не бечено
То, что реальность и толерантность не всегда совпадают, Луи для себя очень хорошо уяснила в 16 лет. Это была весна, и ее школьный приятель Стэн оказался со сломанными рукой и двумя ребрами в больнице.
— Хэй, выглядишь дерьмово, — она дождалась, пока родители парня и все их немногочисленные друзья уйдут.
— Чувствую себя еще хуже, — произнес он с улыбкой, но оба знали, что это ни разу не смешно. — Прости, что не пойду с тобой на танцы.
— Идиот, тут дело не в танцах теперь! Как еще тебе ребра легкое не прокололи. Я, блин, переживала за тебя! — Лу присела у его изголовья, но так и не решилась дотронуться. Опасалась невзначай сделать еще больнее.
— Что ж, такова плата за правду, — изрек он пафосно. Стэн любил театральность и вообще лелеял мечту стать актером, который бы затмил, ну, всех. Но его ориентация (о которой парень открыто заявил в начале учебного года) угрожала не только его гипотетической славе, но и жизни вообще. Нулевые не были самым лучшим временем для камингов. Это был период, когда власти не преследовали тебя из-за того, что ты гей. Зато родители и сверстники не знали, как на это реагировать. Поэтому легче и безопасней было скрывать всё ото всех. И, может быть, тихонько верить в будущее.
Но ужасно было даже не то, что Стэн так и не смог восстановить руку до конца (хотя и это тоже, конечно), а мать Луи. Точнее, ее реакция.
Лу едва успела переступить порог дома, как на нее налетела Джоанна.
— Это правда?! — она выкрикивает, хватая старшую дочь за руки.
— Чего? — не понимает Томмо.
— Стэн действительно гей и распространял свою эту гей-культуру в школе? — она вопит.
— Мам, ради бога! Ты сама себя слышишь? Что за бред, — Луи только хотела добавить, что в том, какой ее друг, нет ничего крамольного. Как ей зачитали отповедь.
— Луиза Томлинсон! Ты думаешь, что врать матери — это достойно молодой леди? Ты решила, что будешь как эти гордые гомосексуалисты или их поддерживающие отбросы?
— Что?! Нет!
— Потому что ты из хорошей семьи. Мы делаем для тебя всё, от тебя требуется лишь не позорить нас с отцом и не ввязываться в сомнительные истории. Я знаю, что ты склонна поддерживать сирых и убогих. Но я не хочу, чтобы наши соседи потом судачили о том, что наша дочка «возможно» лесбиянка. Упаси господи. Нам тогда придется переехать из этого славного района, — надо было видеть при этом лицо Джоанны. Луи не помнит, чтобы мать так багровела даже когда узнала об измене папы. — Гомосексуализм — грязно и недостойно. Это та дурь, которую вам пытаются внедрить в голову вчерашние учителя-хиппи. И ты должна противостоять этому. И держаться от таких, как Стэн подальше, моя дорогая.
— Что? Мам, но он мой друг! — возмутилась Лу (скорее сдавленно пропищала). Она ощущала себя маленькой серой мышкой, загнанной в угол. Мать нависала над ней, и она была большой и беременной (опять). И Томмо так хотелось расплакаться от обиды: она грязная? Она неправильная и недостойная? Чем плох Стэн? Он забавный и знает много интересных историй.
— Не смей. О, не смей даже думать в этом ключе. Стэна для меня больше не существует. И если ему вновь сломают что-нибудь, я не буду упрекать тех людей, — выплюнула мать прямо в лицо изумленной Луи.
По ее спине даже сейчас пробежал холодок. Мать была гомофобкой. И сейчас во всеуслышание женщина из опеки раскрыла то, в чем Томмо никогда не собиралась признаваться Джоанне. Это то, о чем она могла догадываться давным-давно, но это никогда не обсуждалось. Это причина, по которой Луи согласилась на замужество, и причина ее душевных терзаний.
Вот и всё. Джоанна поднимается на ноги, чтобы подойди и взглянуть на пришедшую в себя Луизу. Томлинсон знает, что мать наградит ее пощечиной, плюнет ей в лицо или выльет ушат грязи. Но вместо этого она выходит во двор, не произнося ни слова. Лотти выбегает за ней вслед, а близняшки остаются в гостиной. Они не выглядят шокированными.
Гарри поддерживает ее все это время за плечи, а женщина из опеки удаляется, пожелав удачи с такой ехидной ухмылкой, что ею можно было бы отравить небольшую африканскую деревню.
— Ты в норме? — шепчет она ей на ухо, боясь сделать еще хуже. Хотя куда хуже?
— Лу, ты не ушиблась? — Найл выглядит бледнее обычного.
— Да. Я в норме, ага, — Луи немного дезориентирована и напугана пиздец как. Дети плачут, народ создает такой шум, словно в доме полмиллиона человек. Лу напугана и едва может ворочать языком. И если бы не железная хватка Гарри, Томмо бы вновь брякнулась на трясущихся ногах.
Ее словно окунули в ледяную воду. Всё вышло из-под контроля и группа поддержки обернулась ужаснейшей идеей за всю историю человечества. Ладно, она драматизирует («выкуси, Стэн, я лучшая актриса!»). А потом на нее кроме паники находит минутка озарения.
— Постойте-ка… Меня что только что пытались насильно съаутить? — это риторический вопрос. Но фраза была настолько метко сказанной, что это действительно могло интерпретироваться, как «ты лесба, и попробуй теперь отмыться от этого».
— Луи, ты так резко упала в обморок, это должно быть от твоих сверхурочных, — девушка из отдела продаж подносит ей стакан воды. Вторая стоит чуть поодаль, и только сейчас Лу замечает в руках у той полотенце и игрушечный веер Оливии. Они пытались привести ее в чувства? И не сбежали в ужасе? По мере того, как в голове проясняется, а перед глазами перестает всё плыть, Томмо замечает не злых и оскорбленных соседей, а участливых людей с пакетом медикаментов и с трубкой телефона у уха.
— Скорая никак не хочет ускориться! Ну что за службы у нас пошли такие? — проклинает оператора бабуля из четы пекарей.
— Думаю, ей уже лучше, — обращается к ней Гарри.
— Мамочка не умерла? — Натан кидается на грудь Луи, а его щеки все еще мокрые.
— Со мной все в порядке. Спасибо вам. Видимо, я перенервничала, — оправдывается женщина.
— Не мудрено, — говорит «мистер пекарь», — Мы всей улицей наблюдаем уже полгода, как вы достойно несете эту непростую ношу. Органы опеки, должно быть, выжили из ума, раз решили отобрать детей у такой матери.
— Ох, этого не случится, глупый, — поправляет его жена, откладывая телефон, — Им не к чему придраться. И я далека от мысли, что кто-то из нашего блока мог наябедничать властям.
— Выходит, что этот кто-то все же есть, — сказал Зейн, поднимаясь с Оливией на руках. — Но протокол не несет в себе какой-либо опасности для тебя, Лу.
Она все еще в шоке от того, что ее не побивают камнями. Возможно ли, что все эти люди просто закрыли на щепетильную тему глаза?
***
Мать покидает ее дом в таком же молчании, с которым она проторчала на заднем дворе дома Луи два часа к ряду. Правда, за это время все гномы были поправлены, газон подстрижен, а окна кухни перемыты.
Вечером Томмо безжизненно валится на Гарри и обнимает девушку всеми своими конечностями.
— Не могу поверить, что земля не разверзлась, и я не сошла в ад под уничижающим взглядом моей матушки, — стонет Лу.
— Знаешь, для гомофобки она была невероятно сдержанной. Может, ты себе всё это нафантазировала?
— Она буквально сказала мне, что мой школьный друг-гей заразная чушка!
— Может, она говорила это, чтобы уберечь тебя от побоев или гнобления в школе? — Гарри не может поверить, что такая красивая и славная женщина, как Джоанна, хотела бы запугать свою дочь. — Всё течет, всё меняется. Сейчас можно выходить замуж за женщину. Королева Британии даже амнистировала ученых-геев посмертно.
— Ты оптимистка, — выдыхает Луи.
— А ты пессимистка. И мы идеально подходим друг другу, — хихикает Стайлс. Она осторожно целует в висок свою девушку. — Позвони завтра маме.
— Ладно.
Но ни завтра, ни послезавтра Джоанна не берет трубку. Томмо удивляется, но решает после попробовать набрать домашний номер. Трубку берет Лотти.
— Наконец-то! Я вам второй день названиваю! Дай маму?
— Прости, Лу, но… в общем, она пока не готова тебя слышать, — Шарлотта тянет, извиняясь.
Они неуклюже прощаются, и остальную часть недели Томлинсон работает и живет на автомате. Это действительно случилось, сколько бы Лу не отсрочивала неминуемое: ее мать не хочет ее знать. Она потеряла обоих родителей, интересно?
«В данный момент абонент не доступен. Пожалуйста, перезвоните позже» — как намек на то, что и отец не горит желанием понимать Луи.
Что ж, «такова плата за правду», верно? Нельзя прятать шило в мешке вечно, даже если тебе кажется, что можешь сидеть в шкафу всю жизнь.
Но Луи так боится всего этого: что соседи начнут коситься на нее и детей, что на работе ее будут сторониться. Но мир не останавливается, день сменяется ночью, Луна и Солнце все еще всходят на горизонте в положенное время. Ничто не меняется в ее жизни. Кроме родителей, игнорирующих ее сущность.
***
В пятницу, под конец рабочего дня, Гарри просит ее купить пару булочек, потому что Найл и Натан сожрали все запасы. Луи не рада еще одной встрече с щепетильным неизвестным. Но все же едет в пекарню четы Пэйнс. За кассой как раз возится хозяйка, так что Луи приветствует ее.
— О, Луиза, проходи. Ты как раз вовремя: я уже собиралась убирать неразобранные булочки.
Дальше, в молчании, Лу накладывает в разные пакеты пару изделий, ждет, пока каждый пакет подпишет старушка (ее почерк — то, что Олли любит даже больше самих булок). И все это время Томмо ловит себя на том, что пытается заглянуть в глаза женщины. Но та старательно их отводит. Уже ли ж ее отношение к Лу изменилось?
— Простите, миссис Пэйнс, но я должна вас спросить об этом. Со мной что-то не так? Или вам не комфортно в моем присутствии? — пожилая леди снимает с переносицы очки, и те повисают на цепочке.
— Луиза, милая, вы, молодежь, такие смешные. Ну конечно же мне комфортно с тобой. Ты славная девочка, — говорит она медленнее обычного, — но нам, старикам, всегда непросто привыкнуть к чему-то новому. То эти ребята переехали и взбаламутили улицу. А теперь ты, — она поспешно начинает махать руками, когда понимает, что вышло не то, что она хотела сказать. — Я к чему это, дорогая? Мы давно знакомы. Вы сделали много хорошего для нас. И ты, наверное, и не помнишь, как благодаря твоим детям нашу пекарню наводнили люди со всего пригорода, — она улыбается. — Да. Но с мужем ты никогда не смотрелась. Не было в глазах чего-то. Вы вот, молодые, думаете, что старики ничего не понимают? А мы видим, что искры в глазах нет! Зато со своей подругой, той славной каланчей, ты вся улыбаешься, румяная такая.
Миссис Пэйнс молчит, перед тем, как протянуть булочки женщине:
— Конечно, я не смогу полностью понять ваш этот «парад гордости» с ужасными нарядами из кожи или разукрашиванием. Все же это кошмарно: все в трусах и танцуют под жуткую музыку. Но тебя, как человека, это в моих глазах не поменяет. Просто дай старикам время привыкнуть?
И пускай это звучит сумбурно, но это вдохновляет, придает уверенности Луи в том, что ее мать сможет когда-нибудь понять и принять дочь такой, какая она есть. И, возможно, даже если мир никогда не будет достаточно терпимым и толерантным, в нем все еще будет место для Луи, ее детей и Гарри.
Правда, ночью она все равно не может не расплакаться, сколько бы ни храбрилась и не уговаривала себя. Мысль, что она не нужна матери сжирает ее со скоростью света.
