45 steps into the darkness

Я, растерянно сминая зубами нижнюю губу, ожидаю, пока мою персону одобрят или забракуют. Никогда в своей жизни меня так не пугала перспектива неодобрения, как сейчас. Прошло уже полчаса, а мужчина, который хотел нанять меня на "неофициальную" работу, все так же находился в смежной комнате, и я, оставшись наедине с его женой, время от времени неумело пытался начать разговор. - Ничего, ничего, дитя, - смиренно покачивала она головой на тоненькой лебединой шее, плотно обхваченной дорогой черной тканью, очевидно, понимая и терпеливо снося мое волнение, - Он очень требовательный, но невероятно честный, мой муж. Ах, как сильно он любит нашего мальчика! Все для него делает, жизнь на алтарь ради него возложил... Действительно? Пусть я и не имел права судить поступки посторонних людей, но как же он любит сына, раз подобрал с улицы первого встречного мальчишку для того, чтобы тот смог позаботиться о нем на время болезни? Конечно, понять эту семью было возможно: они не хотели тратить огромные деньги на услуги экономки, а я, ребенок из многодетной семьи, об уходе за больными знал больше, чем любая нянька. Предложение, от которого я не смог отказаться, несказанно тешило мое многократно пострадавшее самолюбие: я всегда был опрятно одет, получал образование, несмотря на нищету и сложности, которыми был встречен на пути к мечте, и если мои старания были замечены, то гордость за то, что меня заметил кто-то вроде четы Прескоттов, переполняла меня вполне заслуженно. Я был счастлив, пусть и напуган. Но что такое страх для человека, который нетвердым, но верным шагом идет в направлении к новой жизни? Вздор! - Ваш сын, Нейтан, - я отвернулся от пытливого взгляда, - Расскажете мне о нем чуть больше? Чем он болен? Я так и не успел спросить об этом Вашего мужа, простите... - Мой мальчик - эстет, - женщина отмахнулась от меня, как от назойливой мухи, попутно поправив выбившуюся из высокой прически золотистую прядь, - Его совсем никто не понимает, и поэтому мы оградили его от напрасной траты своих сил. Так тяжко и несправедливо... Творец вынужден чахнуть в клетке, словно запертая пташка, вместо того, чтобы нести свое слово. Он мог бы стать прекрасным художником, великолепным поэтом, но, увы, он никем не понят и не признан. В этих стенах его поджидает безумство, а ведь... - Простите, мадам, - я как можно мягче постарался перебить женщину, - но... Все же, чем болен Ваш сын? Она опешила, очевидно, оскорбленная вопросом. - Мой мальчик здоров. - Тогда для чего ему понадобился я?.. - Спроси у него сам, дитя. Уоррен, пожалуйста, не паникуй. Дверь отворилась. Я вытянулся в струну, высоко поднял подбородок и замер, всем телом напрягшись. Мадам вновь приникла взглядом к своему обожаемому мужчине, а тот, в свою очередь, внимательно рассмотрел меня. В десятый, наверное, раз. Когда он удостоверился в том, что в моей незаурядной внешности ничего не изменилось, он почтил меня монологом: - Я обсудил этот вопрос с Нейтаном, - он сложил на широкой груди руки и посмотрел на меня сверху вниз, всем своим видом выражая презрение, - И эту затею он считает глупой. Я вздохнул то ли облегченно, то ли расстроенно. - Однако я с его мнением решительно не согласен, сынок! - мужчина, злорадно рассмеявшись, потрепал меня по голове, как шелудивую собаку, и резко одернул руку, "незаметно" отряхнув ее о камзол, - Мы не можем заботиться о нем до окончания своих жизней, а он сойдет с ума от одиночества взаперти. Тем более, его здоровье с каждым годом слабеет. Женщина, до того решительно отрицавшая болезнь сына, смиренно кивала, по-кошачьи полуприкрыв глаза. Тогда ее муж сказал самую отвратительную вещь, которую я только мог услышать из его уст: - Чем пытаться спасти несчастного ребенка, которому пришла пора отправиться во владения Господни, мы можем потратить время на то, чтобы подарить жизнь новому наследнику. Сильному. Поэтому прошу: будь так добр и подари ему общение, которого ему так не хватает последние годы. Господь Всемогущий, ну и мерзавец же ты, Шон Прескотт. Он указал на дверь, взял за руку жену и удалился на первый этаж, хриплым шепотом что-то рассказывая. Несколько мгновений я стоял неподвижно, опасаясь входить внутрь. Я знал, кого ожидал увидеть, и именно это пугало меня больше всего. Возможно, страх проснулся неосознанно, при чем не столько из-за чудовищного ропота перед смертельно больным Прескоттом, сколько из-за отвращения к этой странной семье в целом. Что может быть страшнее, чем благородная женщина, покорная тирану, будто служанка? Что может быть страшнее, чем властный тиран?.. Меня толкало вперед лишь то, что я бедственно нуждался в деньгах. - Доброго дня, сэр Нейтан Прескотт... - Проваливай. А вот и тот, кто, должно быть, при смерти. Весьма польщен! Ожидая увидеть хилого, изможденного, бессильного юношу, я оторопел, встретившись взглядом с полной противоположностью моим ожиданиям. На меня исподлобья смотрел светловолосый и голубоглазый, как и его родители, молодой человек примерно моего возраста, и единственным признаком болезни была нездоровая бледность и темно-серые круги под глазами. Он читал что-то французское, нервно барабаня кончиками пальцев по переплету, когда я вошел, и сейчас явно намеревался кинуть в меня книгу. - Мне сказали, что Вы... - Болен, - Нейтан отложил книгу в сторону, вероятно, решив не портить ее о мой лоб - И? Ты врач? - Нет, я... - Поэтому я и говорю: проваливай. Я просил их не вмешивать в это посторонних людей. - Вмешивать во что?.. Юноша вздернул левую бровь и фыркнул, как строптивый мерин, подавив смешок. Проигнорировав мой вопрос, он вернулся к чтению, а я, восприняв молчание как смирение с моим существованием, решил изучить комнату, в которой мне придется находиться чаще, чем в собственной каморке. Мне здесь откровенно не нравилось. Темное, опрятное помещение, выдержанно в горячо любимом этой семьей готическом стиле. Единственное зеркало в резной деревянной раме, висящее на стене рядом с дверью, было почему-то завешено плотной черной тканью с каким-то едва различимым узором. В глаза бросилось также огромное количество книг. Возможно, в любви к ним мы бы сошлись, но среди тех, корешки которых я сумел рассмотреть, я отыскал всего с десяток на английском языке. Нейтан, судя по всему, больше интересовался латинским и французским языками, чем своим родным. Я не был патриотом, поэтому меня это не оскорбляло. Было только немного обидно, что этот стервец, очевидно, даже не получающий никакого образования, кроме надомного, был талантливее и более склонен к изучению, чем я. На удивление, в его комнате я не обнаружил креста, в то время как во всем поместье ими буквально пестрили стены. Возможно, он был атеистом, как многие дети состоятельных родителей в наше время. Это движение становилось популярным. - Почему Ваше зеркало... - Не трогай мое зеркало! Он огрызнулся и злобно зыркнул на меня, когда я попытался взяться за край ткани, скрывающей зеркало. В его глазах я отчетливо увидел нечто нечеловеческое, но описать конкретнее не мог. Тонкая верхняя губа по-хищнически дернулась вверх, обнажая ряд ровных белоснежных зубов. Однако при этом Нейтан сидел совершенно неподвижно, словно пытаясь запугать меня не действиями, а мимикой. - Что будет, если я... - Я тебя убью. Не прикасайся к моему зеркалу. Но не убьет же он меня в своем собственном доме?.. Я крепче схватился за край ткани. Нейтан напрягся и медленно сел на кровати. Я резко дернул тряпку, и молодой человек подскочил ко мне прежде, чем я смог повернуться к зеркалу лицом. - Я перережу тебе горло. - Чем? Ногтями? Я, полный решимости, повернул голову. Боже правый. В отражении к моему горлу тянулись длинные, тонкие паучьи пальцы, увенчанные лезвиями вострых когтей. Я физически чувствовал, как участки кожи, до которых Нейтан даже не дотянулся, покрываются гусиной кожей из-за фантомных прикосновений ровных когтей. - Да, ими. Я завороженно смотрел на то, как тощие, костлявые конечности опутывают мое тело. Аккуратное, симметричное лицо молодого мужчины превратилось в бесформенную, вытянутую, трупного цвета личину монстра, который всматривался в мои напуганные глаза черными брешами своих, клацая змеиным языком. Дорогая одежда бесформенным мешком висела на иссохшем теле, натягиваясь на выступающих плечах и ребрах. Нейтан превратился в огромную хищную серую тень. - Я просил их не вмешивать в это посторонних людей, - зычно повторил Нейтан, и два голоса, высокий юношеский и низкий, рыком звучащий по ту сторону зеркала, вторили друг другу, смешиваясь в отвратительную какофонию, - И они снова не послушали меня. Я молчал, непрерывно следя за ломаными линиями непропорционального тела. - От чего ты будешь лечить меня, м? Он сдавил мое горло. - ОТ СЕБЯ? Зеркало треснуло пополам.