45 steps into the darkness

Моя тяжелая чугунная голова начинала наполняться мыслями, возникшими из сновидений. Я долго не мог открыть глаза и пошевелиться, но чувствовал, что уже не сплю: что-то маленькое, раскаленное, как небольшой кусочек древесного угля или камня, упало на мое запястье и обожгло кожу. Кто-то шумно сдул горячий осколок с моей руки и, взяв меня за плечи, оттащил подальше от источающего жар очага. Затем наступило безмолвие. Я долго пытался сконцентрироваться и прислушаться к окружающим меня звукам, но мои уши были полны воды. Пальцы, уже теплые, но все еще непослушные, не хотели двигаться, и лишь через несколько минут я смог некрепко сжать их в кулак. Со временем до меня начал доноситься треск горящих поленьев и скрип камня по коже, затем - незнакомые голоса, близкие и далекие. Через полчаса, если не больше, меня окружили тонкие напевы флейты и зычные звуки барабанов и бубна. Было уютно. Мне все больше казалось, что я умер и попал в рай. Раздался детский смех и топот крохотных ног по земле. Маленькие руки в два десятка коротких пальцев вцепились в мои волосы и принялись копошиться в них, ощупывать, изучать так бдительно, словно надеялись найти в них что-то необыкновенное. Громкий, грубый женский голос, похожий на лай старой собаки, отогнал малышей от меня и долго еще что-то ворчал, сливаясь со скрипом кожи и камня. Мне понадобилось взять в кулак все свои силы, чтобы открыть глаза. Их тотчас пронзил яркий свет, идущий от горящего в опасной близости со мной костра, и только потом, когда мне хватило сил поднять голову, прижав к себе тяжелую шкуру, под которой лежал, для меня начали проявляться силуэты предметов, дыма и людей. Женщина, смуглая, тучная, в щербинах на угрюмом лице, оторвалась от выделки кожи, обратив на меня внимание, подозвала к себе двух полуголых мальчишек лет пяти, и выскочила вместе с ними из жилища. Я сел, укрылся шкурой и осмотрелся. В опустевшем вигваме, развешенные перед очагом, сушились мои рваные вещи, превратившиеся в несколько абсолютно бесполезных тряпок. Перья, небольшие кости, птичьи лапки, пучки трав и цветов, собранные в небольшие этюды, свисали с потолка и создавали причудливый узор теней на стенах и земле. Аромат древесного дыма приятно щекотал нос и горло, стараясь вытравить из них зловоние тины. У него практически получилось. Женщина вернулась совсем скоро, но не одна, а с щуплым пареньком моего возраста, держащим в руках деревянную плошку. Паренек сел рядом со мной и я воспользовался возможностью рассмотреть его лицо чуть лучше. Оно было перепачкано сажей и чем-то красным. Наверное, глиной. Он поднес плошку к моим губам и что-то сказал. Женщина за его спиной рыкнула мне: - Пей. Парнишка неумело повторил за ней: - Пей. Парующая, мутно-белая, как разбавленное молоко, жидкость пряно пахла имберем, черемухой и смесью трав, отделить друг от друга запахи которых я не смог. Взглянув в глаза растерянному мальчишке, я тяжело вздохнул и приоткрыл рот, позволив ему влить в меня горячую настойку. Горло обожгло не хуже чем элем. Я закашлялся и поморщился, зато вскоре ко мне вернулась ясность мысли, за что я был безмерно благодарен добродушным индейцам. Парнишка остался в вигваме несмотря на то, что его, видимо, заставили отвлечься от некоего празднества, которое давало о себе знать шумом, музыкой и слившимися воедино десятками голосов, звучащих за пределами жилья. Конечно, ни он, ни угрюмая индеанка не говорили по-английски, но женщина, кажется, понимала некоторые распространенные слова и иногда даже могла односложно ответить. Я не смог добиться ответа на вопрос, где меня подобрали и кем был тот человек, который великодушно принес меня в племя, тем самым даровав мне жизнь, но сказал им свое имя и сумел спросить разрешения выйти наружу. Посоветовавшись с юным индейцем, женщина огласила решение: - Вода. Держись от вода. Мне стало стыдно. Вероятно, из-за произошедшего инцидента я произвел впечатление не приспособленного к выживанию городского дурачка, выросшего в теплице или под надзором врачей и воспитателей, который не разу в жизни не видел большую воду и даже не умел плавать. Впрочем, всем было абсолютно безразлично мое смущение: индеанка, потеряв ко мне всякий интерес, что-то сказала мальчишке и продолжила выделывать кожу, а сам мальчик, имени которого я так и не узнал, подал мне руку, чтобы помочь подняться на ноги. Я выбрался из-под шкуры, наспех натянул на себя свои рваные брюки, чтобы не щеголять в неглиже, пошатнулся, почувствовав внезапное головокружение, и, поддерживаемый худой, но крепкой рукой нового знакомого, вышел из вигвама. Перед моим лицом возник язык пламени, нанизанный на толстый прут. Отшатнувшись от яркого всполоха, я не успел рассмотреть, как этот факел отправился в высокое гнездо из веток, но уже через мгновение внушительных размеров костер пылал посреди плясок и беготни. Мальчишка удержал меня за руку, явно не понимая моего страха перед огнем. Он и сам не казался храбрым, но что-то роднило его, как и всех остальных, кто падал на колени и вновь вставал в полный рост, поднимая в воздух столбы пыли и вскидывая руки к небу, с природой пламени. Мне было странно видеть людей такими раскрепощенными, бесстрашными и абсолютно счастливыми. Себя я таким увидеть и не надеялся. Ночь была ясная, звездная. Над нашими головами возвышался плоский диск полной луны, сверкающий белым серебром. Женщины, от молодых черноглазых красавиц до чахлых седых старух, гнущихся к земле, плясали вокруг могучего идола. В нем, устрашающем, мрачном, увенчанном птичьим клювом и парой крыльев, с которых свисали венки и ленты, было что-то иррационально привлекательное. Невольно в моем подсознании родилось желание присоединиться к танцу и, наполнившись первобытной яростью, биться в ритмичных конвульсиях до тех пор, пока не перестану чувствовать свои ноги. Не попытавшись ничего объяснить, мальчишка крепче вцепился в мою ладонь и шагнул прочь от тотема, оставив его наедине с женщинами. Большинство из них не заметили моего недолгого присутствия, но некоторые - проводили взглядом, полным удивления и интереса: едва ли каждый день в их племени появлялся случайный пришелец, которому доводился случай проникнуться их... Удивительной культурой. Я не был "культурным" человеком. Все, что касалось души, ее жизни, ее развития, ее взросления, - проходило мимо меня. Я навечно остался капризным мальчишкой, и единственным, что взрослело, было мое тело. Я даже не мог сказать, что верил в существование души, что никогда не ставил это под сомнение. Наша культура, культура англичан, была довольно блеклой - мне приходилось читать скучные книги, общаться со скучными людьми из "высшего общества" и притворяться, что вся эта серость, вся лицемерная вежливость и равнодушие, замаскированное под интерес - это то, что было мне нужно. Пережив крушение, оказавшись в воде, потеряв способность плыть, я решил, что мне нужна была смерть, способная освободить меня от страданий. Но сейчас, даже не успев прикоснуться к прекрасному, незнакомому миру, я был уверен, что мне был нужен именно он. Горловое пение, выкрики, вовсе не похожие на человеческие, скорее напоминающие птичьи, и монотонные напевы были рабочими инструментами, с помощью которых создавалось уникальное музыкальное произведение. Мою гудящую голову словно накрыли теплым влажным полотенцем и принялись нашептывать на ухо что-то сладкое и откровенное - так просто и бегло теперь шевелились в ней мысли. Ей богу, если мне и сулила жизнь чужака среди аборигенов, я был счастлив принять ее хотя бы за одну подобную ночь. Мы описали несколько кругов вокруг костра. В нашу сторону то и дело летели алые мушки искр, я порядка пяти раз наступал босой ногой на отскочивший уголь, который тут же впивался в мою стопу, как гремучая змея, но никого, кроме меня, это не беспокоило. Никто не пытался выгнать меня, чужеземца, не знающего ни правил, ни обычаев, из общего круга, никто не корил за неловкие, скованные стыдом, культурным барьером и слабостью движения, и даже мальчишка, который, казалось бы, должен был вовсе забыть обо мне, оказавшись среди подобных себе, не упускал меня из виду, старался держаться как можно ближе и широко улыбался. Все они были улыбчивыми. И так улыбаться не мог ни один цивилизованный человек. Тогда меня впервые кольнула мысль о том, что, отказавшись от своего звериного начала, мы потеряли то, что впоследствии назвали душой. В поисках чего бесцельно разбивали лбы в кровь боговеры и оккультисты. В поисках чего вешались и травились писатели, художники, скульпторы и многие другие деятели искусства. В поисках чего проводили жизнь обычные люди, ничего не стоящие и не имеющие значения для всемирной истории. Да уж, чудом обошедшая стороной смерть настраивала на философские размышления. Все остановились и затихли. Это произошло так внезапно, словно прозвучала команда, но я был уверен в том, что ничего не слышал. Женщины, покинув тотем, встали в круг вместе с остальными. Я прислушался. Ничто, кроме треска горящих веток и пения ночных сверчков не нарушало идеальную тишину, а затем раздался громкий, властный голос - говорил мужчина, к чьим одеяниям были пришиты многочисленные птичьи перья. Он стоял поодаль от костра, на возвышении, с длинной тростью, увенчанной кроличьим черепом, повернувшись лицом к замершей в ожидании толпе. Его слова завороженно повторял каждый, кто мог, и только я не был в силах сделать это. Индеец взглянул на меня, кивнул и вновь обратился к остальным. Слова, неразрывно связанные друг с другом, плыли, смешиваясь с дымом, в самое небо, словно хотели достичь звезд и прикоснуться к их острым краям. Индеец ударил тростью о землю и громко вскричал. Все, кто был рядом со мной, упали на колени, дружелюбный мальчишка потянул меня вниз, чтобы я мог последовать их примеру. Мы опустили головы и долго вслушивались в то, что говорит шаман. Мне казалось, что понимание их языка из меня вытравила цивилизация, что это сделали со мной мои жестокость, озлобленность и потребительское отношение ко всему живому. От этой мысли меня захлестнула обида, ведь никогда раньше я не позволял себе думать о том, что был хуже кого-то. Я будто находился в трансе - такое сильное впечатление на меня производило все происходящее. Когда голос мужчины стих, я увидел, как девушка слева от меня зачерпнула ладонями серый песок. За ней повторила и следующая, и далее - все по кругу, и только когда очередь дошла до меня, индейцы дождались, пока я возьму в руки песок, и встали с колен. И когда шаман в последний раз обратился к нам и дал знак, все, не сговариваясь, кинули песок в огонь. Я ожидал, что это погасит пламя, но, вопреки моим рациональным ожиданиям, оно вспыхнуло гораздо ярче и поднялось вверх на целый аршин, не меньше. Опешив, я не заметил, как тишина сменилась воплями ликования и радости, и скоро меня опять затянули радостные пляски и творящие прекрасную музыку голоса. Мне не понадобилось много времени, чтобы упасть без сил. Я был слабым, позорно слабым в сравнении с теми, кто спас меня от безумной стихии, дал кров и очаг. Я не чувствовал их родственными себе, а себя - родственным им, но, засыпая под открытым небом в окружении нескольких десятков смуглых, гибких тел, я испытывал ничто иное, как умиротворение ребенка, сладко сосущего палец в уютной колыбели под пение любимой матери.