45 steps into the darkness

Поколение обновлялось. На смену тем, кто не выдержал давки, постепенно приходили новые люди, которым судьба не подарила возможности сравнивать нынешний мир с миром, который застали их родители. Во враждебных условиях человеческие существа множились, как кролики, будучи одержимы мыслью, что от них зависит процветание удивительной расы, раскрыться которой не позволяли, собственно, враждебные условия. Совокуплялись, плодили потомство и верили, что все - ради высокой цели, чтобы однажды их дети, их внуки, их правнуки увидели солнце таким, каким оно было десятилетие назад, на рубеже своего существования. На самом же деле голодные рты истощали ресурсы, которые больше никто не мог восполнить. Их самих — никто не мог восполнить. В то время, как отпрыски изживающих себя разумных приматов пожирали необходимую пищу, тьма — пожирала отпрысков, и никто, никто не мог пожрать тьму. Ее холодные щупальца цвета эбонита в бурых перемычках древесных корней и запекшейся крови медленно ползли по улицам города, опустошая дома. Тысячи глаз распускались глубокими углублениями в стенах и потолке, как хаотично расположенные щели многоорешка лотоса, и не закрывались до тех пор, пока человек, легкая добыча, не издохнет в пене и поту на сколоченной из досок кровати. Никто не знал, откуда пришла Тьма. Обезумевшая толпа линчевала астрономов, физиков и прочих ученых, которые вторили друг другу, жалобным блеянием бессильных агнцев повторяя: затмение. Затянувшееся затмение. Солнце обязательно вернется на небо, нужно было смотреть, ожидать, вопрошающе вскинув к перепачканному космическим углем шатру воспаленные очи. Нужно было верить. Вера иссякла на вторую неделю, и в ту же секунду животные стали животными, которые уже не скрывали свою природу. В ход пошли камни. В ход пошли вилы и факелы. В ход пошли ножи и пистолеты, кастеты и биты, колючая проволока и гвозди, а Тьма сидела на крыше многоэтажного дома и, свесив метровые ноги, криво усмехалась, плеядой слезящихся глаз наблюдая за тем, как лабораторные крысы пытаются сбежать из клетки, накрытой полотенцем, пропитанным эфиром. Лабораторных крыс становилось все меньше — они убивали друг друга. Лабораторных крыс становилось все больше — они начали плодиться. Лабораторные крысы стали достойным кормом — Тьма начала их поглощать. Тот, кто надолго оставался вдали от огня, терял рассудок и начинал задаваться вопросами, на которые человечеству не были даны ответы, а затем ложился навзничь, прикрывал кровоточащие глаза ладонями и, рыдая, терял силы и погибал. Дети пропадали бесследно. Взрослые оставляли после себя иссохшие трупы. Животные уходили прочь. С миром творилось что-то ужасное, но мир не ждал спасения. На закате цивилизации не появился загадочный герой, который мог пролить свет на происходящее. На закате цивилизации увяло благоразумие, оставив после себя лишь раздутое эго и болезненно задетое самолюбие. На закате цивилизации те, кто не хотел читать проповеди, верить в бога, делать детей и молиться, оказывался в капкане, именуемым бессмысленностью — и в нем, отделившись от социума, повинуясь мизантропии, проводил остаток жизни. Два года Тьма держала Землю на коротком поводке и не боялась притянуть к себе. До всего произошедшего Уоррен хотел стать ученым. Эта блестящая перспектива была прекрасной возможностью доказать себе и другим познаваемость мира. Он никогда не считал себя достаточно умным для того, чтобы поспорить с великими деятелями науки, но ему долгое время казалось, что он знает что-то о мире, в котором живет. Затем его отец сошел с ума и вскоре умер, а сестра пропала во Тьме, и, оставшись в одиночестве, он понял, что ничего не знает. Вскрылось все: и истинная личина друзей, и собственная несостоятельность, и трусость, и желание добровольно встретить неминуемую гибель, затушив последнюю свечу. Уоррен пережил все стадии принятия горя, одну за другой, даже несколько тех, которых не существовало. Сгорбившись у костра, он считал глазами искры и думал о завтрашнем дне, который никогда не наступит. Макс и Хлоя спали. Нейтан курил. - Ложись. Иначе потом дежурить не сможешь. Нейтан не спал пятые сутки и выглядел болезненно, но утверждал, что сна — ни в одном глазу. Его трясущиеся пальцы чертили загадочные символы на влажном песке побережья, и промокший табак, шипя, поскрипывая, расползался на тоненькие лоскуты белесого пепла и уносился прочь. - Я-то? - он бросил на Уоррена беглый взгляд, в котором отразились языки пламени и густой дым. - Ты, ты. Сам не рискуй и нас не подводи. Нейтан подкинул ветку в костер и, выплюнув сигарету, присыпал ее песком. Уоррен перекинул через огонь рваное покрывало, заметив, как Прескотт неуютно поежился и приблизился к очагу. - Толку осторожничать? - Нейтан укутался и равнодушно прикрыл глаза. - Я порченый. Мне недолго осталось. Уоррен нахмурился. - Ты может и порченый, а мне жизнь еще дорога. И за девушек я в ответе. Словно в подтверждение его словам Макс тихо простонала и вжалась лицом в плечо подруги. Хлоя крепко ее обняла, повернулась лицом к костру и натянула на глаза шапку. Нейтан... Был везунчиком, в каком-то смысле. Как только в мир пришла Тьма, его разум безвозвратно пошатнулся. Так думали многие из тех, кому еще не выдалась возможность столкнуться лицом к лицу с чудовищем, которое пряталось в затемненных углах, ведь некому было рассказать о существе, что питалось силами оставшихся наедине с кошмаром. Так подумали и его родители, у которых не было сил поверить, что ужасные фигуры, вселяющий первобытный ужас, которыми бредил их сын, могли существовать на самом деле. Поэтому они сбежали из города, оставив Нейтана запертым в подвале, и долго его пытала ярость, когда он прислушивался к удаляющимся шагам. Он не мог описать то, что происходило с его рассудком и телом все те несколько дней, что ему пришлось провести в одиночестве без источника света. Когда Макс осторожно поинтересовалась, каким же оказалось оно, прикосновение Тьмы, Нейтан сказал, что оно было липким, покалывало кожу и просачивалось через поры внутрь эпидермиса, затем — Тьма смешивалась с кровью и заполняла собой все пустоты организма. Когда воришки в поисках легкой наживы нашли его, он лежал на полу подвала с широко раскрытым глазами цвета черного серебра и хаотично хватался за все предметы, которые находились рядом. Ему долго пришлось восстанавливать зрение, порядка месяца он почти не разговаривал и мог передвигаться только ползком. На его спине живописно раскинуло массивные ветви уродливое черное дерево, словно не Тьма поглотила несчастного, а молния пронзила слабое тело насквозь. Дерево росло. Дерево питалось от тела. К моменту его встречи с Уорреном, Хлоей и Макс оно заполнило собой всю спину, частично перебралось на грудь и живот, и чем больше оно становилось, тем больше Нейтан чувствовал... Единство. Свою принадлежность Тьме. Так он описывал это странное чувство, которое, поразив его сознание, мешало продолжить борьбу с неизвестным недугом. День за днем его организм слабел, и никто не мог испытать большее бессилие, чем человек, который ничего не мог сделать с проказой, которая распространялось по его телу, не причиняла боли, но парализовала чувство страха и по капле высасывала силы. Но, что было самым страшным, - к нему приходили видения. Он утверждал, что сама Тьма говорит с ним и подсказывает, как себя уничтожить, но никто не верил безумцу. Никто, кроме Уоррена. Он принял Прескотта, потому что никто не хотел принимать. Словно объединяя собой два диаметрально противоположных мира, Нейтан видел людей, которые пропали без вести и игнорировал присутствие тех, которые всегда были рядом. Однажды он увидел маленькую девочку рядом с Грэмом и взрослого мужчину, который с печальной улыбкой обнимал за плечи подавленную Хлою, и хотя Прайс бросилась на него с кулаками и оскорблениями, назвала грязным лжецом и попыталась уличить в издевке над горем дочери, утратившей отца, Уоррен задумался: что, если, однажды оказавшись во владениях жестокой королевы всего сущего, Нейтан вырвал из ее цепких когтей вместе со своим телом часть знаний, которые можно было использовать, чтобы свергнуть деспотичную правительницу? Его не терзало чувство вины, когда он размышлял о том, что Нейтан нужен ему лишь по той причине, что может привести их к разгадке. К истоку. К... Роуз. Он не думал о том, что Нейтан покрывается черной паутиной и все чаще теряет себя, забывает свое имя, свою историю, прекращает существование, как полноценный человек. Уоррен надеялся, что прежде чем Нейтан отдаст свою душу на растерзание Тьме, он станет инструментом, с помощью которого из скалы непонимания можно будет высечь истину и найти ответы. С помощью которого можно будет пробурить новую шахту, отыскать золотую жилу, поднять человечество с колен, дать ему новую веху развития. - Оно зовет меня. Уоррен вздрогнул и поднял голову. Он и не заметил, как начал засыпать. - Что? Встав на ноги, Нейтан пошатнулся и указал рукой вдаль. Покрывало свалилось с его плеч и угодило краем в костер, но почему-то не воспламенилось. - Море. Ты слышишь? Уоррен прислушался. Закрыв глаза, чтобы отвлечь внимание от золотых всполохов, он попытался уловить тонкие колебания волн, бьющихся о плоский берег и слизывающих крупицы песка соленым языком, но, увы, не услышал ничего, кроме собственного дыхания и тихого шороха песка, трущегося о босые стопы. Его снова прижали к себе руки желанного сна, бархатными лентами обернувшись вокруг шеи, талии и бедер. Рядом с огнем было уютно, сердце ласкали иллюзия защищенности, чувство благодарности свету и надежда увидеть солнце еще раз в своей жизни. Когда он открыл глаза, Нейтан уже отошел на достаточное расстояние, чтобы вызвать волнение за себя. Чертыхнувшись, Уоррен обмотал шарфом ладонь, выхватил из костра горящую головешку и, понадеявшись, что поленья будут гореть еще долго, рванул к безумцу. - Вернись обратно! - песок под ногами скоро начал чавкать, и в глубокие следы медленно собиралась чистая вода. - Нейтан, не уходи от костра! Нейтан шел медленно, но почему-то Уоррен мог поспеть за ним только бегом. Войдя в воду по щиколотку, он обернулся, проводил взглядом уходящий к плохо различимой линии горизонта столб дыма и пошел дальше, чтобы вовремя поймать Нейтана за воротник и не дать ему сгинуть в морской пучине. Дерево пульсировало между лопатками. Его очертания, ветви, словно колеблющиеся на ветру, проступали сквозь одежду, и, хоть их нельзя было на самом деле различить, чем сильнее сгущалась тьма, тем лучше Уоррен видел, как многочисленные тонкие линии обвивают болезненное тело. Нейтан остановился внезапно, Уоррен ткнулся своей грудью в его спину, и, почувствовав жар, захотел оголить пылающую кожу и нежно прильнуть к ней, чтобы избавиться от холодного ветра, бушующего в его душе. Ветер бушевал и снаружи. Пронизывал насквозь, опасно играл с подвижным пламенем, венчающим горящую головню. Вцепившись ногтями в обуглившуюся кору, Уоррен обошел Нейтана и взмахнул самодельным факелом. Огонь осветил бледное лицо. От внутренних уголков глаз к растянувшимся в странной улыбке губам протянулись два черных ручейка, придающие Нейтану сходство с гепардом, оплакивающим свое одиночество. Уоррен опасливо протянул руку, надеясь стереть странные слезы с лица товарища, но Прескотт схватил его за запястье и шагнул назад, ближе к берегу, отстранившись от нежеланного прикосновения. От неожиданности Уоррен выронил головешку и она с тихим шипением раскаленного угля пошла ко дну. Неконтролируемый страх захлестнул подростка. Он никогда не сталкивался с Тьмой, не оставался с ней наедине, и каждый из его инстинктов закричал: надо бежать. Больше, чем желание уберечь безумца от кары голодного монстра, поджидающего в глубинах ночной смоли, было желание уберечь себя от смерти. Подняв ногами кристальную россыпь брызг, Уоррен дернулся вперед, но Нейтан не сдвинулся с места и не отпустил его руку. - Какого черта ты делаешь? Отпусти! Нейтан неохотно подавил злобный смешок. Бешено сверкали его почерневшие глаза и хаотично вздрагивали сжатые в тонкую линию перепачканные песком и чернильными пятнами губы. Он потерял человеческий облик давно, после первой встречи со Тьмой, но именно сейчас в его чертах отразилось то звериное, что руководствовалось жестокой ненавистью к представителям своего вида и эгоистичным желанием причинить достаточно боли, чтобы появилась возможность успокоить себя впечатлением, будто кто-то может разделить с ним его собственную. - Неужели ты не хочешь встретить свою маленькую сестренку? - Нейтан положил ладонь на затылок Уоррена, и, пусть в этом прикосновении не было ничего неприятного, Грэм почувствовал мерзость. Его фантазия провела ассоциацию между длинными, истощенными болезнями и голодом пальцами и цепкими щупальцами, о которых сам Нейтан не раз вспоминал в бреду или под пеленой кошмара. Волосы стали влажными и липкими, маслянистыми, словно каждую прядь, к которой прикоснулся юродивый, окунули в лоханку с разбавленной нефтью. Ему стало больно. В висок под углом вошла тонкая игла мигрени, и уже внутри головы она начала пухнуть и вскоре расширилась до размеров внушительной полой трубки. Она распирала череп, давила острием на нервные пучки и парализовала левую половину лица, исказившуюся гримасой ужаса. Если бы Уоррену выпала возможность посмотреть на себя со стороны, он удивился бы тому, как сильно в своей беспомощности он оказался похож на человека, о схожести с которым меньше всего мечтал — на своего отца. На отчаявшееся человеческое существо, в последние секунды жизни, перед ликом смерти, признавшее ничтожность своего положения в мире. Свою космическую несущественность. Ценность пылинки в сравнении с весом галактики. От бесцельного наблюдения за расползающимся по швам лицом Нейтана его отвлекла массивная тень — вставшая в свой исполинский рост волна. Шум воды заглушил собой все мысли, и, с трудом разорвав зрительный контакт, Уоррен сбросил с себя оцепенение, вспомнил о том, что Прескотт хил и болен, и толкнул его в чрево разбушевавшейся стихии. Расправив руки, он с истерическим хохотом завалился на спину, а Уоррен, чувствуя на себе внимательный взгляд тысячи широко раскрытых глаз с суженными щелями вертикальных зрачков, рванул к заветному берегу. Макс и Хлоя все еще спали. Костер трещал дровами. Исток вереницы одинаковых следов был ласково прикинут рваным одеялом с обгоревшим краем. Упав на колени перед очагом, Уоррен внимательно рассмотрел свою руку. Запястье браслетом из терна обвила оторвавшаяся от могучего дерева ветвь, и теперь она пульсировала на его теле и высекала из кожи огонь. Нейтан вернулся через несколько часов как ни в чем не бывало. Мокрый и измотанный. Лег на песок, накрыл руками лицо и впал в сонный паралич. Уоррен смотрел на него и думал о том, что ему следовало оставаться в темноте до тех пор, пока мерзкое чудище не заберет то, что принадлежало ему по праву.