45 steps into the darkness

Когда Нейтану было не больше десяти, отец подарил ему велосипед. Красный. Красивый. Все мальчишки завидовали и просили дать прокатиться, но Нейтан никогда им не доверял - этому его научила старшая сестра, которой уже тогда не раз разбивали сердце. Она говорила, что все мальчики (кроме ее младшего брата) - лжецы и обманщики, и что они обязательно вонзят нож в спину или пустят пулю в затылок, если не быть достаточно осторожным. Так и произошло. Многие годы спустя. Нейтана никто не учил крутить педали и держаться за руль, но всегда немножко стыдили за то, что он до десяти лет этого не умел. У отца не было времени возиться с ним, да и в целом он, как иногда говорили соседи, играл "представительную" роль в семье, а именно - был красивой картонной фигуркой, которая в сочетании с тремя живыми людьми время от времени помогала рассеять миф о том, что Шон Прескотт - бездетный и неженатый бизнесмен. Мама была слишком занята по дому и всегда, сколько Нейтан себя помнил, занималась поисками работы, поэтому и она не могла помочь в освоении транспортного средства. Кристин... Была девочкой. И у нее были другие заботы. Дарить ребенку двухколесный велосипед со знанием, что тот не умеет ездить даже на трехколесном, было жестоко. Нейтан тогда этого не понимал, как и сам Шон, уверенный, что все сделал правильно. А понял Нейтан это ровно в тот момент, когда отец, разозлившись на сына, который ничего не умел и, по его мнению, сам был в этом виноват, все-таки вышел на улицу, чтобы оказать ему помощь. Они ушли в парк, где были велосипедные дорожки, где можно было безопасно учиться, но вместо этого Шон пошел по короткому пути. Он решил спустить маленького мальчика, который не представлял, как нужно балансировать и в целом не отличался осторожностью, с горки. Ведь так Шона учил его собственный отец, дед Нейтана. И за секунду до падения в овраг, когда кровь вскипела так сильно, что, казалось, начала выплескиваться через уши, нос и рот, Нейтан прозрел - его сестра была чертовски права. Никому, даже родному отцу, доверять было нельзя. Он сломал ногу. Она застряла в раме, когда Нейтан неуклюже попытался соскочить с седла и избежать столкновения с землей. Обида захлестнула его с головой, но у него не было ни сил плакать, ни желания ждать помощи. Он почувствовал боль, он закричал, но затем что-то горячее, тяжелое, густое ударило ему в голову, и он как ни в чем не бывало поднялся, взял велосипед и, подволакивая правую ногу, переломленную так круто, что из-под лопнувшей кожи выглядывал острый край кости, поднялся к отцу, после чего кинулся к нему в какой-то слепой ярости, пытаясь не то сыскать помощи, не то отомстить за вопиющие безразличие к своей беде. Затем он рухнул без сознания, резко потеряв все силы. Врачи объяснили так: у него случился травматический шок. Они пытались рассказать что-то еще, но одно Нейтан запомнил настрого: когда ты ранен и перестаешь чувствовать, что тебя трясет от повысившегося в крови количества адреналина, а рядом нет никого, кто мог бы оказать тебе помощь - ищи посторонних так долго и так упорно, как только можешь. И ни в коем случае, ни за что на свете не позволяй себе закрывать глаза. Потому что этот сон может стать последним. Это простое правило оказалось единственным, что пришло ему в голову, когда он почувствовал что-то мокрое и липкое на своем лице. Голова гудела, как осиный улей. Из-под ребер вытекало нечто красное, горячее, вязкое, но ничто не пугало так сильно, как желание снова уснуть. Он с трудом высвободил руки из-под земляного наста. Перепачканный, мокрый, продрогший, не испытывающий ни единой эмоции, он тупо поднял глаза к небу, чтобы посмотреть, как полыхает закат. Его тошнило. Он чувствовал на себе застывший взгляд двух стеклянных глаз, заслоненных тонкими линзами прямоугольных очков, и поэтому боялся обернуться и убедиться в том, что предчувствие не было фальшивым. Да. Людям действительно нельзя было доверять. Никому. Нейтан попытался встать, но ноги подкосились и он вновь упал в наспех заготовленную для него могилу. Правый бок обдало огнем, когда он попытался лечь ровно, чтобы земля, проникшая в нос и рот, не мешала ему дышать. Он дотянулся и ощупал место рукой, к своему удивлению не отреагировав на то, каким болезненным оказалось прикосновение. Под его дрожащими пальцами, влажными от дождевой воды, мокрой земли и крови, уходили вглубь тела две округлые раны. Нейтан не сразу осознал произошедшее. Разбитый висок тоже кровоточил, но это ощущение было другим, оно не пугало и напоминало о себе только когда кровь стекала к грязным губам, в то время как в дыры под ребрами можно было погрузить целую фалангу пальца. Сначала Нейтан усомнился в том, что это предположение стоит проверять, но затем неосознанно двинул рукой, вбурившись грязным указательным пальцем по середину ногтя. Кровь громко, даже, как показалось раздраженному слуху, оглушительно чавкнула, и сжавшаяся плоть разошлась под давлением. Стало больнее, но не намного, можно было терпеть. Нейтану почему-то стало смешно, но он не смог даже усмехнуться, потому что все его лицевые мышцы были скованы, связаны между собой, превращены в неподвижное желе, оставленное на ночь в морозильной камере. Только через несколько минут он понял: кровь не останавливается. Она сочилась, сочилась, сочилась, он пытался зажать источник кровотечения, и вскоре обе его руки были алыми, словно он обмакнул их в банку с краской цвета заката над Аркадией Бэй. Он стянул с себя бомбер, попытался выжать его, чтобы избавить от лишней влаги; это действие было абсолютно бессмысленным под проливным дождем, но секущих плетями капель Нейтан словно не замечал. Он все пытался заставить любимую одежду быть не такой мокрой, не такой грязной, не такой... Красной. Когда он понял, что так он лишь теряет силы, он плюнул на все и обмотал бомбер вокруг ребер, поверх ран, сильно перетянув их рукавами, собранными в толстый неопрятный узел. Его голову разрывали даже ему самому не ясные мотивы: нужно было найти телефон, нужно было вытряхнуть из туфель землю, нужно было раскопать могилу поглубже и пошире, чтобы можно было лечь и уснуть. Может быть, он и не выбирался из этой могилы? И сейчас, если он соберет в кулак мужество и вложит последние силы в руки и ноги, подползет к углублению в угольно-черной почве, пару раз копнет, он увидит свое собственное тело? Свое бледное лицо с широко открытыми в ужасе глазами и губами, перекошенными воплем, который так и не успел прозвучать? И на самом деле окажется, что он действительно мертв. Оглушен, застрелен, неопрятно зарыт в землю среди десятков гнутых автомобильных дверей и капотов и брошен без возможности быть однажды найденным. Но могила была совершенно пуста. Нейтан не смог найти даже свой телефон. Постепенно картина начала проясняться. Он с трудом вспоминал все произошедшее, пока медленно брел, согнувшись почти пополам, чтобы ветер не бросал его в разные стороны, как бумажный кораблик на волнах океана. Нейтан не понимал, куда именно хочет выйти. Не понимал, в каком направлении движется и движется ли вообще. Ему то и дело казалось, что кто-то идет за ним по пятам, ступая поверх оставшихся во влажной земле, в которой нога была способная увязнуть по щиколотку, следов. Он боялся, что за каждым углом, за каждым деревом, каждым камнем его поджидает обманчиво доброе, располагающее к себе лицо прогнившего человека, который все это сделал с ним. Тогда Нейтан строго решил, что если он останется жив, если не упадет посреди дороги и не истечет кровью, то он позаботится о том, чтобы Джефферсон провел остаток своих дней в тюремной камере, зажатый какими-нибудь вонючими амбалами в углу. Он был уверен в этом так сильно, что его даже не пугала перспектива самому попасть за решетку. С каждым шагом ему становилось только хуже. Несколько раз он падал на колени и тянулся пальцами к корню языка, чтобы его наконец вырвало и тошнота, вызванная вкусом земли и крови, перестала его донимать, но желудок был пуст. Пулевые ранения пульсировали. Они даже сейчас казались Нейтанами такими маленькими, почти безобидными, но, тем не менее, причиняли нешуточные страдания. За одно Нейтан был благодарен Марку. Тот, видимо, был уверен, что Прескотт слишком слабый и быстро умрет от потери крови, либо решил, что он уже умер и не посчитал нужным проверять дыхание или пульс. Его неосмотрительность, а так же вовремя начавшийся ливень, полностью размывший недавно присыпанную землю, стали, возможно, единственными причинами, по которым Нейтан сейчас дышал и даже пытался мыслить, а не кормил своим трупом постоянных гостей свалки - лис. Ноги несли его сами. Он останавливался, пытался отдышаться, даже искал силы на то, чтобы закричать и позвать на помощь, но затем снова шел. В его раскалывающейся голове ленивой лягушкой шевелилась единственная мысль. Не спать. Не закрывать глаза. Не позволять апатии обернуться змеиным кольцом вокруг шеи и заставить остановиться раз и навсегда, потеряв интерес к своему существованию. Так, полагаясь только на мышечную память, не чувствуя онемевших от холода рук и лица, стараясь игнорировать отвратительную, надоедливую боль, которая то и дело обдавала, словно кипятком, его ребра, он добрался до центра города, не различая уже ничего, кроме цветов. Небо все так же пылало алым. Кругом, равнодушно встречая порывы ветра и дождь, пылали бензиновые пятна. Машины и люди - этим была забита широкая дорога, и если кто-то еще пытался бежать вперед, кто-то - уже лежал без движения, не подавая признаков жизни. - Нейтан? Он не отреагировал на голос, окликнувший его, потому что ничего не услышал. Он продолжил идти, но уже медленнее. Ветер завывал над его головой и бил по лицу. - Нейтан! И во второй раз он уже услышал краем уха женский голос и обернулся в поисках его владелицы. К нему, кутаясь в чью-то куртку, мужскую, безразмерно огромную, бежала Кейт. Он не понял, почему она находилась рядом с ним посреди горящей дороги, а не в безопасной, защищенной от ветра и дождя больнице, и не был уверен в том, реальна ли она, до тех пор, пока она не положила свою хрупкую ручку на его предплечье и не повела куда-то в сторону. Через несколько мгновений на то место, где стоял Нейтан, рухнул электрический столб. Кейт действительно не оказалась рядом. Никто его никуда не вел. Чувство вины и безнадеги материализовалось в виде единственного человека, который действительно не заслуживал всей той дряни, всех тех помоев, которыми его полили, обесчестив и разворотив всю сущность некогда счастливой души. Нейтан сходил с ума, но этому бреду, этой галлюцинации или чем было увиденное им он был безмерно благодарен. Умирать не хотелось. Впервые за все восемнадцать лет своей жизни Нейтан так жадно, с таким упоением хотел жить. Затем он заметил, как кто-то из его знакомых, прикрываясь от дождя и прижимая обе руки к груди, несется в сторону закусочной, и стадный инстинкт подсказал - нужно идти следом. Он не пытался обогнать. Не толкался, не оскорблял, не торопил и даже не акцентировал внимание на своей персоне, лишь плелся недалеко от бегущего, чтобы не упустить его из виду. Парнишка влез в окно, обернулся, увидел Прескотта и пулей рванул в глубь "Трех китов". Нейтан найти в себе силы на то, чтобы забраться, не смог. И через пару секунд этот же парень, оказавшийся никем иным, как Уорреном Грэмом, с посильной помощью такого же израненного и вымотанного Фрэнка помог Нейтану забраться внутрь, перетащил его в зал, стянул с него окровавленный бомбер, сползший с талии к бедрам, и, много, грязно бранясь, наспех плеснул на свежие раны какую-то дрянь, которая тут же вспенилась и зашипела. Нейтан никак не мог понять, что за чертовщина происходила вокруг, и когда на его ребра наконец лег чистый бинт, в мгновение окрасившись в цвет крови, а трясущиеся руки затолкали в его рот горсть каких-то таблеток, он, проглотив лекарства без капли воды, все-таки задал терзающий его вопрос: - Что за хуйня происходит?.. И тогда Уоррен ответил в серьезном тоне, от которого бросило в дрожь: - Конец света.