45 steps into the darkness

Страх и доверие не должны пересекаться. Не должны смешиваться. Их не просто так было принято держать как можно дальше друг от друга, чтобы они не смогли сплестись воедино и образовать зависимость от человека, который располагал к себе не только за счет взаимной симпатии, но и за счет подчинения, давления, устрашения. Скроенное на скорую руку осознание зацепило маленьким рыболовным крючком краешек моего разума: я ловил ртом воздух, жмурился от тусклого света, который неохотно пропускала плотная повязка на моих глазах, считал минуты, которые проносились мимо меня со скоростью миллисекунд и плавился, стекая большими восковыми каплями по ножкам неудобного стула и веревке, которая, втрое обернув мои запястья, удерживала руки сведенными за спиной. Мне не было плохо, или дурно, или больно настолько, чтобы можно было признать, что все происходящее зашло слишком далеко. Я не был в порядке, но этого не понимал. "Порядок" был слишком ценен, чтобы находиться в нем ежедневно, особенно когда приходилось контактировать с Нейтаном, и особенно - если контакт с ним был добровольным выбором. Впитавшийся в легкие дым с удивительной нежностью обласкал каждое нервное окончание и приятно парализовал чувство страха. Осталось только доверие, копошащееся в глубинах души. С тихим треском острие, скользнув по груди, вспороло ткань и царапнуло кожу. Вслед за металлическим холодом, не заставив себя долго ждать, пришла режущая боль, очаг которой на не в меру чувствительном теле вспыхнул так внезапно, так ярко, что царапина показалась мне в несколько раз глубже, чем, должно быть, она была таковой на самом деле. Я ничего не видел. Я мог только догадываться о том, какой она была "на самом деле". - Упс, - моего уха коснулись горячее дыхание и такие же горячие губы, - Переборщил. Неудивительно, что он не стал извиняться. Нейтан был большим капризным ребенком, чьи прихоти из маленьких, невинных странностей переросли в громадных размеров титанов, на чьих плечах теперь покоились наши отношения. Нейтан любил играть. Я был в роли куклы. Он торопливо поцеловал меня в приоткрытые губы, но отстранился, когда я попытался продолжить поцелуй. Он не был нежным. В состоянии, когда мой мозг был абсолютно трезв, а действие, разворачивающееся вокруг меня, не казалось таким сюрреалистическим, как сейчас, я был равнодушен к недостатку сантиментов. Моей чувствительности с лихвой хватало на нас обоих. Но дым, забивший мои легкие, мою голову, все мое тело, не способствовал пониманию. Мне было... Немного обидно. Недостаточно обидно для того, чтобы сказать Нейтану об этом, но достаточно для того, чтобы почувствовать себя самую малость обманутым. Я не знал, почему ожидал нежности от человека, который стоял передо мной с ножом и методично сводил меня с ума темнотой, тишиной, которая изредка рассекалась его то невероятно тихим, то бесконтрольно громким голосом, и единственным, что он оставил мне в качестве защиты - доверием. Его нежность, возможно, была даже более страшна и жестока, чем грубость, ведь, как правило, не блистала честностью: я зарубил у себя на носу - если Нейтан нежен, значит, Нейтан - лжец. И мне не было приятно испытывать что-то к лжецу. Нейтан мазнул подушечкой пальца по горящей полосе на моей груди, продолжив дорожку чем-то влажным; видимо, моей кровью. Я дернулся прочь от прикосновения, назад, к спинке стула, и зашипел - было неприятно. Было больно. Раздраженная кожа вспыхнула и начала нарывать, но то, что казалось мне нестерпимым, воспринималось Нейтаном как забавное. Он всегда признавал это. Признавал, что его психическое здоровье находится в более шатком положении, чем неопытный гимнаст без страховки, запутавшийся в шелковых лентах под куполом цирка. Он никогда не пытался убедить меня в том, что то, что время от времени происходило между нами, было нормальным. Он смягчал каждое мое падение в пропасть его специфичных влечений так, как умел: травкой, повязкой или равнодушием на следующее утро. Я не был уверен на счет последнего, но что-то мне подсказывало, что на этот раз он не ограничится первыми двумя и впервые пустит в ход все ему известные методы. Вопреки моему желанию оставить в покое свежий порез, Нейтан накрыл его ладонью. Боль, сначала усилившись, вскоре отступила, расплылась в тепло, и перестала так явно беспокоить. Вместе с тем вернулось и лезвие, вычерчивающее что-то на моем плече. Оно скользнуло вправо, по ключице, вновь зацепило кожу и оставило после себя еще одну горящую линию. На этот раз мне стало чуть более понятно, что Нейтан заигрался, но мог ли я сказать ему об этом? Накануне он говорил, что не собирается меня "ранить", и неглубокие порезы, конечно, вряд ли могли считаться за серьезные раны, которые должны были навредить мне, но их появление все равно говорило о том, что он нарушил свое обещание. Доверие начало рассыпаться. - Нейт? - все-таки попытался я позвать его по имени. Ленивый язык почти не шевелился. Нейтан не ответил. Он убрал с моей груди свою руку и оттянул воротник моей футболки. За этим последовал уже куда более громкий звук рвущейся ткани и я, почувствовав, как предмет одежды расползается пополам, неуютно поежился. Я знал, что Нейтану, по большей части, плевать на то, каким худым и вечно избитым если не его кулаками, то кулаками других парней из Циклона, я был, но чувство стыда за самого себя болезненно обострилось и с пособничеством нетрезвого состояния вышло наружу, прорвав тонкую пленку мнимой уверенности в себе. Лезвие, неосторожно полоснув кожу в ямочке между ключиц, медленно двинулось вниз, вдоль грудины. Мурашки, напротив, поднялись вверх, рассыпались по плечам и, не удержавшись на них, занялись собой весь позвоночник, ребра и шею. Мне стало жарко, и горели не только уши от явно ощутимого смущения, но и все остальное тело, будто объятое языками пламени. Я зажмурился, словно это могло чем-то мне помочь, задержал дыхание и напрягся всеми мышцами в ожидании боли, но она обошла меня стороной. Нейтан остановил руку на уровне моего живота и вычертил на нем воображаемую спираль, закрутив многочисленные витки вокруг пупка. С каждым новым движением ножа мои нервы все туже переплетались между собой, собираясь в плотный клубок, и растущее напряжение ежесекундно повышало количество бьющего в виски адреналина. Мне не с чем было сравнить то, что я испытывал - не хватало ни опыта, ни словарного запаса. Разве что хорошо знакомый страх вновь вернулся ко мне, но, смешавшись уже не с доверием, а с порочным интересом, любопытством к происходящему, он преобразился во что-то новое, с чем я еще не был знаком. Но мне это... - Нравится? Нравилось. Я услышал, как Нейтан усмехнулся, не дождавшись от меня ответа. Я не мог ему ответить и надеялся, что он сможет прочитать мои мысли и сделать вывод сам. На то, чтобы собрать воедино мысли, проанализировать свои впечатления, подытожить и сказать что-то, нужны были силы, нужна была возможность думать чем-то кроме образов и ассоциаций, а у меня ничего из этого не было. Я вздохнул, поерзал на стуле, неосознанно подвергая себя опасности быть порезанным, попытался расслабиться, но мои попытки не увенчались успехом - тело реагировало так, как ему этого хотелось, игнорируя приказы мозга. Нейтан пересчитал острием мои ребра. Было не столько больно, сколько щекотно, поэтому я, хихикнув, попытался отстраниться от ножа, но, неудачно дернувшись влево, подался обратно и вскрикнул от неожиданной боли - лезвие вспороло кожу. Нейтан похлопал меня по щеке. - Либо ты сидишь ровно, - зло прошипел он мне в губы, - Либо я забываю о том, что обещал быть осторожным. Я обиженно всхлипнул. Кровь, горячая и липкая, тонкой струйкой устремилась вниз, к поясу джинсов; Нейтан стер образовавшуюся дорожку рукой. - Кажется, - мне пришлось откашляться и помолчать какое-то время, чтобы горло вспомнило, что такое "разговор", а уши - что такое "мой голос", - Ты уже забыл. Я откинул голову, чтобы ослабить боль в уставшей, замлевшей шее и избежать желания поцеловать Нейтана не смотря на обиду. - Правда? - его голос изменился: стал ниже и тяжелее, даже старше, если можно было применить такую характеристику к описанию голоса, - Тогда что мешает мне сделать вот так? Лезвие легло на мое горло, обдав холодом адамово яблоко. Я снова замер, медленно выдохнул и сглотнул, моментально почувствовав, как металл сопротивляется движению кадыка. Пугающей особенностью ситуации было не чувство полной вседозволенности со стороны Нейтана и даже не сам нож, крепко зафиксировавший трусливым желанием не ранить себя по глупости мою голову в одном положении, а то, что я все еще был готов признать, что не разочаровался в происходящем. Я чувствовал, как из мелких и крупного порезов сочится кровь, как шею разрывает пульс, как горящая кожа живота, груди, спины, плеч - изнывает без металлического холода, а потом - почувствовал, как в очередной раз трескается натянутая кожа, не выдержав давления острого предмета. Черт. Больно. Нейтан завел руку за мою голову и перерезал повязку, вместе с ней срезав и небольшую прядь моих волос. Нож, брошенный на пол, громко лязгнул; звук заставил меня вздрогнуть. Я попытался привести голову в нормальное положение, однако Нейтан, прихватив меня за вихры на затылке, не позволил мне это сделать, и капля крови, медленно ползущая по моему горлу к груди, оказалась поймана его языком раньше, чем достигла ключиц. Мне нестерпимо захотелось схватить его за плечи и обнять, будто ничего не произошло, но руки все еще были крепко связаны, и раздраженная кожа, стертая синтетическим тросом, вспыхивала огнем при каждой попытке вырвать их из узла. Я боязливо открыл глаза. Черными звездами на фоне белого потолка беспорядочно разбрелись кто куда искры. Яркий свет ослепил и оглушил одновременно - резкая головная боль, вызванная им, закупорила уши громким свистом и гулом закипающей крови. Я знал: Нейтан не испугался очередного пореза. Он не боялся крови и не боялся навредить, не боялся стать ненавистным или навлечь на себя сильную обиду. Просто игра ему надоела и он решил с ней покончить.