Зима.
К середине учебного дня набралось человек восемь из двадцати. День выдался морозный, но солнечный, поэтому почти все мальчишки, тяжело вздыхая и даже не пытаясь сконцентрироваться на том, что им рассказывали учителя, мечтательно смотрели через разрисованные инеем окна на сверкающую свежим снегом улицу. Уоррен не был исключением. Он, конечно, любил учебу, ведь она отвлекала от проблем его коротенькой жизни, которые настигали впечатлительное детское сознание каждый раз, когда занять себя было нечем, но погода впервые за два месяца была так благосклонна и радовала снегом, а не хлестким ливнем, размывающим дороги и бьющим плетями по спине. Было безветренно и тихо, разве что прохудившаяся курточка не могла защитить от холода, проникшего через тонкие оконные рамы в комнату. Когда наступил полдень, у всех восьмерых подростков и даже преподавателей не попадал зуб на зуб. Было ясно: если к завтрашнему дню температура не поднимется, в скором времени класс совсем опустеет. Дети заболевали. Некоторые - умирали, проведя несколько дней в кроватях под толстым слоем испорченных молью платков и шарфов, заменяющих полноценные покрывала, а для некоторых путешествие на тот свет длилось мучительно долго, отнимало самообладание у родителей и давало пустые надежды с намерением вскоре отнять и их. Поэтому, возможно, все дети радовались снегу, как в последний раз. Каждый понимал: у них есть один день, чтобы соорудить снежную бабу, прежде чем кому-то из городских плотников вновь придется сооружать скромные дубовые гробики. Один день искренней радости перед трауром, который, возможно, никогда не закончится. Но Уоррену было некогда играть с одноклассниками. Когда уроки закончились, он сразу же направился домой, потому что так ему наказывал отец. После того, как его здоровье подкосилось, Уоррен оказался единственным человеком в семье, на чьи плечи легла вся ответственность. Билл все еще работал, но с каждым днем ему становилось хуже. Его покидали силы. Уоррен предпочитал не думать о том, что стало бы с ним и Роуз, если бы в какой-то день их отец просто не смог подняться с кровати. По дороге домой он ненароком присоединился к группе ребят чуть помладше его, которые, размахивая палками, неслись вглубь города, изображая наступление солдат. Они были чумазыми, лохматыми, в рваной одежде, с непокрытыми головами, но абсолютно счастливыми, и Уоррен не удержался от соблазна последовать за веселой галдящей толпой. Ему уже давно не было весело. Он уже не чувствовал себя ребенком. Уоррен был уверен, что в свои шестнадцать он является взрослым и самостоятельным, но в мире, где у ребенка отбирали детство до того, как он начинал чувствовать, что оно ему не нужно, мысленно возвращаться в самый ранний возраст было такой непозволительной роскошью, что каждым шансом хотелось пользоваться до тех пор, пока это не начнет смотреться глупо. Уоррен знал, как из центра города добраться до своего дома. Вскоре толпа разделилась на две части, и подросток инстинктивно пошел за теми, кто казался ему старше. Они перекинулись с ним парой слов, спросили, не спешит ли он, но, не дождавшись ответа, предложили "помочь им с одним дельцем". Ничего не понимая, Уоррен не сразу нашелся и смог только кивнуть. Ликующие мальчишки потащили его дальше. Так он оказался вместе с ними перед большим домом, рядом с которым уже образовалось скопление людей. Среди них были и взрослые, что-то скандирующие, но основную часть составляли дети, которые то и дело наклонялись к земле, зачерпывали голыми ладошками снег, формировали шарики и кидали снежки в здание. Они часто не долетали, но когда попадали в цель, толпа отвечала на это бурными воплями о справедливости. Уоррен пребывал в недоумении. - А что происходит? Казалось, что никто его не расслышал. Только один парень, худой и сутулый, со вьющимися светлыми волосами и болезненными серыми пятнами под хитро сощуренными глазами, обратил внимание на прозвучавший вопрос. - А ты не знаешь? - он неровным шагом подошел к Уоррену, - Ублюдок присваивает себе чужие деньги и наживается на нищете. Парень слепил снежок и кинул его в сторону дома. Стоило сказать, что для представителя ущемленной нищеты он выглядел слишком хорошо. Он был прилично одет, на нем не было видно синяков или ссадин, руки казались чистыми и ухоженными, с аккуратными ногтями и гладкой кожей. Но Уоррен решил не задавать вопросов о социальном положении незнакомца. Его куда больше интересовала личность человека, чей дом был атакован. - Так а кто он? Банкир? Уоррен знал о всеобщей ненависти к банкирам. - Именно! А еще политик. А еще инвестор. Парень кинул еще один снежок. - А откуда ты его знаешь? - Дело в том, - раскопав снег, парень вытащил из-под белого пушистого наста крупный округлый камешек, - что я его сын. И, хорошенько прицелившись, он кинул камень в окно. Стекло со звоном рассыпалось на мелкие осколки. Толпа отреагировала радостным криком.Весна.
Уоррен выбежал вместе с Роуз к дороге, чтобы встретить отца с работы. В этот день ему обещали выдать зарплату, а это означало, что они наконец все вместе смогут пойти в магазин и купить съестного. Наесться до отвала. Хотя бы один день в месяц они могли себе это позволить. Но Билл вернулся слишком рано. Его силуэт, появившийся на горизонте, был куда больше похож на понурую городскую тень, развороченную стыками асфальта со стенами, но никак не на полноценного человека. Он проигнорировал Уоррена, скупо поцеловал Роуз в лоб, разулся, бросил на пол свой дырявый пиджак, открыл тумбу, где хранил алкоголь и, вытащив наполовину пустую бутылку, безрадостно подытожил: - Меня уволили. Затем он заперся в комнате и не выходил до самого утра. Возможно, так было лучше, ведь он был расстроен и намеревался напиться, а, значит, мог навредить кому-то из своих детей, но Уоррена беспокоило не это. Когда на город опустились сумерки, он уложил сестру спать, вытащил из комнаты своего отца, уже давно спящего в обнимку с бутылкой, несколько его вещей, оделся в них, перетянул мешковатые брюки потрескавшимся ремнем и вышел из дома. Ему нужно было найти еду для своей семьи. Любой ценой. Уоррен никогда не поощрял воровство или любое несоблюдение закона. Он считал, что даже в такие ужасные, тяжелые времена, которые пришлись на его отрочество, нужно было сохранять в себе нечто человеческое. Справедливость всегда была для него на первом вместе, но разве он мог считать то, что происходило с его семьей, справедливым? Он скорее думал о жизни своей сестры, чем о себе или об отце, ведь они уже были в том возрасте, когда могли найти работу, могли хотя бы попытаться ее найти, в то время как Рози была абсолютно беспомощна. Было страшно смотреть на то, как голодают чужие дети или дети твоих знакомых, но не было ничего страшнее, чем смотреть на то, как голодает самый добрый, самый невинный член твоей семьи. Как его ноги и руки истончаются в гибкие ивовые веточки, как его волосы сыпятся и начинают седеть мелкими пятнами, как продается за бесценок последнее любимое платьице, чтобы можно было купить горьких сухарей и масла на неделю. Магазины не закрывались на ночь, потому что у людей появлялась возможность ходить за покупками лишь после полуночи, когда они возвращались после двенадцатичасового рабочего дня на заводах и фабриках. - Простите, - Уоррен обратился к сидящей за прилавком женщине со впалыми щеками; она курила, глядя в окно, - Можно ли попросить воды? Женщина оглянулась на витрину позади себя и выпустила дым в сторону. - Два цента. - Нет, вы не поняли, - подросток тяжело вздохнул, - Стакан воды. Я чувствую себя дурно, а до дома далеко. - Два цента, - повторила женщина. Уоррен посмотрел на нее так жалобно, как только мог. - Один глоток. Я обещаю занести вам два цента послезавтра. Он видел - женщина не была настроена против него. Ее огромные серые глаза были наполнены материнской тоской. Проскрипев костями и прогнившим стулом, на котором она восседала, продавщица все-таки поднялась с места, потушила сигарету и ушла в подсобное помещение. Как только она скрылась за стеной, Уоррен шагнул за прилавок и начал беспорядочно сметать еду с полок в широкие брюки, ослабив пояс. Изначально он не собирался забирать все, ему нужно было лишь несколько буханок хлеба, бутылка молока и небольшой кусочек сыра, чтобы протянуть несколько дней, но детская жадность, проявившаяся в самый неподходящий момент, сыграла с ним злую шутку, - пока он пытался ограбить магазин, продавщица успела вернуться со стаканом воды. Уоррен заметил ее лишь тогда, когда тонкие пальцы вцепились в его воротник и затащили подростка в подсобку. Сколько бы он не пытался извиняться, женщина оказалась сильна характером. Она вытрясла из него все, что он успел спрятать в одежду, и долго молчала, наблюдая за тем, как он растерянно перебирает полы отцовской рубахи. Затем она спросила: - Ты сирота? Уоррен шмыгнул носом, вспомнив покойную мать. Мог ли он считать себя сиротой? Наверное, мог. - Да. Продавщица вытащила из кармашка маленькую выцветшую иконку и поставила ее на стол перед Уорреном, подперев нетронутым стаканом с водой. - Молись. Молись, дитя. - Кому?.. - Иво Хелори, - она настойчиво придвинула иконку к подростку, - Он защитит тебя. Он и меня защищает. Сжав зубы, Уоррен процедил что-то глупое, похожее на "Не дай моей сестре умереть от голода, Иво Хелори". Он не верил в покровительство святых. Ведь если бы они действительно покровительствовали людям, мир бы не впал в депрессию, мир не сошел бы с ума.Лето.
Лето выдалось душным. Город, как кастрюля с горячей картошкой, испускал пар и остывал только к глубокой ночи. Казалось, что даже асфальт плавился под прямыми солнечными лучами. Голодные, облезлые собаки, обычно носящиеся по улице за своими хозяевами или единственными жирными существами - голубями, теперь лежали под каждым столбом и навесом, спасаясь от жары. Из широко открытых ртов, сползая по высунутым языкам, капала слюна. Уоррен встретил того паренька, сына банкира, что бросал снежки в дом родного отца, в начале июня. Он был объектом зависти многих, потому что в такую жару и безденежье мог позволить себе мороженое. Кто-то даже посчитал это достаточным поводом для того, чтобы подраться, но затем Уоррен понял: этот парень, Нейтан Прескотт, как его звали, даже есть спасительную сладость не собирался - он просто любил раздражать людей своим существованием. Они, в общем-то, так наконец и познакомились - потому что подрались. Так они вместе блуждали весь месяц. Нейтан всегда знал, где можно стащить немного еды, хотя, казалось бы, в этом совсем не нуждался. Он был странным. Очень озлобленным, ничего не смыслящим в юморе, готовым наброситься с кулаками из-за любого нелестного комментария в свой адрес, но время от времени, когда что-то сильно расстраивало его, Уоррен успевал заметить, как на пару мгновений выражение его лица и взгляд менялись до неузнаваемости. Нейтан не был глупым и неплохо разбирался в искусстве (так думал Уоррен, который в нем не разбирался вообще), а еще он был анархистом и, как сам любил говорить, психопатом, но кто не любил наводить на себя напраслину ради особого отношения общественности и новых друзей? В целом, с ним было интересно. Он никогда не выпрямлялся и держал руки в карманах. Он много курил, даже предлагал Уоррену присоединиться, но тот всегда отвечал отказом. Когда духота стала невыносима и Нейтан начал носить открытые майки, Уоррен заметил шрамы на его руках, но задавать вопросы об их происхождении не стал. Все люди... По-своему справлялись с проблемами. Однажды, когда они гуляли, Нейтан остановился позади. Уоррен не сразу это заметил, потому что увлеченно что-то рассказывал, а когда понял, что собеседника больше нет рядом, обернулся и увидел дуло револьвера, направленное на себя. Сначала он почувствовал невероятный страх, но затем, услышав смех Нейтана, смог успокоиться - это была всего лишь шутка. - Нравится? - Нейтан бесстрашно повертел оружие в руках, - Это подарок. - Дашь посмотреть? - Неа, - парень спрятал револьвер под майку, - Если хочешь взять в руки оружие - бери его только для того, чтобы выстрелить. - Разве ты хотел выстрелить в меня? Уоррен непонимающе свел брови. Нейтан игриво улыбнулся и, пожав плечами, отвел взгляд. - Кто знает. Возможно. Они сошлись на том, что было бы неплохо вместе пострелять. Не по людям, конечно, а так, по импровизированным мишеням. По стеклянным банкам. По доскам. По мешкам с песком. Так Нейтан впервые пригласил Уоррена к себе домой, вернее - на задний двор, где он сам время от времени практиковался в стрельбе. Он не стал говорить, для чего ему нужно это умение, лишь уклонился от вопроса, сказав, что в мире, в котором они живут, оно лишним не будет. С этим Уоррен был согласен. На заднем дворе Уоррен наконец смог без особого смущения сбросить с себя майку, чтобы не сойти с ума от жары. Нейтан дал ему в руки револьвер и долго наблюдал со смехом в глазах за тем, как неумело и глупо Уоррен пытается прицелиться и выстрелить. Первый выстрел оглушил их обоих и, разумеется, ушел куда-то в землю, но никак не поразил цель. Прескотт со смехом констатировал очевидное: - Ты делаешь это неправильно. - Так научи меня! - обиженно выпалил Уоррен, пытаясь пальцем прочистить заложенное ухо. Нейтан, хмыкнув, подошел к нему со спины и обвил руками. Это очень напоминало объятие, поэтому Уоррен смутился и постарался отвлечься на гуляющих по двору воробьев. - Смотри, - Нейтан поднял вторую руку Уоррена к револьверу, - Ты не сможешь стрелять одной рукой. Да, выглядит круто, но ковбойские фильмы нам лгут. Это не так просто, как кажется. Уоррен постарался крепче схватиться за рукоятку. Нейтан осторожно согнул большой палец его левой руки. - Если будешь мешать барабану нормально вращаться - даст осечку или ошпарит тебя порохом. Поэтому будь осторожнее с пальцами. Кивнув, Грэм прикусил губу и снова прицелился. Он долгое время просто стоял, стараясь организовать дыхание, чтобы руки перестали трусливо дрожать, и вскоре его шеи, чуть ниже линии роста волос, коснулись мягкие обветренные губы. Уорренн вздрогнул, зажмурился и выждал, пока мурашки перестанут кусать его за позвоночник. Нейтан влажно поцеловал его голое плечо и мягко шепнул: - Стреляй. И, распахнув глаза, он выстрелил. Перепачканная углем доска треснула - пуля вошла чуть выше криво нарисованной мишени, но хотя бы достигла пункта назначения. - Неплохо! - Нейтан, резко отстранившись, дружелюбно толкнул ошарашенного Уоррена локтем в бок, - Не так хорошо, как хотелось бы, но мастерство приходит с опытом. Отдав Нейтану револьвер, Уоррен неосознанно поднял руку и опустил ладонь на свое плечо. Ему показалось, что в месте поцелуя оно горело даже больше, чем вся остальная кожа, прогретая солнцем и напряжением.Осень.
Уоррен проснулся в третьем часу ночи от стука в окно. Открыв его, он высунул голову и увидел промокшего насквозь Нейтана с бутылкой какого-то рыжего пойла без этикетки наперевес. - Что ты здесь делаешь? - взволнованно спросил Грэм, шире открыв окно, чтобы парень мог забраться внутрь. Он был уверен, что никто не заметит ночного гостя. Нейтан повалился на пол, не пролив, тем не менее, и капли выпивки, и закинул правую ногу на согнутую в колене левую. - Планирую сдохнуть, а ты? - А я тут живу, - попытавшись сострить, Уоррен закатил глаза и прикрыл окно, - Что произошло? - Шон выгнал меня нахуй! - почему-то после этих слов Нейтан громко рассмеялся, - Представляешь? Меня! Нахуй! Уоррен шикнул на Прескотта, чтобы тот вел себя немного тише. Если бы Билл увидел в своем доме чужого человека в такой час... Одним скандалом бы отделаться не удалось. К счастью, Рози спала, как убитая - она подхватила ангину и двое суток провела в лихорадке, не смыкая глаз. Теперь она отсыпалась, наконец почувствовав облегчение после принятых лекарств. Последних лекарств в доме. - Знаешь, что нам нужно сделать? - шепотом спросил Нейтан. Уоррен покачал головой. Тогда Нейтан подозвал его к себе, попросил наклониться и выговорил заплетающимся языком в ухо, крепко схватив товарища за шею: - Нам нужно ограбить банк. Сначала Грэм был готов рассмеяться, однако совсем скоро понял, что шутка не являлась шуткой. Пьяный Нейтан был настроен гораздо серьезнее, чем иной трезвенник. Он, в отличие от Уоррена, всегда открыто высказывал свое негодование законом, выражал свое пренебрежение и был уверен, что слепое следование диктовке властей не приведет ни к чему, кроме гражданской войны. Он... Действительно был анархистом. Семя сомнения быстро проросло и скоро опутало колючими лозами доверчивое сердце Уоррена. Когда Роуз стало хуже, а отец ушел в очередной запой, он уже не считал эту идею такой безрассудной. Как ни странно, будучи трезвым, Нейтан от нее не отказался. - Подумай сам, - все его тело колотила дрожь от перевозбуждения, - Ты купишь лекарства для сестры, я найду временное жилье. А потом мы заберем Роуз и свалим из города к чертовой матери. Думаешь, кому-то эти деньги нужнее, чем нам? Перспектива была идеальной. Поэтому они начали готовиться. Уоррен никогда бы не подумал, что однажды станет преступником. Он не думал, что ему хватит смелости и отчаяния пойти на такой решительный шаг, как ограбление. Он не думал, что ему хватит смелости и отчаяния даже задуматься об этом и, тем более, начать планировать. Однако теперь у него не было выбора. У него не было времени. Но каждая история заканчивается там, где ей суждено закончиться. Такова была магия жизни: судьба сама решала, где есть место справедливости, а где - неоправданной жестокости. Уоррен думал об этом, когда рассматривал испорченный глубокими черными трещинами белый потолок злосчастного банка. Нейтан сдался первым. Нет, он не предал их идею и не вышел с поднятыми руками, когда от них это потребовали, он даже попытался защитить Уоррена, но силы покинули его раньше, чем следовало, и теперь он лежал с зияющим во лбу пулевым отверстием - абсолютно ничего не чувствующий. Уоррену было... По большей части, все равно. Сначала ему стало страшно, затем, осознав, что единственный, кто его понимал, теперь лежит мертвый на полу, он почувствовал себя самым несчастным человеком во вселенной, но сейчас, не ощущая доброй половины тела, с трудом зажимая кровоточащий живот, он ничего не испытывал. Разве что разочарование. Нет, не в Нейтане. В самом себе. С трудом повернувшись на бок, лицом к Нейтану, он задумался о том, что Иво Хелори так его и не защитил. Что стоило оставаться трусом, как этого хотела судьба. Что его сестра все-таки умрет. Не от голода, так от ангины.