Обелиск нашей любви

      Всю дорогу и уже дома я обдумываю наш разговор и понимаю, что это не просто ссора, мы с Джено разошлись в чем-то фундаментальном, и эта трещина в мировоззрении возникла не вчера. Я высказала то, что давно думала, но из уважения к выбору брата не хотела произносить вслух, и похоже, с ним произошло то же самое. Меня прорвало, и его прорвало в ответ.       Переживания по поводу проваленного диплома отступают на второй план, к тому же предзащита была в пятницу, а значит, если повезет, у меня все же есть пара дней форы, до того, как мама узнает, чтобы все обдумать. К счастью, вечером приезжает Липе и, запершись в моей комнате, мы жрем чипсы и шоколадки, обсуждая обступившие меня со всех сторон неприятности.       — Ну, подумаешь, завалила диплом, — развалившись на постели поверх покрывала, философски рассуждает младшенький. — Ма, конечно, проедется и не раз на этот счет… но… — он смачно хрустит чипсами, — тебе же не впервой. Я ее могу поотвлекать частыми приездами. Слушай, а давай, переезжай в Рим? Стопудово найдешь там себе занятие.       Я люблю бывать в вечном городе, но жить там постоянно…       — Не-а, — качаю головой. — Слишком радикальное решение.       — Солнышко, это не честно, мы тоже хотим пообщаться с Иполито, — стучит по двери, проходя мимо, отец.       — Уже идем, — отвечаю, зная, что папа имел в виду, чтобы мы оба не забыли вовремя спуститься к ужину.       К ужину приезжает и Джено. Всей семьей мы, как ни в чем не бывало, сидим за столом. Липе молодец, отвлекает внимание родителей на себя, не давая им вспомнить о моей учебе, Джено что-то обсуждает с отцом по работе.       Я отправляюсь на кухню заваривать всем кофе и чай. Домашняя атмосфера расслабляет, но я понимаю, что непривычно молчалива, и рано или поздно начнутся вопросы, поэтому делаю вид, что уснула на диване. С учетом того, что последние пару ночей я толком не спала, притворство довольно быстро переходит в реальность.       Просыпаюсь глубокой ночью, на все том же диване, укрытая пледом. Вокруг темнота и тишина, все давно разошлись.       Мне страшно и неуютно от осознания того, что впервые разногласия между мной и братом настолько серьезны, что мы разошлись в разные стороны, не помирившись. Будь это просто обида, кто-нибудь, в конце концов, признал бы себя неправым, но сейчас ни Джено, ни я не готовы идти на уступки, ведь мы оба высказали то, что волновало и раздражало уже давно.       Все утро я мысленно прокручиваю наш разговор, снова и снова. Я стремлюсь держать его на коротком поводке?! Да я даже Чипо вожу на поводке только там, где этого требуют городские правила! Пусть катится, куда хочет, слова не скажу. Пусть! Такой же, как мать, в этом отношении, один в один просто! Хлебом не корми — дай кого-нибудь поспасать. Кого-нибудь незнакомого, кто об этом вообще не просил. А те, кому ты дорог, пусть помучаются, им, идиотам, полезно. Воин света, блин! Эгоистичная свинья!       — Что, простите? — удивленно спрашивает мужчина, рядом с которым мы с Чипо остановились оросить кустик. Кажется, все это я пробубнила себе под нос.       — Извините. Разговариваю сама с собой.       Вопрос незнакомого человека отрезвляет, снимая раздражение. Это тупик. Нельзя требовать от волка стать овечкой или наоборот. Но я ведь и не требовала. Или требовала? Что значат для Джено эти поездки? Почему он выбрал жить именно так, как живет? — впервые задаюсь я вопросами.       Меня интересуют не внешние причины и не декларируемые вслух благие цели. У каждого человека есть глубоко личный побудительный мотив, собственная выгода. Что движет моим братом? Не тщеславие и не деньги, это точно. И, пожалуй, даже не социалистические убеждения. Что-то более глубинное, более личное.       Я знаю, Джено тратит на себя лишь малую часть того, что зарабатывает. На гонорары архитектора он снял на длительный срок квартиру в не самом престижном районе и купил машину, вот, пожалуй, и все. Одевается удобно и демократично, то же можно сказать об обстановке его жилья и еде. Никаких дорогостоящих хобби или пристрастий. Единственное — как всякий Профессионал с большой буквы он предпочитает пользоваться хорошим, а значит, дорогим оборудованием.       Деньги, что Джено получает за подработку на стройке по выходным, целиком уходят Валерии, ежемесячно он оплачивает часть счетов приюта для животных. И это не говоря о куче проектов, которые он делал бесплатно, таких как этот треклятый афганский водовод, водовод в Судане, больница в Кении или мост в Лаосе.       По большому счету у него нет ничего, чем он бы дорожил, с чем не готов бы был расстаться в любую минуту. Фамильная щедрость чувств у Джено трансформировалась в готовность отдать любое имущество. А вот на чувства и их внешние проявления он, наоборот, скуп, почти никого к себе не подпуская. Эта легкость отдачи всего вещественного, это стремление держать дистанцию вкупе с полным отсутствием страха за себя ужасают меня, подозрительно напоминая готовность уйти в любой момент, отказ от чего-то самого важного. Я убеждаю себя, что это просто так кажется, но… что-то не так. Что-то не так, и причины я не знаю. Осознает ли причину сам Джено? Хороший вопрос и тоже без ответа. Поговорить с ним об этом? Стоит ли? Боюсь, это лежит за пределами той части личного пространства, куда он допускает даже самых близких.       К тому же, я не готова сейчас первой сделать шаг навстречу. Пусть это глупо, пусть выглядит как «назло кондуктору», обида и гордость не позволяют. Своими словами про поводок и юбку он вывел меня на дистанцию, установленную для остальных. А юбка — так вообще сексизм чистой воды.       Прогулка с Чипо — не панацея, мне нужно смыться из дома на весь день, во-первых, чтобы мама ничего не спросила и не узнала раньше времени, а во-вторых, чтобы спокойно обдумать, как быть. Вообще-то, мне очень нужно с кем-нибудь и посоветоваться тоже. Кассия, Лея, Сандра, Джесс? Мне нужен кто-то, кто не связан с искусствоведением, кто не станет сочувственно охать и ахать, как Сандра, кто не будет предлагать слишком радикальных вариантов, как Липе и Джесс. Кто-то, кто поможет мне услышать себя. Мне нужен Дженнаро.       Я брожу по городу, как неприкаянная, пока меня не осеняет, где искать нужную альтернативу. Еду в приют к Марии.       Паркую свой мотороллер рядом с мотоциклом Джено, тщетно пытаясь сдержать улыбку — мы оба безошибочно вычислили нейтральную территорию.       Питомцы в приюте бывают всякие, особенно буйные умудряются ломать клетки. А Джено регулярно их чинит. Вот и сейчас я застаю его за этим занятием, а мы с Марией убираемся в несломанных клетках. Точнее, она убирается, а я вывожу и держу по очереди их обитателей.       Есть у меня и любимцы — одноухий пес Булочка, найденный возле порта, и Серый — кот на трех лапах. Его никто не подбирал и не привозил, он сам пришел и решил, что будет жить тут, в собачьем приюте. Булочка любит сдобу, и я стараюсь приносить ему что-нибудь вкусное, хотя собак и нельзя таким кормить.       Несмотря за запахи и грязь, от которых избавляемся в процессе уборки, настроение у меня постепенно улучшается. К тому времени, когда, закончив, мы идем мыться и пить кофе, все обиды и волнения кажутся маленькими, игрушечными, запертыми в стеклянный шар.       Джено ждет своей очереди, пока Мария плещется в ванной, а я вымыв руки, нарезаю бутерброды, периодически делясь кусочками сыра с гипнотизирующим меня Серым.       — Ну как, рассказала Луизе? — вдруг спрашивает брат, и тон его голоса дополняет словесное сообщение оттенками смысла: «может, я и был резок, но от сказанных слов не отказываюсь».       Я качаю головой. Думаю, и он в состоянии расшифровать подтекст моего послания: «твои слова меня задели, и от своих я тоже отказываться не собираюсь». Чувствую — щеки слегка розовеют от осознания, что Джено понимает — как маленькая девочка, я больше всего боюсь маминой реакции.       — Не уверена, но кажется, я начинаю чувствовать облегчение от того, что этот диплом камнем перестал висеть за плечами, — признаюсь я. — Только теперь совершенно не представляю, что делать дальше. Это ужасно, да?       — По мне, так ужасно заставлять себя заниматься не своим делом, — отвечает брат, и в его словах я слышу отголосок собственных давних и неясных ощущений.       — А если я так и не найду своего дела? — озвучиваю я самый давний и подспудный страх и кошмар.       — Не будешь пробовать — точно не найдешь.       — Я даже не знаю, с чего начать.       — Сес, начни хотя бы с того, что меньше употребляй частицу «не». Подумай, из того, что ты делала, что тебе нравилось? Что ты хотела бы попробовать и еще не попробовала?       Даже не знаю (опять эта чертова частица «не»). Мне не было нужды подрабатывать официанткой или продавщицей после занятий, как некоторым моим одноклассникам и однокурсникам, папа завел любимой дочке отдельный счет с четырнадцати лет. Поэтому, все, что я успела освоить из трудовой деятельности — побыла бесплатным секретарем в архитектурном бюро у Джено и Винче несколько месяцев, когда они только открылись. Эта работа помощника мне, кстати, понравилась. А в остальном… Господи, я даже ничего особенно не хотела пробовать, если честно. Вот амеба! Ну как так может быть?       — Мне нравилось помогать вам в бюро.       Джено внимательно смотрит на меня, потом смеется.       — Что? — требую я объяснений.       — Сюзанна предупредила, что увольняется через неделю.       Тут уже смеюсь я. Брат с Винче, может, и не догадываются, почему у них в офисе так часто меняются секретарши, но для меня все довольно очевидно. Зарплата небольшая, перспектив продвижения по карьерной лестнице никаких, единственное, что привлекает кандидаток — возможность найти себе парня в лице кого-то из совладельцев бюро. Как только девушки понимают, что все усилия впустую, что у нового платья и макияжа шансов быть замеченными меньше, чем у загогулины на очередном чертеже, они начинают искать более перспективное во всех отношениях место.       — Считайте, что вакансия закрыта.       — Уверена, что это то, что тебе нужно сейчас?       — Это то, что мне знакомо и нравится. Мне сейчас не помешает немного комфорта. И уверенности в том, что я на стороне света.       Джено подходит ближе и, с задумчивым, немного виноватым удивлением глядя на меня, озвучивает фоном стоящий за нашей беседой вопрос:       — Как получилось, что ты настолько себя не знаешь?       Я ощущаю этот стремящийся увидеть меня по-настоящему в прямом и переносном смысле взгляд как легчайшее, осторожное прикосновение перышка к тонкой, нежной, сверхчувствительной коже — до невозможности острым и ярким, заставляющим отзываться ответной приветственной дрожью что-то сокровенное внутри.       Мы смотрим друг на друга. «Но ты? Ты же меня знаешь?» — хочется по-детски потребовать подтверждения.       — Представь, что бы ты хотела сделать необычного? Не раздумывая, сразу. Закрой глаза и представь, — говорит Джено.       Я зажмуриваюсь. Чувствую слабый ветерок на коже, присутствие брата рядом, желание покачаться с пятки на носок и обратно, расправить руки как крылья.       — Полететь на воздушном шаре, — удивляя саму себя, выпаливаю я, открывая глаза.       Джено поднимает брови, тоже удивляясь, а потом улыбается и отвечает:       — Ну вот, кое-что уже есть.       — Я поражаюсь — как можно было не успеть написать магистерскую работу? Ты же ничем не занята, кроме учебы. Я писала докторское исследование, будучи беременной Липе, и завершила его, воспитывая троих детей, — скептически пожимает плечами мама.       Не то, чтобы я не согласна с мамиными заслугами, но справедливости ради — Джено, по большей части, воспитывал себя сам, а в нашем с Липе воспитании ей помогала няня.       — Ничего страшного, Луиза, она попробует снова. У нее есть целый год, чтобы все успеть, — папа ободряюще подмигивает мне.       — То есть тебя не смущает, что наша дочь — бездельница и второгодница? И я прекрасно отдаю себе отчет в том, почему это произошло. Потому, что вы трое во всем ей потакаете!       Мама обвиняющим взглядом обводит выше помянутую троицу. Ни в одной паре глаз не заметно раскаяния.       — Иногда мне кажется, что я — единственный до конца повзрослевший человек в этой семье, — вздыхает мама, не добившись желаемого эффекта. И обращается уже ко мне: — Учти, в этот раз я лично проконтролирую твою работу.       Этот ее тон, как будто она разговаривает с не самым одаренным ребенком младшей школьной группы, уверенность, что только она знает, как заставить меня работать, вместо того, чтобы устыдить, производят обратный эффект:       — Я не уверена, что собираюсь писать, что бы то ни было, и вообще продолжать учебу в следующем году.       Мама делает стойку — спина выпрямляется, в голосе появляется жидкий металл.       — Чем же, в таком случае, ты планируешь заниматься? Будь так добра, Франческа, поделись своими планами.       Она назвала меня полным именем — еще один плохой признак.       — Я собираюсь работать.       — Вот как? И где именно ты собираешься работать?       — Помогать Джено.       — Помогать Джено. Чудесная должность, помнится, ты уже занимала ее в старшей школе. Шесть лет изучать искусство, чтобы потом снова помогать Джено… Какие достижения! У меня нет слов.       — Солнышко, ты можешь работать у нас на фирме. Я поговорю с Реджиной — наверняка, мы что-нибудь придумаем.       По голосу чувствуется, что папа уже ухватился за эту идею, и на рынке труда вокруг меня на глазах возникает конкуренция.       — Нам в группу требуется администратор. Зарплата, правда, не ах, — подает голос Липе.       — Иполито! Хоть ты не юродствуй!       Осадив сына, мама внимательно прожигает меня взглядом.       — Ты не способна планировать свое время, выполнять взятые на себя обязательства, самостоятельно устроиться на работу, в конце концов, пусть даже не по специальности, — она показательно загибает пальцы, отсчитывая мои неумения, — не способна удерживать свой интерес на чем-либо хоть сколько-нибудь продолжительное время, не знаешь, чего ты хочешь от жизни, и, я больше чем уверена, не способна соразмерять свои расходы с доходами.       Я чувствую, как кровь и обида приливают к щекам.       — Луиза, ну зачем ты так…       — Знаешь, мама, вот именно поэтому я ухожу из дома. Чтобы научиться все это делать.       — Так ты теперь еще и из дома уходишь? И где будешь жить? Тоже у Джено?       — Стоп! — папина ладонь накрывает мамину руку. — Никто никуда не уходит вот так. Все успокаиваемся и после этого спокойно обсуждаем, чем и как мы можем помочь Сеске в ее новых планах. Только это.       Папочка, любимый, я тебя обожаю! Но защищать себя я должна научиться сама.       — Я спокойна, Джеро. Более того, я совершенно трезво смотрю на вещи. И хочу, чтобы она тоже, наконец, научилась просчитывать последствия своих действий и нести за них ответственность, вместо того, чтобы бежать к папе или к Джено и прятаться за их спинами. Она не пытается справиться сама. Этот год обучения оплатили мы, но чтобы оплатить следующий, ей, действительно, придется работать.       — Мое обучение от начала и до конца оплатил дедушка.       — В данном случае, не принципиально, кто именно из членов семьи это сделал. Главное, что не ты сама.       — Повторяю, я не хочу пока больше учиться.       — Ты не хочешь больше учиться. Ты не хочешь работать по специальности. Чего же ты хочешь, дочь?       — Мне нужен таймаут, чтобы понять это. А чтобы не сидеть это время ни у кого на шее, я пойду работать. И я собираюсь жить отдельно. Возможно, сниму квартиру с кем-нибудь напополам.       — Что ж, мне кажется, это вполне разумный вариант, — соглашается папа. — Мне давно уже нужен личный секретарь и, между прочим, всем нашим сотрудникам выплачивается жилищная субсидия.       Между молотом и наковальней… Точнее, между двумя людьми, которых я люблю безмерно.       — Решать тебе, Сес, — прерывает молчание Джено, отвечая на мой взгляд.       — Ладно. Хорошо. Пусть поступает, как считает правильным. Хотелось бы только уточнить, хотя бы примерно, сколько продлится таймаут?       — Мам, по-твоему, такие вещи можно запланировать? — фыркает Липе.