45 steps into the darkness

Ежедневно родители, сговорившись с государством и телевизором, повторяли своим детям: все равны. Никто не имеет права обидеть тебя, если не докажет, что ты в чем-то перед ним виноват, и уж тем более — если твоей вины нет вовсе. Никто не имеет права причинить тебе вред, сделать больно, оскорбить, поставить под сомнение сказанное тобой. Ты ничем не хуже того мальчика, который приехал в школу на дорогом велосипеде, и ничем не лучше девочки, которая третий месяц приходит на занятия в одном и том же сером свитере, который ей связала ныне покойная бабушка. Но жизнь учила другому. Она раздавала тумаки. Она плевалась ядом. Она хватала слабых за волосы и тянула вниз, чтобы они вылизывали грязные ботинки сильным, и никто - ни родители, ни государство, ни телевизор, - не мог повлиять на существование этой противоестественной формы процесса социализации. На проявление жестокости в самом изощренном его виде. Искусство выживания в американской школе — вот чему стоило учить всех подростков вместо того, чтобы пытать их теоремами и формулами, которые они вряд ли вспомнят после того, как отмучаются на итоговом тесте. В мире, где каждого судили по ценнику на новых брюках и цвету кожи, самым полезным умением считалось умение давать сдачи. Уоррен не умел. Он не знал, как нужно было себя вести во все те разы, когда кто-то сбивал его с ног из-за косого взгляда или запирал в шкафчике в знак насмешки над его интересами и над ним как таковым. Его попытки отбиваться всегда были неумелыми и смехотворными, и после каждой из них обидчики еще долго не упускали возможности над ним потешиться, аргументируя это тем, что он дерется, как девчонка и даже не знает, как постоять за себя. Естественный отбор. Как в мире животных. Либо ты, либо тебя. И, как в мире животных, помимо хищников, которые выбирали для себя жертв и следовали единственной цели — уничтожить их любой ценой, были еще и падальщики, которые довольствовались тем, что не смогли съесть другие. Уоррен чувствовал себя жертвой. Нейтан, в свою очередь, был падальщиком. Он всегда знал, в какой момент ему стоит напомнить о своем существовании и добить, ничего не оставив от растоптанного самомнения. Он был гиеной: вечно визжащей, насмешливой, мерзкой дрянью, которая никогда не отказывалась от лишнего куска еще теплого мяса. Нейтан лучше других знал, как задевать людей, и если это ему по каким-то причинам не удавалось, в ход шли кулаки и колени. Он не был сильным, но ярость компенсировала все. Уоррен иной раз поражался его жестокости. С легкомыслием, присущим злому мальчишке лет одиннадцати, который отрывает ноги жукам и вырывает кошкам усы, он манипулировал людьми, причиняя им боль, вгоняя иглы под ногти и накидывая на шеи воображаемые петли. Никто не мог ему противостоять, потому что все знали, чей он сын и как тяжело будет отделаться от пятна позора после маленького конфликта с этой семьей, и вседозволенность порождала нечеловеческую прожорливость: во всем, что касалось страданий, Нейтан был ненасытен. Однако даже у него были проблемы. Все знали, что они есть, но никому не хватало сил на то, чтобы узнать, что именно они из себя представляют. О том, что Нейтан был наркоманом и нередко перепродавал вещества школьникам, было известно каждому, кто жил в городе больше пары месяцев. О том, что он плохо контролировал свои эмоции и не всегда понимал, какой реакции требует от него ситуация, также знали все. Даже синяки под его глазами и дрожащие кончики пальцев не могли долго оставаться скрытыми от окружающего мира или, точнее, тесного закрытого мирка, в котором прели все человеческие тайны, порастая мхом, покрываясь толстым слоем плесени. Уоррену посчастливилось узнать больше, чем знали другие. Сам того не подозревая, он «копнул слишком глубоко», и угодил в свежую яму с заготовленными для таких глупцов, как он, кольями, всаженными в глинистое дно. Наибольшую обиду вызывало то, что ему и копать не пришлось. Ловушка была спешно прикрыта еловой елью, и Уоррен волей случая не догадался посмотреть под ноги. Выражаясь менее метафорично, - он оказался в неподходящий момент в неподходящем месте. А если выражаться еще и более приземленно, то Уоррена избили, заперли в мужском туалете и не выпускали до конца урока физкультуры, поэтому к моменту, когда он смог привести в порядок свое лицо и уравновесить нервное состояние, он выбрался в раздевальню в полном одиночестве. Он переоделся, вытер своей футболкой мокрое от воды лицо, взглянул на дисплей телефона, чтобы понять, есть ли смысл торопиться на предстоящее занятие и, тяжело вздохнув, опустился на край скамейки. Он был уверен, что справится с этим тяжелым днем точно так же, как справлялся с не одним десятком точно таких же три месяца подряд, но сложно было отрицать очевидную усталость. Ему надоело быть мальчиком для битья. После каждого тумака в его сознании что-то ломалось, и чем дальше все заходило, тем больше переломов насчитывал уставший разум. Из-за двери отдаленно доносилась пара голосов, о чем-то неразборчиво беседующих. Наедине с самим собой Уоррену было уютно — так он мог забыть о потребности прятаться от всего мира и тем самым провоцировать свое становление изгоем. Он, конечно, оставался изгоем в любом случае, но одиночество помогало понять, как он чувствует себя в роли аутсайдера. Когда его внимание, как внимание обычного любопытного подростка, привлек приоткрытый шкафчик, Уоррен не сразу вспомнил, кому он принадлежит. Неумело про себя пытаясь оправдать свое рвение заглянуть внутрь заботой о содержимом, Уоррен подошел к шкафчику и взялся за угол дверцы, чтобы ее запахнуть. На красном фоне внутренней стороны тонкого металлического листа мелькнули черные полосы, оставленные перманентным маркером, и при внимательном рассмотрении превратились в надпись, легко идентифицирующую личность хозяина: «Вы все принадлежите Прескоттам». Вне всякого сомнения, поведение Нейтана было показательным, но показывало оно совсем не то, что ему хотелось показать. Оно демонстрировало только то, что он был пустышкой, человеком, представляющим из себя исключительно громкую фамилию и воспаленное эго. Опасливо обернувшись через плечо и задержав взгляд на закрытой двери, Уоррен нервно вздохнул и облизав пересохшие губы, не смог противостоять желанию заглянуть в шкафчик. Он не был уверен в своей мотивации, но что-то подсказывало ему, что никому не станет хуже, если он оставит на память о себе маленькое послание с оскорблениями или проклятьями, ведь больше он ничего сделать не мог. На первый взгляд, ничего неожиданного в собственности Нейтана не было: пара мятых футболок, сменная обувь и черно-белое фото с Викторией. Копаясь в чужих вещах, обычных, ничем не примечательным, Уоррен чувствовал себя нехорошо, грязно, как еще несостоявшийся вор, впервые приложивший руку к чужому имуществу, по неопытности обыскивающий шкафы и тумбы, роющийся в грязном белье в поисках чего-то стоящего. Однако даже эти, казалось бы, бессмысленные поиски, принесли свои плоды: на верхней полке, в глубине тесного ящика, загадочно мерцали какие-то бурые склянки с широкими белыми крышками. Уоррен вытащил их на свет и внимательно всмотрелся в этикетки. Диазепам. Рисперидон. Еще какие-то лекарства со стертыми опознавательными знаками, похожие на золпидем или подобные ему снотворные, которыми были заставлены витрины каждой аптеки. Уоррен не много смыслил в фармацевтике, но не нужно было обладать профессиональными познаниями, чтобы догадаться, что употребление лекарств в обязательном порядке (ведь как иначе можно было объяснить то, что Нейтан принес их даже в академию?) - знак недобрый. - И какого хуя ты делаешь? Уоррен дернулся, бросил в шкафчик лекарства и, неосторожно попытавшись захлопнуть дверцу, прищемил себе пару пальцев. Бросив беглый взгляд в сторону открывшейся двери, он набрал в легкие воздуха, но это не прибавило ему сил. Нейтан неровным шагом подошел к нему, и Уоррен вжался спиной в шкафчик и выставил руки перед собой, словно объявляя свое поражение. - Просто... - он замялся и отвернулся, столкнувшись с разъяренным взглядом, от которого не стоило ждать пощады, - Хотел закрыть. Мало ли, вдруг там что-то ценное? Было бы... Обидно потом не досчитаться вещей. Нейтан, хищно оскалившись, сделал еще один шаг вперед, невзирая на выставленные руки, и схватил Уоррена за горло. Он подавился воздухом и зажмурился, почувствовав, как тупая боль, от удара образовавшись вокруг кадыка, медленно расползается по всей гортани и не позволяет вдохнуть. - Правда? - Прескотт расправил плечи и встал в полный рост, чтобы выплюнуть это в лицо Уоррену, - Почему-то мне показалось, что ты просто воспользовался возможностью сунуть свой нос не в свое дело. Он сдавил сильнее. Едва Уоррен попытался протянуть руки, чтобы оттолкнуть Нейтана, как ладонь и пятерня цепких пальцев сменились крепким предплечьем. Потеряв ориентацию в пространстве, Грэм упустил момент, когда свободной рукой Нейтан схватил оба его запястья и дернул их вверх, прижав к металлической коробке над его головой. Уоррен судорожно разжал челюсти, пошевелил дрожащими губами и попытался что-то сказать, но из горла, царапнув глотку, вырвался только сухой, короткий кашель. Парень зажмурился и сжал зубы. - Ты же умник, верно? Понимаешь, что мне не потребуется много сил, чтобы придушить тебя, а? Нейтан просто запугивал, потому что сам боялся. Боялся, что по всей академии разнесется слух о том, что он не просто нервозен и жесток, но еще и зависим от лекарств, о назначении которых Уоррен мог только предполагать. Он никогда бы не причинил серьезного вреда другому человеку, ведь это было не в его характере. Он измывался. Давил. Добивал. Ему нравилось признавать, что без его участия не может обойтись ни один депрессивный эпизод, что без его слов не прольется лишняя пара горьких слез, но он не был тем, кто мог найти в себе силы на убийство. Он был задирой, но никак не убийцей. За эту мысль Уоррен упорно хватался, пытаясь поймать ртом воздух. Эту мысль старался не выпустить из головы, когда почувствовал, что восстановить дыхание у него уже не получится. Нейтан навалился всем телом. Уоррену послышался хруст позвонков. Глаза рефлекторно раскрылись, и, взорвавшись перед ними, вспышка света просочилась внутрь черепной коробки, раздалась в ушах тонким писком и отрезала его от посторонних звуков. Судя по оживленному движению губ и меняющемуся выражению пластичного лица, Нейтан говорил что-то, но Уоррен не услышал ни единого слова. Его голову нежно накрыли горячие ладони опасной слабости, и, задержав прикосновение на гудящей макушке, кончиками пальцев скользнули вниз по хребту. Жар, собравшись в тугой ком, скатился по шее, расслабил плечи и пересчитал ребра неприятной дрожью. - Слышишь меня? - Нейтан отпустил поднятые запястья, и они повисли вдоль тела безжизненными плетями, не представляя никакой угрозы; освободившейся ладонью он похлопал Уоррена по лицу, - Уже не такой уж и смелый, да? Уоррен смелым никогда не был. Ему, как и прежде, хотелось освободиться, но тех немногих сил, которые остались в его теле, едва хватало на то, чтобы уберечь нервы от подступающего приступа паники. Их не было достаточно даже на спасение тела от предательской, уютной усталости, которая нежно шептала на ухо о том, что он устал, что ему стоит только прикрыть глаза, как дышать станет легче. Сопротивление давалось Уоррену слишком тяжело и, поддавшись сладкому голосу искушения, он опустил ресницы и отдал себя во власть слабости, которая, проникнув внутрь тела, с неподдельной ласковостью оглаживала, зацеловывала каждую напряженную мышцу, каждую натянутую связку, каждый хаотично сжимающийся внутренний орган. Ему стало спокойнее. Нечто, похожее на смутное удовольствие, игнорируя боль, которую испытывало сдавленное горло, ослабило головокружение и приглушило свет, рвущийся в глаза даже через занавес опущенных век. В вакууме, заполнившем опустевшую без мыслей, оставленную страхами голову, тихо звучала какая-то приятная мелодия из раннего детства, отдаленно знакомая, мотив которой, тем не менее, разобрать было нельзя. Колени подкосились. Если бы Нейтан не держал его прижатым к шкафчикам, Уоррен бы не удержался и упал на пол, уткнувшись горящим лбом в его бедро. Подсознание отстранилось от объективного и пыталось досыта накормить Грэма размытыми, смазанными, запутанными видениями, но не создавало страшных иллюзий, которые, казалось бы, должны посещать человека, чувствующего на себе пристальный взгляд коварной смерти. - Знаешь, как мы с тобой поступим? Я отпускаю тебя, и ты никому не говоришь и слова о том, что нашел в моем шкафчике. Все очень просто, правда? Нейтан неосторожно дернул рукой и тем самым опустил предплечье, надавив на трахею. Уоррену показалось, что он вскрикнул от неожиданности и ставшего более явным чувства удушения, но, судя по раздавшимся вслед за этим смешкам, не вскрикнул, а застонал. Он не мог понять, как именно себя чувствует. Расслабленное тело не требовало большего, чем продолжение пытки, и не было ничего страшнее, чем осознавать, что та жестокость, которой одаривал Нейтан в этот раз, казалась Уоррену приятной. В то время, как в глубине подсознания ленивым сонным хорьком шевелился инстинкт самосохранения, подгоняемый приглушенным страхом, в губы целовало наслаждение. В эти же губы смеялся Нейтан. Они же, раскрытые, влажные, мелко дрожали, шевелясь в бессознательной попытке что-то прошептать. - Или тебе это нравится, маленький извращенец? - Нейтан снова похлопал его по щеке, но на этот раз сильнее, - Ты и не хочешь, чтобы я тебя отпускал? К страху прибавился стыд, но и он пал в неравной битве с детской тягой к неизведанному, непознанному, непозволительному. Уоррен всхлипнул, прикусил губу и поморщился, но не попытался ответить. Он знал, что ответом на провокацию он поспособствует новым издевкам, но все еще не мог осознать, что уже обречен на них вне зависимости от своего дальнейшего поведения. Вдоволь насмеявшись, Нейтан убрал руку, и Уоррен действительно упал на колени, схватившись за побелевшее горло. Он хрипел, пытаясь вдохнуть, не мог унять дрожь и чувствовал себя жалко. Сосредоточившись на чувстве стыда и обиды, он долго смотрел в пол, и даже не сразу заметил, что остался один посреди комнаты, брошенный, покинутый не только Нейтаном, но и чувством собственного достоинства.