Тайное соглашение

Россия договорился о встрече, как и обещал. По подсчетам Германии прошло дней восемь, когда Иван вновь пришел сам и сообщил об этом лично. Выглядел он уже чуть лучше, но все еще слабо, хоть и старался тщательно это скрыть от чужих глаз. Байльшмидт был в этом с Россией солидарен. Он и сам медленно шел на поправку, старательно делая вид, что все хорошо, несмотря на то, что его частенько мучили боли в медленно заживающих частях тела. —Как тебе удалось уговорить союзников? - Людвиг и правда не понимал. Зато знал, что это, вероятно, стоило русскому больших усилий и потраченных нервов. — Тебя это волновать не должно, — отмахнулся Иван. — С минуты на минуту приведут Пруссию. Ваше время ограниченно, минут пятнадцать-двадцать, не более. Думаю, вам этого хватит. Людвиг кивнул. Им овладело заглушающее остальные чувства волнение, будто должно произойти что-то очень важное. Впрочем, эта встреча и была тем самым "важным". Старший брат значил для Германии много. Эмоциональная скупость его мешала это выразить, так что со стороны могло бы показаться, что младшего совсем не заботит судьба старшего. Это было бы ложью. Германия не знал, как вести себя во время встречи. Что сказать брату? Как смотреть в глаза? Что он в них увидит? Больше всего Людвиг опасался разочарования. Он ведь искренне считал себя никудышным братом, не тем, кого ожидал Пруссия. Но в данной ситуации мужчина не мог сделать ничего. Все, что ему оставалось — ждать. Россия, увидев, что Людвиг ушел глубоко в свои мысли, решил ему не мешать и вышел встречать "виновника торжества". Германия заметил его отсутствие только после того, как массивная дверь камеры захлопнулась со скрипом и грохотом. Некоторое время с той стороны не доносилось ни звука. Младший Байльшмидт не смог бы точно сказать, сколько времени прошло. По его ощущениям — не меньше часа, но на самом деле это могли быть всего две-три минуты. Из-за двери неожиданно раздались приглушенные голоса. Первый Германия распознал безошибочно - Иван, насчет второго он ничего не мог сказать. Во второй раз заскрипели железные петли, дверь раскрылась, пропуская в помещение трех человек. Людвиг замер. Весь его мир сузился до знакомого родного лица. Брат. Живой. Относительно здоровый. Лицо Гилберта побелело еще сильнее, хотя куда уж, казалось бы, больше. Германия тщательно осмотрел его с ног до головы. Похудел, будто бы стал меньше. "Отказывался от еды?" — мелькнула мрачная догадка. Пруссия мог, в этом его брат не сомневался ни капельки. Опытный взгляд дисциплинированного военного тут же отметил, что форма Гилберта в изрядно потрепанном состоянии. Особых телесных повреждений обнаружено не было, кроме нескольких темных синяков, пары не очень опасных царапин и разбитой губы. Ярким пятном на белом лице Пруссии выделялись глаза. Его гетерохромные глаза, в любой, даже в самой плохой, ситуации горевшие жаждой к жизни. Те самые глаза, которые Людвиг помнил еще со своего детства. Они смотрели на брата, только на него — веселые, ласковые, с хитрецой внутри, полные радости от встречи. "Людвиг!" Мысли сменялись одна за другой. Германия пристально смотрел на Пруссию, стараясь запомнить, так как понимал — после их разговора они увидятся еще не скоро. Язык одеревенел, как если бы его ужалили сразу несколько пчел. Так и сказать ничего не получится. Мужчина издал шумный вздох. Раз, два, раз, два... Счет марша в голове всегда помогал приобрести желаемое умиротворение. — Итак, как я уже говорил, вам дано не более пятнадцати-двадцати минут, — голос России прозвучал как откуда-то из-под воды. — Небольшое предупреждение, конвоир очень хорошо знает немецкий, так что поосторожнее с тем, что говорите, — молодой паренек чуть порозовел от комплимента начальства. Теплота из глаз Пруссии моментально пропала. На смену ей пришел холод. Голубой цвет глаз стал напоминать темные воды, а красные крапинки стали почти вишневыми. Байльшмидт-старший нарочито медленно перевел прищуренный и преисполненный презрения взгляд на Брагинского. Из горла его вырвался едкий смешок, а почти бескровные губы растянулись в усмешке. Он стал напоминать змею, готовую сию секунду нанести удар. Германия по-прежнему молча наблюдал за такой резкой переменой в поведении брата. Он прекрасно понимал, что Пруссия сейчас зол на Россию и ожидал дальнейшего развития событий. — Fick dich[1], — хриплый от природы голос стал более хриплым от продолжительного молчания. Слова вылетели грубо, с присвистом и шипением, что усилило сходство Гилберта со змеей. Молодой конвоир аж затрясся от гнева, так как прекрасно понял, что именно сказал пленный немец. Парень уже явно собирался открыть рот и сказать что-нибудь равноценное, чтобы отомстить за оскорбление командира, но вовремя словил отрицательное покачивание головой от улыбающегося России. Он поднял на него растерянный взгляд темно-синих глаз и смущенно улыбнулся в ответ. Эх, юность. Молодая кровь, закипающая в теле, поднимающая бурю страстей и эмоций, толкающая на безрассудные поступки. Иван с горечью подумал о том, сколько таких вот молодых и горячих навсегда сгинули в когтистых обугленных лапах войны. Он посмотрел на Пруссию. Тот стоял приосанившись, все с той же усмешкой на губах. Явно был доволен и окрылен своей выходкой. Ну ничего, крылья можно и обломать. Как бы Гилберт ни нравился Ивану, он все еще не простил его, да и позволить издеваться над собой не мог никому. Так и не отошедший от войны Пруссия тоже все еще видел в нем противника, значит, все закономерно. Око за око, зуб за зуб. Поиграть захотел? Поиграем. — Только после тебя, — фраза получилась мягкой, как растаявшее сливочное масло, плавной, слегка снисходительной и походила на ответ нерадивому ученику, задавшему глупый вопрос. Словом, полная противоположность "змеиному" посылу Байльшмидта. Тот, кстати, досадливо скрипнул зубами, но промолчал. Вступать в словесные баталии с русским не входило в его планы, когда только-только отгремели баталии настоящие, военные. Ему хотелось остаться с братом один на один, поговорить без свидетелей - при посторонних было неловко, слишком личное, закрытое для чужих глаз. — Пойдем, — Брагинский, похоже, понял это, потому положил руку на плечо конвоиру и подтолкнул того к выходу. — Но как же... — парень указал кивком головы на двух пленных. — Пойдем, — уже настойчивее и тверже повторил Иван. Этакое предупреждение "Не спорь с вышестоящим". Конвоир понял, потому без вопросов освободил Пруссию от наручников и вышел за дверь. Россия же, оглянувшись прежде, чем покинуть камеру, послал Германии долгий взгляд. Теперь его черед.

***

В камере повисла тишина. Гилберт растирал затекшие от наручников руки. Тер усиленно, с каким-то остервенением, стараясь как можно быстрее избавиться от ощущения оков на своих запястьях. Людвиг, практически не мигая, следил за движениями бледных мозолистых от постоянной работы и оружия пальцев. Слова напрочь застряли в горле. Мужчина ощущал себя как давным-давно в детстве, когда разбил очень дорогую вазу. Людвиг усмехнулся. Память-предатель оперативно откопала в своих недрах это воспоминание и уже услужливо предлагала к просмотру. Черепки красивой бело-синей вазы поблескивали на солнце. Оно обводило обрывки некогда целого узора, украшавшего изделие. Астра жалась к ноге молодого хозяина и благоразумно молчала. Тот абсолютно не выглядел веселым и готовым к игре, между тем, как второй (взрослый) хозяин выглядел рассерженным. Своим собачьим умом она понимала, что произошло что-то нехорошее. Значит, нужно сидеть тихо. Хвост изредка робко дергался, стукаясь о ногу мальчика. Людвиг рассматривал узор на черепках, не смея поднять глаза на брата. Это по его вине дорогая трофейная ваза, которой минул уже не один десяток лет, превратилась в груду осколков. Заигравшись с Астрой (хотя Пруссия сколько раз просил играть с собакой на улице), мальчик врезался в столик, размещавший на себе предмет декора. Секунды хватило, чтобы осколки брызнули во все стороны. Перепуганный Германия даже не успел сообразить как это произошло. Одно он знал точно —Гилберт будет недоволен. Дальнейшее помнил смутно. Словно какая-то неведомая сила сорвала Людвига с места, он подхватил осколки и спрятал среди старых вещей. Так не хотелось разочаровывать брата и получать наказание. Но, как по закону подлости, тому как раз в этот день понадобилось поискать что-то в старых вещах. Тайное стало явным. — Людвиг, — сурово заговорил Гилберт. — Ты и сам знаешь, что виноват. И что наказания тебе не избежать. Но я наказываю тебя не из-за того, что ты разбил эту чертову вазу. Господь с ней, это всего-лишь безделица. Я наказываю тебя за то, что ты побоялся признаться. Ты смалодушничал и повел себя подобно дезертиру, спрятав осколки и уклоняясь от ответственности. Настоящий солдат так не поступает. Он умеет и не боится признавать свои ошибки и нести за них положенное наказание, — в руках старшего чудесным образом оказалась метла. — Держи. Мне нужно отлучиться. Чтобы к моему приходу весь двор сиял ярче пряжки на ремне. Людвиг обвел оценивающим взглядом огромный пыльный двор и вздохнул. Что же, все честно, он это заслужил. — Да, Гилберт, — тихо проговорил он, принимая в руки инструмент искупления вины. — Прости меня. Больше такого не повторится. — Мой маленький братишка, — суровость из голоса тут же исчезла, будто и не было ее. Пруссия улыбнулся и, присев на корточки, погладил Германию по светлым прядям. Ну, не мог он долго сердиться на него. — Тебе так много нужно еще понять и запомнить. Но я верю, что ты справишься. И уже много лет спустя, не отрывая поразительно спокойного для него взгляда от бездыханного тела Адольфа Гитлера, Гилберт сказал фразу, прочно засевшую у Людвига в голове, преследующую его по сей день заключения. "За преступлением всегда следует наказание".Как иронично, что сразу вспоминалось произведение именно русского классика. Германия понимал. Расплата не обязательно должна быть связана с законом. Но она рано или поздно настигнет нарушителя. И тут уже не ясно, что хуже: кара людская или воля судьбы. — Здравствуй, Людвиг, — развеял философские мысли Германии голос Пруссии на немецком. — Что-то ты совсем как не родной... Даже не обнимешь старшего брата? Подобный вопрос вывел мужчину из оцепенения. Живые глаза брата, эмоции,которые там проявились, голос, усталая улыбка и неимоверное жизнелюбие, волнами исходившее от пруссака — все это стало чекой гранаты, спусковым крючком, запустившим заржавевший механизм. И вот это все должно умереть, исчезнуть навсегда? Ну уж нет! Два шага — столько потребовалось Германии, чтобы пересечь разделявшее их расстояние и притянуть к себе Гилберта. Объятие вышло резким, порывистым, вышибающим воздух из легких. Байльшмидт, посмеиваясь, похлопал Людвига по спине и выдавил придушенное "Полегче". Младший тут же ослабил свою стальную хватку, но объятие не разорвал. — Рад тебя видеть, — тихо произнес он. Вот так просто. Однако, скольких усилий это стоило. Губы медленно произносили привычные с детства слова буквально по памяти — родной язык казался чужим, незнакомым. Пруссия, еще раз хлопнув Германию по спине, отстранил его от себя на расстояние вытянутой руки и, держа ладонями за плечи, тщательно осмотрел. И снова взрослый мужчина почувствовал себя маленьким мальчиком. Порой он забывал, что Гилберт все-таки старше. — Паршиво выглядишь, — сделал заключение пруссак. Руки его отпустили чужие плечи, он огляделся, вновь кривя рот в саркастической усмешке. — И чего это ради к нам проявили такую неслыханную щедрость? Подозрительно. — У нас мало времени, — тут же серьезно отозвался Людвиг. Радость от встречи чуть было не отвлекла его от того, для чего их на самом деле сюда пригласили. — Ты прав, нам позволили увидеться не просто так. Нужно многое рассказать. — Выкладывай, — смешинки из глаз Пруссии сразу пропали. И Германия рассказал обо всем, что они обсуждали с Россией. С каждым словом на лицо старшего Байльшмидта набегала все большая тень, брови хмурились сильнее. Губы и вовсе превратились в тонкую полоску. Почти в самом конце рассказа он, не выдержав, принялся мерить большими и громкими шагами камеру. Вполне обоснованная злость рвалась наружу, и пруссак пытался таким способом успокоиться. Выходило, однако, скверно, так как спустя пару кругов он остановился и в раздражении хлопнул ладонями. — Вот же злопамятные сукины дети! — Гилберт прибавил еще парочку непечатных смачных ругательств. — Так и не смогли простить, что я когда-то надрал им всем задницы! — Брат, успокойся, криком сейчас ничего не решишь, — рассудительно заметил Германия. — Нужно что-то делать. А Россия предлагает нам выход. Пруссия ушам своим не верил. Людвиг что, действительно сказал...? Уму не постижимо! По скулам Гилберта заходили желваки, а кулаки сжались до побеления костяшек. Ему становилось все труднее контролировать свои эмоции. Мужчина в прямом смысле начал задыхаться от переполнявшего его возмущения, жадно хватая ртом воздух. — Ты серьезно?! Вот это, по-твоему, выход?! Стать областью, уйти жить к Брагинскому? Да ты рехнулся! Я еще никогда настолько низко не падал! — гетерохромные глаза Пруссии опасно сузились. — И вообще, скажи мне, когда это ты начал поддерживать его? Помнится, всего каких-то пару лет назад ты говорил о нем совершенно другое. Что они тут с тобой сделали? А вот это уже стало для немца последней каплей. Брат, как всегда, в своем репертуаре. О его упрямстве в узких кругах ходили легенды, оно частенько становилось камнем преткновения между братьями. Конечно, здоровое упрямство даже полезно в жизни, но Гилберта не без оснований можно было наречь королем баранов. Людвиг почувствовал, как у него внутри горячей лавой закипает раздражение. Извержение не заставило себя долго ждать. — У тебя есть предложения получше?! — взорвавшись, рявкнул он. — Давай, выскажись, я с удовольствием послушаю! Тебе предлагают уже готовый план, который вполне может сработать, а ты упираешься, словно капризная девственница, ей-Богу! — пруссак многозначительно кашлянул, а смущенный Германия, не ожидавший от себя такого сравнения, резко захлопнул рот. — Брат, пожалуйста. Я не хочу тебя потерять. Скажи мне честно, ты хочешь жить? — продолжил он уже на пару тонов тише и спокойнее. Пруссия пораженно смотрел на Германию. Младший выходил из себя настолько сильно очень редко, только в крайних случаях. Похоже, умудрился довести братишку до ручки. А его последние слова и вовсе остудили пыл пруссака. Что он мог сказать? Конечно, он хотел жить, еще как хотел. "Я не хочу тебя потерять". Гилберт вспомнил себя много лет назад. Он тогда держал на руках слабеющего Священную Римскую Империю и кричал, обращаясь к небу, молил Бога забрать его вместо младшего брата. Но небо молчало, и маленькое солнце, его Альбрехт, скрылось за горизонтом. Пропал навсегда. Пруссия на несколько мгновений прикрыл глаза. Чушь все, что время лечит. Нихрена оно не лечит, раз по-прежнему больно. Уж Гилберт знал, какого это — терять близкого. И не желал такого для Людвига. Людвиг... Он был так похож на Альбрехта внешне. Когда он только появился, через его старшего брата словно ток пропустили. Какое-то время он даже с надеждой думал: "Это он, точно он. Просто память потерял. Он все вспомнит". Но время шло, Гилберт приглядывался к новому брату и вскоре осознал, что, несмотря на сходство, он и Империя — разные личности. Людвиг — не Альбрехт. Может, именно поэтому Пруссия так активно воспитывал Германию, растил из него воина, беспокоился — он боялся потерять и этого младшего брата. Заставить его чувствовать себя так же, заставить пережить смерть брата, было бы равносильно предательству. Гилберт будет жить. Ради себя и Людвига. Даже если придется потерпеть Брагинского под боком. — Ты за кого меня принимаешь? Конечно, хочу! — широкая улыбка привычно легла на губы. Бравада уже стала частью его сущности. — И буду! Они еще пожалеют, что так рано списывают со счетов Великого! Германия облегченно выдохнул. Хвала небу, согласился. Настало время передать эстафетную палочку России.