45 steps into the darkness

Уоррен уже не первый раз оставался наедине с психологом, но каждый раз он чувствовал себя неуютно и не мог начать разговор, словно все, о чем ему хотелось поговорить, было глупым и не заслуживало внимания специалиста, который тратил час своего времени на подростка, не до конца понимающего, чем вообще ему должен был помочь психолог. К счастью, очередной сеанс неловкости подходил к концу. - Можешь ли ты описать свое моральное состояние парой слов, Уоррен? Чтобы мы, так сказать, подвели итог третьему месяцу нашего общения. Доктор Билл был неплохим человеком. У него был отлично подвешен язык и он всегда знал, когда стоило напомнить о себе словом или прикосновением. Возможно, ему не хватало квалификации для того, чтобы считаться полноправным психиатром, но в качестве психолога он был хорош. Жаль, что Уоррену было неловко рядом с любым человеком, который пытался раскопать его душу в поисках клада или... Костей. Уоррен тихонько постучал тростью по полу. Возможно, ему стоило быть честным с этим человеком. То, что он принимал какого-то неблагополучного мальчишку абсолютно бесплатно и даже пытался найти с ним общий язык, заслуживало уважения и особой благодарности. - Я смогу описать его даже одним словом. «Темнота». - Расскажешь про эту темноту? Мне интересно, чем она является в твоем восприятии. Уоррен удивленно хмыкнул. Вопрос загнал его в тупик, ведь всем людям было прекрасно известно, что темнота — это отсутствие света, нарушение ориентации в пространстве и неуютное ощущение, маячащее в подсознании, проявляющееся в ожидании чего-то нехорошего, в тревожном предчувствии. Подумав немного, Уоррен пришел к выводу, что он, с тех пор, как ослеп, действительно начал воспринимать темноту немного иначе. Если судить поверхностно, то темнота как таковая не претерпела никаких изменений. Она все еще была темнотой. Но для слепого человека она из отсутствия ориентиров постепенно превращалась в концентрацию всего окружающего мира, во вместилище звуков и колебаний, в полотно, в живую материю, которая пульсировала при вмешательстве всякого раздражителя. Странным было то, как часто забывался факт собственной слепоты. Казалось, что, стоит только открыть глаза, как все вокруг вновь зацветет, заиграет красками, превратится в силуэты и образы, перестанет восприниматься как совокупность вибраций и случайных ушибов о предметы, которые материализовались под ногами в самый неподходящий момент. Уоррен открыл глаза, но снова ничего не увидел. - Она — то, что окружает меня, - он тяжело вздохнул и снова опустил веки, - И я не знаю, что про нее рассказать. Она просто... Есть. Из-за нее я не могу нормально ходить, не могу рисовать, я постепенно перестаю представлять людей, забываю цвета и теряю способность проводить ассоциации. Скоро от моих интересов, увлечений, знакомств и меня самого ничего не останется, и вот тогда я с удовольствием расскажу, что думаю о темноте. А пока что она мне просто не нравится. Ох, его слова не должны были звучать так грубо. Он вовсе не этого хотел. Ему просто не было понятно, как еще можно было выразить всю ту обиду, которую он испытывал, вспоминая о том, что он уже почти полгода был вынужден полагаться на друзей, на отца, на трость, но только не на себя. Он ненавидел беспомощность. Доктор Билл осторожно прикоснулся к его руке. - Я знаю, что это состояние причиняет тебе много боли, но ты со временем сможешь его пережить. Знаешь, ты уже неплохо справляешься со всем, с чем тебе пришлось столкнуться. Не будешь против, если я упомяну твой случай в своей новой книге? - О чем она будет? - Уоррен заинтересованно наклонился вперед, чтобы слышать лучше. - Об умении не терять рассудок даже в самых страшных ситуациях. Я рассчитываю на то, что она поможет подросткам найти мотивацию двигаться вперед, когда им кажется, что перед ними распростерлась пропасть. Многие дети-инвалиды и их родители сталкиваются с мыслями о том, насколько целесообразна борьба со страшными диагнозами, и мне хотелось бы напомнить всем своим читателям, что жизнь всегда является самой большой ценностью, которой располагает человек любого возраста и социального статуса. Да, он действительно был умным. Знал, как ненавязчиво поддержать. Уоррен учился ему доверять, и с каждым днем становилось все проще. - Конечно. Буду рад, если то, что случилось со мной, послужит хорошей иллюстрацией. И все-таки, он не думал, что являлся примером хорошего или правильного поведения. Он стал апатичным и депрессивным. Потерял интерес к тому, что раньше радовало. Он чувствовал, как растворяется, сливается с темнотой, как она, поглотив его, медленно пережевывает, перетирая в мелкую крошку все кости и связывая между собой нервы. Ему больше не было ни страшно, ни грустно. Единственным чувством, которое его поглотила, была обида. Доктор Билл позвонил его отцу. Тот сказал, что задержится и не сможет вовремя забрать сына из больницы. От предложения подождать в кабинете Уоррен отказался, чтобы не мешать психологу заниматься своей работой, и, подмываемый гордостью, без посторонней помощи покинул кабинет. В дверях он столкнулся с кем-то, и человек раздраженно рявкнул: - Ты слепой? Уоррен демонстративно ударил по полу тростью, приподнял очки и открыл глаза в надежде, что грубый незнакомец хорошенько рассмотрит два безжизненных шарика и запомнит застывший в них ужас на всю свою жизнь. Он и не заметил, как стал таким жестоким. Покинув клинику, Уоррен присел на скамейку у выхода, не испытывая никакого желания идти на автобусную остановку. Он знал, что, если отец занят, то он с большой вероятностью вообще не заберет Уоррена и ему придется добираться до дома своими силами, с помощью неравнодушных прохожих, появление которых было большой редкостью, но он не был в подходящем для этого настроении. Больше всего ему хотелось немножко отдохнуть от изнурительных попыток проанализировать свое усугубляющееся психологическое состояние, поэтому он и воспользовался моментом. Моментом спокойствия, который он так заслужил. Ранняя осень была прекрасна. Пусть Уоррен и не мог больше оценить богатство золотого убранства дремлющей природы, он с удовольствием нежился, охваченный порывами теплого ветра. Улица пахла скошенной травой, морским песком, дымом и хвоей. Интересная композиция ароматов привносила что-то новое в привычную картину провинциального городка, каждая тропа которого была много раз исхожена вдоль и поперек, каждый магазин которого был изучен в поисках необходимых мелочей, каждый житель которого был немного знаком. Город был скрыт от глаз Уоррена теперь, когда тьма не пропускала ни единого луча света, но благодаря таким мелочам, как запахи, дуновение ветра, шелест листвы, скрип деревьев, пение птиц, писк белок, хрустальный звон брызг, летящих во все стороны, когда кто-то наступал в лужу, даже редко звучащее, но все-таки оявляющееся частью Аркадии Бэй пение китов, он оставался неизменным. Родным. Рядом присел кто-то, кто принес вместе с собой сигаретный дым и частое, загнанное дыхание. Уоррен поежился — незнакомцев он не любил. - Эй, чувак, - парень толкнул его коленом, - Извини за то, что я такой мудак, ага? Голос, к счастью, оказался знакомым. Удивительно, неужели мистер «я оскорбляю людей, потому что они случайно меня толкнули» испытывал угрызения совести? Уоррен очень в этом сомневался, поэтому решил его проигнорировать. - Чел? - он еще раз попытался привлечь внимание Уоррена, на этот раз заглянув ему в лицо. Уоррен, конечно, увидеть это не мог, но почувствовать — без труда. - Жду, когда ты спросишь, не оглох ли я вдобавок к слепоте. - Ебать ты злыдня. - Тебя попросил извиниться доктор Билл? - задал Уоррен весьма резонный вопрос. Парень замялся. - Ну... Возможно. - Я так и думал. Вот и поговорили. Уоррен вне всякого сомнения чувствовал бы себя в разы хуже, если бы рядом с ним сидел и молчал человек, которого он не мог представить даже на уровне узнаваемости голоса, но ему все еще было неприятно делить одну скамью с хамоватым парнем, который мало того, что был ему не очень интересен, так еще и смолил. А вместе с тем он, кажется, продолжал буравить Уоррена взглядом. Это чувство было отвратительно. Его можно было сравнить разве что с тем необъяснимым страхом, который испытывает ребенок, которому нужно идти домой глубокой ночью, и постепенно спина покрывается потом, потому что он всем телом начинает ощущать, как кто-то смотрит на него из-за поворота, из кустов, из мелькающих окон проезжающих машин и возвышающихся обелисками квартир. - Если ты хочешь что-то у меня спросить, то просто сделай это, а не смотри на меня, как на циркового уродца. - наконец не выдержал напряжения Уоррен. - А как ты... - Поверь, ты бы на моем месте тоже почувствовал. Уоррен не желал ему оказаться на его месте, каким бы ублюдком этот парень не был. Никому нельзя было желать... Пережить подобное. - Тебя как зовут вообще? - Уоррен. - Нейтан Прескотт. Эта фамилия была прекрасно знакома Уоррену. Впрочем, в Аркадии не было счастливчика, который ничего не знал о семье Прескоттов. Иногда создавалось впечатление, что даже младенцев пугают Прескоттами, как бугименом или вампирами. - Рад знакомству. Они обошлись без рукопожатия. Если бы Нейтан протянул руку, Уоррен бы попросту ее не увидел. Если бы Уоррен увидел, он бы к ней попросту не прикоснулся. Он не ставил крест на Нейтане, как на представителе самой неоднозначной семьи города и не боялся, что его охватит проказа, но ему не нравилось прикасаться к малознакомым людям. После аварии прикосновения стали для него чем-то интимным. Благодаря им он мог выразить доверие, которое испытывает к человеку, благодаря им он пытался познакомиться и запомнить человека, благодаря им он сближался с людьми, и доверять таинство тому, кто мог распорядиться с ним без должного уважения, было страшно. - Я могу задать вопрос? Уоррен безразлично пожал плечами. - Если он касается того, что случилось с моими глазами, то пожалуйста. Я привык отвечать на эти вопросы. - И... Что с ними случилось? Как бы хорошо Уоррен не был подготовлен к любопытству, воспоминания все равно были не из приятных. Он глубоко вдохнул, поморщился и, героически удержав в руках самообладание, ответил, заранее зная, что его слова обезоружат именно этого человека: - Серьезный ушиб головного мозга, травма зрительного нерва. Я просто открыл глаза в больнице и ничего не увидел. Пять месяцев назад меня сбила машина. За рулем был некто Шон Прескотт, но тебе, наверное, это имя известно чуть лучше, чем мне? Нейтан долго молчал. А потом сказал то, что отлично описывало ситуацию: - Пиздец. Уоррен не смог удержаться и рассмеялся. Он боялся представить, как неловко себя чувствовал бедный Прескотт. В конце концов, он не был ответственен за грехи своего отца, и уж тем более — за то, что дело замяли. Зная возможности Шона, можно было поблагодарить его за то, что Уоррен сам не оказался за решеткой за причинение вреда частной собственности. - Забей, это уже давно в прошлом. Чувством вины себя терзать должен не ты, а он. Ты виноват только в том, что ты ужасно грубый. Хотя, с другой стороны, зачем-то ведь ты посещаешь психолога. Нейтан тяжело вздохнул. Интересно, был ли он похож на Шона? Был ли таким же холоднокровным и жестоким человеком, когда дело касалось сохранения статуса? Мог ли переступить через человеческую жизнь, которую он собственноручно обратил в руины, чтобы скрыть свои перепачканные кровью руки? Хватило бы ему совести на игнорирование всех судебных разбирательств, исков, звонков, писем, попыток достучаться? Шон Прескотт был чудовищем, это не обсуждалось. Но, быть может, он смог принести в этот мир что-то хорошее? Что-то менее уродливое, менее обреченное? Эти вопросы следовало оставить без ответа, чтобы не смущать Нейтана. - Ты далеко живешь? - Неа, - Уоррен покачал головой, - Но я не доберусь до дома один, а отец снова задерживается. Не дождусь — поеду на автобусе. - А не стремно?.. - Честно? Очень стремно. Каждый раз боюсь проехать остановку и никогда не найти дорогу домой. - Так может я подброшу тебя? - Ни в коем случае, если ты водишь так же, как твой отец. Нейтан снова толкнулся. Уоррен толкнул его в ответ. - Какой же ты вредный засранец! Я изо всех сил пытаюсь быть милым, а ты меня отшиваешь. - Я просто люблю ломаться. Конечно, - поспешил успокоить Нейтана Уоррен, - я буду рад, если ты меня подвезешь. И Нейтан действительно подвез. По пути он позвонил отцу Уоррена, задал несколько дежурных вопросов Уоррену, но в основном они ехали в полной тишине. Им не о чем было поговорить. Пару раз Нейтан спрашивал, чем Уоррен увлекается, но этот разговор сводился к тому, что, чем бы он не увлекался, со всеми увлечениями пришлось порвать, ведь теперь единственным, что хотя бы немного радовало, была музыка, но и в музыкальных вкусах они не сошлись. Напряжение достигло своего пика, когда Уоррену пришло время выходить из машины, но хотелось ему совершенно другого. Ему хотелось запомнить Нейтана. Да, прикосновения все еще казались неуместными, ему все еще было страшно нарушать зону комфорта, как свою, так и чужую, но он хотел представить этого человека. Хотя бы попытаться. - Ты... Не будешь против, если я, ну... - Уоррену все еще было сложно объяснять то, что он хотел сделать, - Потрогаю твое лицо?.. Я не собираюсь выцарапывать тебе глаза, я просто хочу... Познакомиться. - Без проблем, - неожиданно быстро ответил Нейтан, - Что мне делать? Это было... Удивительно. Люди, особенно те, кто не входил в маленький список друзей, обычно не воспринимали это желание, как что-то естественное. Им было проще отказать, сославшись на всякие глупости, чем честно признаться, что они боятся или согласиться, тем самым дав надежду (возможно, даже напрасную) на продолжение общения, на сближение, на формирование каких-либо отношений. - Просто возьми мою руку и положи на свое лицо. Можешь глаза закрыть, если боишься, что я случайно их поврежу. Дальше я сам разберусь. Хмыкнув, Нейтан выполнил просьбу, и Уоррен медленно провел большим пальцем вверх по щеке, к косточке скулы, по ней, едва задевая ногтем ощутимо подрагивающие ресницы, - к переносице. У Нейтана была мягкая, гладкая кожа и плавные линии лица, а нос — прямым и немного заостренным. - Какой у тебя любимый цвет? - Эм... Красный. Красный. Уоррен быстро вспомнил этот цвет, он был ярким и броским, привлекающим внимание. Он одной широкой полосой пересек поверхность темноты и, поглощенный ей, вновь исчез, оставив после себя только эмоцию, - единственное, что теперь могло ассоциироваться с цветами. Этой эмоцией была тревога. - Ты ведь блондин, как твой отец, да? - Да. Уоррен изучал чужое лицо медленно, мелкими мазками подушечек пальцев. Ему было любопытно. Ему казалось, что он не знакомится с уже существующим образом, а своими прикосновениями создает новый, придает форму мягкой глиняной заготовке. Под его ладонью рождалось прекрасное, и от осознания, что он никогда не сможет взглянуть на него, на глаза наворачивались слезы. Это было несправедливо. Но от тьмы нельзя было скрыться. Нужно было научиться жить с ней, идти с ней плечом к плечу, укутываться в нее, как в большое вязаное одеяло, каждую ночь, и просыпаться с ней, добродушно раскрывая руки, чтобы обняться. Она была вязкой, вечно голодной, живой материей, которая питалась людскими страданиями, но Уоррен был намерен заморить ее голодом. Он справится со тьмой. Он справлялся с ней прямо сейчас, пользуясь инструментом, который всегда был под рукой и который никто не мог отобрать — осязанием. Его палец, скользнув по носогубной складке, нерешительно застыл на приоткрытых губах, и Уоррен смущенно одернул руку. - Спасибо за то, что подвез. - он отвернулся и открыл дверь, - И за то, что не пожалел времени на мои слепые штуки. Нейтан стукнул его чем-то по колену, когда Уоррен выбрался из машины. Оказалось, что он чуть не забыл в салоне свою трость. - Спасибо за то, что познакомил меня со своими слепыми штуками. Было интересно. Уоррен кивнул на прощание, и Нейтан уехал. Все-таки... Он не был похож на Шона. Он был похож на себя. Как бы глупо это не звучало.