше, когда брат строил мост в Лаосе, когда ездил волонтером в Кению, я не сходила так с ума. А теперь… Каждую секунду надо мной, словно Везувий над Неаполем, угрозой катастрофы нависает страх за Джено. Словно только теперь я сполна осознала все опасности его профессии, все возможные последствия его бесстрашия, его стремления помогать. Осознала, каким ужасом они могут обернуться. Возможно, это я стала взрослее и эгоистичнее. А возможно, эгоисткой я была тогда, когда погрузившись в водоворот студенческих вечеринок, не замечала очевидного.       «Вылетели», — приходит сообщение с итальянского номера Джено. Уфф… От сердца отлегло, теперь всего ничего, пересадка в Дели и семичасовой перелет до Неаполя.       Звонит Липе. Из-за выступления он сможет приехать только утром, в понедельник, поэтому почетная обязанность забрать Джено из аэропорта посреди ночи выпадает исключительно мне.       Надо бы что-то приготовить, и я решаю сделать ризотто и фруктовые кростатине. Оба моих брата любят ризотто, а Джено еще и вполне прилично его готовит. Сама я не сказать, чтоб сильно любила возиться на кухне, разве что по праздникам и под настроение. Но сегодня как раз настроение есть, к тому же готовка как ничто другое помогает скоротать оставшееся время ожидания.       Будильник срабатывает в два часа. Чищу зубы, наскоро натягиваю футболку и джинсы, сбегаю во двор, где вечером специально оставила машину Джено, чтоб не заморачиваться с выездом с парковки. Ежась от неожиданно пробравшего до костей ветра, поворачиваю ключ зажигания.       Ночной Неаполь. Почему-то он совершенно отличается от вечернего, хотя так же темно, так же горят фонари и подсветка. Может быть, виной тому небо, успевшее обернуться вокруг Полярной звезды — высунувшись из окна, я любуюсь им на светофоре — а, может, дело в притихших, ставших хрупкими звуках, в наступающем предрассветном затишье.       Рейс из Дели прилетает в 3:10. Я основательно озябла, но переминаясь с ноги на ногу, обхватив себя руками за плечи, стою у самого оконного стекла. От холода не хочется спать, но он же добавляет нетерпения последним минутам.       На табло уже светится «прибыл». Сквозь стекло, отделяющее зал таможенного контроля, видно, как появляются первые пассажиры, глаза ищут знакомую фигуру.       На нем песочные военные брюки, такая же куртка, футболка-милитари, которой почти не видно за обмотанным вокруг шеи афганским шарфом, и двухнедельная борода. Выглядит как моджахед, да и пахнет от него соответствующе — солнцем, каменной пылью и дымом костра. Я бросаюсь ему на шею, совершенно не сдерживая диких криков восторга. Наверное, на нас оборачиваются, но мне все равно. Я целую колючую, заросшую щеку и бормочу что-то счастливо-невнятное. Обнимая, Джено приподнимает меня, так что ноги повисают в воздухе.       — Ну что, трусишка? Видишь, цел и невредим, — смеется он.       — Камикадзе! — я ударяю его ладонью по плечу, благо в приподнятом положении бить его сверху вниз удобно и легко.       Джено опускает меня на пол и целует в переносицу.       — Эй, ты мне глаза своей бородой выколешь, — отстраняюсь я. Он здесь, все в порядке, а значит, можно и попривередничать.       — Сам мечтаю о бритве, — соглашается брат с моим упреком, подхватывая сумку и забрасывая на плечо.       — И тебе привет, Сеска, — обиженно-насмешливым тоном бурчит Винченцо.       — Привет, мишка. Не обижайся, ладно? — я целую Винче в такую же небритую щеку. Насупленный и заросший он, и правда, как никогда похож на медвежонка.       Мы идем к машине, и я не могу удержаться от того, чтобы не держать свободную руку брата в своей и не тянуть вперед, совсем как в детстве.       Через несколько метров от выхода из здания аэропорта, Джено останавливается, снимает куртку и оборачивает вокруг меня.       — У тебя зубы клацают, — говорит он, стягивая ворот куртки под подбородком. Запах костра и чужой земли подступает совсем близко.       Закинув сумки в багажник, брат садится на пассажирское сидение. Значит, за рулем сегодня я.       Джено откидывается спиной и затылком на кресло. В этом жесте я читаю усталость и удовлетворение от достижения намеченной цели. Все хорошо. Все уже позади.       Брат открывает глаза и смотрит на меня. Мы улыбаемся друг другу, и я поворачиваю ключ зажигания.       Утренний Неаполь. Поток машин уже увеличился, хотя еще только рассветает. Сначала нужно отвезти Винче, нахохлившимся бурундучком сидящего на заднем сиденье. Потом домой, в смысле на квартиру к Джено.       У брата звонит мобильный.       — Да, прилетел. Нормально. Отосплюсь и приеду к ужину, — судя по репликам Дженнаро и тембру голоса, доносящегося из динамика телефона, — это папа.       Высадив Винче и помахав на прощание рукой, я разворачиваю машину и еду в обратном направлении. Брат, прикрыв глаза, сидит рядом. Несколько раз на светофорах я украдкой заглядываю ему в лицо, пытаясь понять, спит Джено или нет. Все же разница в часовых поясах…       — Ты в курсе, что у тебя борода рыжее, чем волосы? — спрашиваю брата, стоящего с бритвой перед зеркалом.       — А это важно?       Я смеюсь. Джено делает первое движение лезвием, и я понимаю, что у меня чешутся руки.       — Хочешь, я тебя побрею? Я собак в приюте брила. И стригла.       — Не-а, резюме что-то не вдохновляет, — отвечает он.       — Ну, пожалуйста, — корчу я умильную рожицу.       Брат после секундных раздумий все же протягивает мне бритву. Бритва у Джено опасная, так что это своеобразный знак доверия с его стороны.       — Садись, — я указываю на закрытый крышкой унитаз. — Стоя, мне до тебя дотягиваться неудобно.       Тщательно вожу лезвием по изгибам лица и шеи, периодически окуная бритву с избытком срезанной растительности в воду, и преисполняясь гордостью за тот факт, что рука ни разу не дрогнула. Процесс немного гипнотический, сродни собиранию паззлов, когда каждый кусочек чистой кожи меняет картину, постепенно открывая новый вид на складывающееся из этих кусочков целое.       — Теперь у тебя верхняя часть лица темнее, чем нижняя, незагоревшая под бородой, — сообщаю я, оглядывая результат своих стараний. — Тональным кремом поделиться?       Джено тянет меня за низ футболки и стирает ей остатки пены с лица.       — Эй, что за наглость! Есть же полотенце, — возмущаюсь я.       — Вообще-то, это моя футболка, — отвечает он.       Ну да, натянула спросонья первую попавшуюся, не глядя.       — Вообще-то, она на мне, — парирую я.       — Кстати, об одежде, — брат встает и идет в гостиную, к сумке, которую бросил у дивана.       — Это тебе. Афганский сувенир, — покопавшись в ее недрах, Джено кидает мне свёрток.       Я нетерпеливо разрываю бумагу и разворачиваю кипу разноцветных тканей, из которых с металлическим звоном падает на пол что-то, похожее на бусы, и с глухим стуком — пара расшитых узорами туфлей-лодочек, скорее всего, ручной работы. Широченные восточные шаровары, длинная, вышитая вручную рубаха и чёрный кусок ткани без отверстий, но с двумя разрезами, в котором, повертев его так и эдак, я опознаю паранджу.       — Ну, спасибо. Подарочек супер. Особенно это, — я демонстративно складываю черную ткань.       — Видела бы ты, как мы с торговцем на вытянутых руках определяли размеры. Я хотел взять только туфли, вообще-то, но он сказал, тут полный комплект для моей женщины, разубеждать было бесполезно, — смеётся Джено.       — Показывай остальное, — говорю я. — То, ради чего ездил.       — Спать не хочешь?       — Нет. Ты?       — А что, есть варианты?       — Еще скажи, что и показывать не хочешь, — полушутливо обижаюсь я.       — Хочу, — неожиданно серьезно отвечает брат. — Сейчас умоюсь и покажу.       Я смотрю. Горы, пещеры, рабочие. Сотни кадров камней и бетона. Мне интересны не столько сами постройки, сколько то, что они говорят брату, что он в них видит, во всех этих частях акведука, развалинах древних афганских сооружений и каналов. У него почти к каждой фотке есть история и комментарий. Вливаюсь в этот поток, кое-что я уже видела, находила в интернете и сейчас опознаю, демонстрируя свою осведомленность. Но постепенно недосып берет свое: сначала я пару раз зеваю, потом подтягиваю ноги на диван, потом слушаю, прислонясь щекой к плечу Джено, а потом… просыпаюсь, лежа. Брат сидит на полу, рядом с диваном, спиной прислонившись к нему.       — Не спишь? — спрашиваю, снова прикрывая глаза. За окном уже глубокое утро.       — Думаю.       — О чем?       — О всяком.       «О всяком» звучит тяжеловато, на выдохе. Я протягиваю руку и зарываюсь пальцами в жесткие волны отросших кудряшек на его затылке. «Оно тебе надо сейчас, это всякое?» — шепчут мои губы. Кончики пальцев по легкому движению головы под ними улавливают, что Джено улыбнулся.