45 steps into the darkness

Уоррену было сложно заново привыкать к своей семье. С тех пор, как он поступил в Блэквелл, он ни разу полноценно не был дома, разве что приезжал раз в пару месяцев, чтобы повидаться с младшей сестрой, да и время от времени садился на автобус, который шел в направлении школы, чтобы, опять же, узнать, как у нее дела. С отцом он старался не пересекаться, но, к счастью, тот не настаивал на компании своего сына. А теперь... Все было так же, как и год назад. Та же комната, те же передачи по телевизору, та же еда, те же игрушки, разбросанные по всему дому. Словно он никуда не уезжал. Было очевидно: для него летние каникулы превратятся в нескончаемый поток обязанностей. Отец с порога встретил его заявлением о том, что Уоррен уже достаточно взрослый, чтобы работать, и сам Билл в его семнадцать уже принес в семью свою первую зарплату. С этим Уоррен даже спорить не стал: деньги никогда не были лишними. Чуть позже, правда, его настигло разочарование, ведь, как оказалось, старшего Грэма снова уволили, и он заботился лишь о том, чтобы в его доме был кто-то, кто мог взять на себя роль кормильца, но это было не так уж и важно. Главное, что Роуз снова будила Уоррена по утрам, заползая к нему в кровать и жалуясь на всех вокруг, начиная от плохой погоды и заканчивая соседской девочкой, которая украла у нее юбилейную монетку. Уоррен был рад видеть свою младшую сестру такой... Счастливой. Его взяли помощником продавца в хипстерский магазин с глупым названием "Око Циклопа". Раньше там продавались оправы для очков, затем кто-то решил расширить ассортимент товаров, и так со временем там начали появляться шмотки со смешными принтами (единственная причина, почему Уоррена тянуло туда), скейтборды, наушники, китайские копии популярных гаджетов, даже виниловые пластинки. Они, к слову, расходились хуже всего, поэтому хозяйка слезно просила Уоррена советовать их каждому новому посетителю. С этим проблем не было - он был достаточно назойливым и раздражающим, чтобы виниловые пластинки начали продаваться. Две из них даже утащил к себе Нейтан, сказав, что однажды оснует музей, назовет его в честь Уоррена, и будет выставлять там всю ту херню, которая попала к нему в руки по его вине. В июне Нейтан... Заезжал часто. Ему было плевать на очки, наушники и, конечно же, дурацкие футболки, но ему не было плевать на Уоррена. Он, чаще всего, просто шатался по магазину и смотрел на то, как его "близкий друг" расставляет коробочки этикетками вперед, время от времени аморально шутил про геноцид и зоофилию (как он любил), а иногда отвлекал Уоррена от работы разными постыдными фразочками, от которых приходилось краснеть до кончиков ушей. Однажды хозяйка магазина увидела, как они целуются в подсобном помещении, и потом Уоррен долго чувствовал себя виноватым за то, что бедной женщине пришлось выслушать такое внушительное количество угроз от лица наследника самой влиятельной семьи города, что к концу рабочего дня она была уверена, что на следующий день не проснется. Потом Шон отправил сына на какие-то курсы бизнес-этики в Нью-Йорк, и краснеть пришлось из-за фразочек, которые приходили смсками. Было приятно, что Нейтан не избегал общения и даже иногда звонил, когда убеждался, что рядом никого нет. Хозяйка, тем не менее, смотрела на Уоррена с подозрением и даже каким-то подобием сожаления. Однажды она спросила, по своей ли воле "бедный мальчик зажимается с сыном чуть ли не криминального авторитета", и если сначала над этим можно было посмеяться, то потом почему-то посетило чувство печали и одиночества. Привыкнув к тому, что Роуз будила его каждое утро, Уоррен однажды вполне закономерно проспал. Так он отправился на работу без телефона, без сумки и даже без скетчбука с карандашом. Этот день был самым скучным, особенно учитывая то, что ему пришлось работать до позднего вечера, потому что хозяйка до последней секунды ждала какую-то очень важную проверку из Сейлема, которая, конечно, так и не состоялась. Вернувшись домой, Уоррен не заметил ничего необычного. Отец смотрел новости. Рози наверняка спала. Посуда была вымыта - очевидно, отцу надоело ждать сына и он решил заняться тем, что было ему по силам, сам. Можно было не беспокоиться о невыполненных обязанностях и спокойно лечь спать. - Ты забыл мобильник. - А? - проходя в комнату, Уоррен обернулся на голос, - А, да. Спешил утром. - Собираешься его забрать? Мужчина убавил громкость на телевизоре. Уоррен почувствовал, как внутри него нарастает чувство тревоги. Он осторожно поинтересовался, находится ли телефон у Билла, и ответ не заставил себя долго ждать: - У меня. - Отдай, пожалуйста?.. Билл повернул голову к сыну. Его лицо не выражало никаких эмоций, даже гнева не было, но это оскорбительное равнодушие было на порядок страшнее и опаснее открытой ярости. Он вытащил из кармана телефон, разблокировал, пару раз провел пальцем по экрану и удовлетворенно хмыкнул. - На какое из десяти сообщений ты хочешь ответить в первую очередь? Тут есть весьма интересные варианты. Например, кое-кто ждет-не дождется разрешения позвонить тебе, хочет услышать твой голос. Так мило. Меня почти стошнило, пока я читал это дерьмо. И вот, наконец, самые худшие ожидания Уоррена оправдались. То, что он изо всех сил пытался скрыть, всплыло на поверхность, и не было ни шанса соврать, ни возможности защититься. Он знал - отец непременно начнет нападать, когда почувствует, что ему не могут оказать сопротивления, поэтому попытался взять себя в руки и перестать нервничать, чтобы ничем не выдать свой страх перед семейной ссорой. - Ты мог бы просто не трогать мои вещи? Тебя это не касается. - Правда? - телефон с громким шлепком опустился на журнальный столик, но, к счастью, сильно не пострадал, - Меня не касается личная жизнь моего сына? Уоррен не стал ничего ему отвечать. Он закусил губу, глубоко вдохнул и постарался про себя посчитать до десяти. Когда он был ребенком, это могло его успокоить, но сейчас лишь раздражало, ведь мысли путались и рассыпались. - Будь так добр, подойди сюда, я нихуя не обязан поворачивать голову только ради того, чтобы видеть твое лицо. "А я нихуя не обязан подходить к человеку, которому лень подняться с дивана, чтобы со мной поговорить", - подумал Уоррен. К своему счастью, только подумал. Еще раз вздохнув, он отказался от идеи уйти к себе в комнату до того, как скандал начнет набирать обороты, обошел диван и встал перед отцом, заслонив собой экран телевизора. Билл развел руками и кивнул в предвкушении чистосердечного признания или слезной исповеди. Ни того, ни другого ждать не стоило. - Ну, рассказывай. Уоррен сощурился. - Что я должен тебе рассказать? - Как все докатилось до того, что ты ебешься с выродком Прескоттов? - Слушай, - Уоррен отвернулся и принялся рассматривать висящие на стене фотографии, чтобы найти улыбчивое мамино лицо и успокоиться. Он всегда делал это до отъезда в Блэквелл, если отец за что-то на нем срывался, - Если ты думаешь, что я позорю тебя или нашу семью, то... Это не так. О наших отношениях никто не знает. Прескотты в том числе. - Да насрать мне на то, кто знает об этом! - Билл сказал это достаточно громко для того, чтобы Уоррен начал беспокоиться за спящую сестру, - Это не нормально и я это не одобряю, и мне абсолютно плевать, что этот богатенький засранец вбил тебе в голову. Или дело именно в деньгах? Парень сжал челюсти до скрипа зубов. Так обидно ему не было уже очень давно. - Я похож на того, кто будет спать с кем-то за деньги? Билл поднялся с дивана и подошел к сыну. Уоррен сжался и сгорбился, пытаясь защититься от этого человека так, словно тот был способен его убить. А ведь он был способен. И осознание этого было самым ужасным, что могло посетить голову фактически беззащитного подростка в такой момент. - Знаю я таких, как ты. Которых тянет на приключения, эксперименты. Такие обычно заканчивают, как спидозники или душевнобольные. - Ты ничего не знаешь. Отец прихватил его за шкирку, как нашкодившего щенка, и подтянул к себе. Уоррен зашипел от боли и зажмурился, но предусмотрительно замолчал, чтобы не подвергать себя большей опасности. Он знал, что этому человеку ничего не стоит причинить вред своему ребенку, если он посчитает это необходимой воспитательной мерой. В нем не было жалости или понимания - за эти качества в семье отвечала мать, и когда она умерла... Они умерли вместе с ней. С тех самых пор возвращаться домой было неприятно, и теперь Уоррен чувствовал себя так, как чувствовал себя в день ее похорон, когда отец вместо того, чтобы поддержать своих детей, решил, что лучшим выходом из ямы тоски и горечи будет алкоголь. Уоррену хотелось провалиться сквозь землю на протяжении пяти лет, и он надеялся, что все изменится, когда он закончит школу и сможет уехать. Но ничего не изменилось. Он снова хотел исчезнуть. - Я забочусь о твоем будущем. О том, чтобы ты не закончил в могиле. Если я не выбью из тебя эту дурь, то знаешь, кто это сделает? Те, кого ты считаешь друзьями. Те, кого ты каждый день встречаешь по дороге на работу. Те, кто окружает тебя. Все отвернутся от тебя, и в конце концов ты приползешь ко мне, потому что никому больше не будешь нужен. Твой милый дружок смоет с себя позор, для этого у него и его папочки есть деньги, а что станет с тобой? Тебя будут гнать и гнобить. У нас маленький город, Уоррен. И здесь не принимают таких, как ты. Он давил. Ссылался на заботу. Делал все так, как должен делать идеальный манипулятор. Билл прекрасно знал, что имеет влияние на своего сына, даже если тот его ненавидит до глубины души, даже если для него все эти слова в другой обстановке не имели бы никакого смысла. Он знал, что Уоррена можно сломать, можно запугать, можно заставить, ведь он был слабее. Его никто не мог защитить, никто не мог помочь, значит - его можно было пытать этими словами, каждое из них вбивая, как ржавый гвоздь, в его голову. Уоррен приоткрыл глаза и увидел, помимо агрессивно напряженного лица своего отца, как из-за распахнутой двери, ведущей в комнату, испуганно наблюдает за происходящем маленькая девочка. Он знал, что Рози хотела бы помочь, но был счастлив, что она оказалась достаточно умна (или боязлива), чтобы не пытаться. - Ты и сам знаешь, что ему все эти сопли не нужны, - выплюнул отец Уоррену в лицо с такой уверенностью в голосе, что в горле комом встали слезы, - Он покупает таких, как ты, потому что может себе это позволить. И как только ему станет скучно с таким ничтожеством, он выбросит тебя, смахнет, как кусок грязи, прилипший к его туфлям. А ты, дурак, будешь ходить по пятам за его тенью, как верная собака, и ничего, кроме тумаков, не получишь. Неужели ты добиваешься именно этого? Ужасно хотелось расплакаться, но показывать слабость было нельзя. Так ему говорили в академии. Так ему говорили на горячей линии помощи жертвам буллинга. Так ему говорила мама. Но как же, черт возьми, было сложно этому наказу следовать, когда перед глазами стояла пелена, а губы начинали предательски дрожать. Когда все, за что ты держался, чтобы камнем не пойти на дно, несло течением в противоположную сторону, а ты, зацепившись ногой за корягу или старую рыболовную сеть, медленно опускаешься вниз, головой все ближе и ближе к воде. - Знаешь, что ты сделаешь? Ты прямо сейчас позвонишь Прескотту и скажешь, что все кончено. - Я не буду ему звонить. Билл крепче сжал его загривок и встряхнул несколько раз, словно пытаясь вернуть с небес на землю. - Либо ты это делаешь, либо ты идешь ночевать на улице, а осенью я забираю твои документы из академии и ты отправляешься подальше отсюда. И там, куда я тебя отправлю, ты точно не сможешь поддерживать связь со своим дружком. - Чтобы это сработало, тебе надо оправить меня в ад. Уоррен постарался взглянуть на отца без тени страха, но встретился с настолько холодным и бесчувственным взглядом, что долго смотреть ему в глаза не смог. Билл расценил это как начало своей крупной победы, его ликование было хорошо различимо в подрагивающем от возбуждения голосе. - Если понадобится, я и это сделаю. И как бы не было обидно и неприятно это признавать, но прямая угроза напугала Уоррена. Он хотел бороться до последнего, но... Возможно, принятие своего поражения было правильным решением. Отношения всегда можно было хотя бы попытаться восстановить. Всегда можно было взять назад свои слова и снова начать строительство уютного домика из взаимопонимания и поддержки, в котором так долго и так успешно удавалось прятаться от любой непогоды. Если Нейтан простит его за весь этот цирк, Уоррен попробует начать все заново. Снова. И снова. И снова. Он будет пробовать до тех пор, пока не окажется на улице, но... Сейчас он был сломлен. Нейтан не был идеальной парой. Как человек, он все еще был мерзавцем и эгоистом с садистскими наклонностями. Но у него были на то причины. Он был настоящим. Плохо умеющим лгать и не скрывающим своих эмоций. И Уоррен любил его. Поэтому ему было вдвойне больно. - Эй, привет... - Уоррен постарался вложить в банальное приветствие максимум нежности. Билл скривился, но следить за сыном не прекратил. Он хотел видеть, как тот унижается и втаптывает самого себя в грязь с его подачи. - Ты в норме? - голос Нейтана звучал обеспокоенно, и это даже казалось милым, пока не усилило тупую боль в груди. - Нейт, я... Нет. Он не мог сказать. Он запнулся и не смог произнести больше ни слова. Под внимательным взглядом отца он снова опустил голову, словно был в чем-то виноват. Словно его наконец убедили в том, что он виноват. Виноват в том, что влюбился. В том, что ничего не рассказал. В том, что не мог в одночасье все бросить. В том, что не хотел все бросать. - Чел, ты меня сейчас охуенно пугаешь. Слезы. Одна, вторая. Третья. Капали на колени. Разбивались на мелкие брызги. - Нам нужно расстаться, - выдохнул Уоррен в трубку, - Прости. Пожалуйста. И, прежде, чем Нейтан что-то ответил, он сбросил вызов и выключил телефон, чтобы потом не разрываться, наблюдая за тем, как на экране то и дело всплывает знакомый номер. Уоррен попытался вытереть ладонью глаза, но это не помогло. Он попробовал снова, чувствуя, что его руки дрожат, но перестать плакать не смог. Стыд, обида, страх, - все сжалось в один плотный комок в груди, который, словно собранный из лезвий, рыболовных крюков и игл, рвал его изнутри. Билл похлопал сына по плечу, тем самым только усугубив, но ему было уже все равно. Он выключил телевизор, что-то тихо напевая и, пожелав спокойной ночи, ушел к себе в комнату. Уоррен еще никогда так сильно его не ненавидел.