***
Возвращаются они за полночь, бесшумно (как им кажется) пробираются наверх, постоянно хихикая и целуясь. — Я буду певицей, Лу, — гудит Гарри, цепляясь за подол платья Томмо. — Будешь, будешь, — усмехается Луи, ловя вздохи возлюбленной и запечатывая ее рот быстрым поцелуем. — Вы будете наказаны, — шипит на них шепотом Найл, потирая глаза кулаком. Он втягивает их в спальню Луи, запирая дверь, чтобы эти гулёны не перебудили детей. — На часах почти час. Где вас носило? — Хэй, дедуля, из клубов так рано не уходят, — хохочет Томлинсон, вяло двигая указательным пальцем перед лицом Хорана. — Чтоб ты знала, я младше тебя, — обиженно бурчит блондин. — И я думал, что мы друзья, Гарри. — Прости. Пригласительных было всего два, — Стайлс виновато шоркает ногой по паркету. — Но я могу взять тебя в среду с собой на завтрак с Эдом. Найл молниеносно забывает о том, что еще секунду назад обижался на Гарри. — Правда? Хазз, ты моя любимая лесбиянка! — прыскает ирландец и кидается обнять Гарри. Луи недовольно ворчит и ревниво отпихивает друга от своей девушки. Дети каким-то чудом не просыпаются из-за шума и возни. Среда, к слову, как-то сразу странно начинается: Натан канючит и не хочет идти в сад, Оливия обезьянничает и тоже просит остаться дома. Диана требует купить ей мобильник. Луи хочет напиться и застрелиться (последовательность не важна). Гарри пытается унять плач печеньем, но на это дети покупаются только до прибытия к садику. А затем слезы текут по-новой. В любом случае, у всех слишком мало времени, чтобы выяснять, почему Нат упорно не хочет сегодня познавать мир, а Оливия вся как наэлектролизованная. Гарри едва успевает довезти Луи до работы, чтобы самой быть ко времени в ресторанчике на другом конце Лондона. Найл, уже весь в предвкушении, машет Гарри, как только та вываливается из авто. — Ты вовремя. Я уже проголодался, — блондин обнимает ее и тянет внутрь. — Клянусь, я чуть не завизжал, когда Эд вошел внутрь. — Ох, боже, он уже там? — Стайлс благодарна небесам за свои длинные ноги, благодаря которым она добирается до нужного столика за 4 шага. — Привет. Прости, детский сад в другой стороне города. Ширан отрывается от бокала с содовой, салютуя ей: — У тебя уже есть дети? — Не мои. Это дети Луи. А это Найл, кстати. Он твой большой фанат и друг Лу, — Гарри садится напротив Эда, забирая из его рук меню. — Найл? — повторяет певец, пожимая руку ирландцу. Тот активно кивает, не способный говорить. — Найл Хоран? Из этой, как ее, "супер-популярной группы"? — Ты что нас знаешь? — Найл выглядит так, будто сейчас кинется целовать собеседника. — Мой друг звонил на радио три дня подряд, чтобы выиграть билеты на ваше шоу. Еще бы я забыл такое, — смеется Эд, тряся головой. — Оригинальное название, кстати. Гарри, у тебя все друзья музыканты? — Почти все. Может быть, только моя сестра не связана с музыкой. Но она любила встречаться с гитаристами, — пожимает плечами Стайлс. — Кстати, как тут дела обстоят с такос? Они останавливаются на каких-то острых закусках, Найл начинает расспрашивать Эда о его опыте поездок и гастрольных туров (потому что Хоран плохо переносит долгое пребывание в закрытом пространстве), а Гарри чувствует легкое покалывание в пальцах. Ощущение абсолютной сюрреалистичности происходящего: Эд Ширан вот так запросто завтракает с ней и Найлом, Эд предлагает ей стать певицей. Это словно Хазз оказалась в каком-то прекрасном сне, где любая мечта исполняется. Гарри всегда мечтала о чем-то таком: о своем доме, за аренду которого не надо бы было платить каждый месяц; об интересной работе и востребованности вообще. И о семье, конечно же. Стайлс втягивает через трубочку грейпфрутовый фреш и улыбается тому, что при слове «семья», перед глазами встает Луи со своими васильковыми глазами и непослушными волосами. Теперь она знает, что дом — это не только здание, но и чувство. Дом — это когда три пары маленьких ручек обнимает тебя, когда Луи сжигает тосты и чертыхается, когда кто-то не выспался и плачет, когда вокруг смех и когда голубые глаза лучатся светом. Стайлс робко надеется. Она зажмуривается на какое-то мгновение и молит высшие силы, чтобы всё сложилось хорошо, чтобы на деньги от ее возможной будущей карьеры она смогла выкупить дом по соседству с Луи, чтобы деньги от гонораров покрыли занятия Натана и Оливии с психологом. Гарри лелеет мечту, что на эти деньги она могла бы устроить Диану в хорошую школу и университет. — Итак, Гарри, что ты скажешь? Уже думала над моим предложением? — рыжий парень переводит на нее взгляд. — У меня как раз назначена встреча с одним продюсером через неделю, в Глазго. И, твою мать, через неделю у нее очередной дэдлайн, через неделю у Ди какое-то выступление в школьной постановке. Да и Глазко не в трех остановках от ее дома. Но Гарри понимает, что все эти неудобства ничто по сравнению с перспективами. Сколько она еще будет писать для кого-то, оставаясь в тени? Всю жизнь? «Такой шанс бывает лишь раз в жизни. Заткнись и кивай» И Гарри кивает: — Я согласна. Я должна попробовать, — хрипит Гарри, ее горло — Сахара.***
Через семь дней она закидывает на плечо спортивную сумку, с которой обычно ходит на йогу, и садится в такси. Луи и дети машут ей с крыльца. Погода типично лондонская: моросящий раздражающий дождь и промозглый ветер. Ничто не настраивает ее на оптимизм или рабочий лад. Да и кроме того у них вылет в пять утра — какой тут оптимизм? Даже при учете того, что Хазз жаворонок, она зевает и туго соображает. Шатенка моргает трижды на простую просьбу работницы аэропорта поставить сумку на транспортерную ленту. — Гарри! — Эд встречает ее у таможенного контроля. — Не выспалась? — Не вышло. Дети запросили тройную порцию сказок на ночь, коль скоро я уезжаю, — Стайлс зевает и кутается в старую куртку Луи. Вещь абсолютно точно мала ей — рукава короче, длина не её, но Гарри ничего не смогла с собой поделать — она просто схватила вещь, пахнущую Луи. Так она чувствует себя лучше. Певец улыбается, глядя на замученную девушку: — Сколько лет вы уже вместе с Луи? — Эм, полгода, — Гарри смущенно гудит в привычной для себя медленной манере. — Быть того не может. Вы ведете себя так, будто встречаетесь пару лет! — Ширан недоверчиво косится на Стайлс. Та лишь пожимает плечами, утыкаясь носом в (предположительно) овечью шерсть на вороте куртки. Сладковатые духи Луи действуют как транквилизатор. Когда они садятся в самолет, Гарри все еще думает над словами Эда. На самом деле, они действительно быстро сошлись. Точнее, они сразу поладили, и Луи давно нравилась ей, как человек. И, возможно, у них еще не закончился конфетно-букетный период (хотя у пары и было всего ничего свиданий, если совместные походы за продуктами в ближайший супермаркет можно считать таковыми) или у них просто нет времени на ссоры. Но ей хочется верить в то, что они с Лу предназначены друг другу. Найл, к слову, сам выдвинул эту теорию. Пару месяцев назад, когда упился вусмерть. Хоран заплетающимся языком силился рассказать о том, почему они соулмэйты, и как вселенная хитро свела их вместе. Найл такой романтик, хоть и был с разбитым сердцем и нерастраченной любовью. — Хорошо, что в нашей индустрии почти все геи, — подытожил ирландец свою пламенную (нет) речь. В Глазго они прибывают за пару часов до встречи с загадочным продюсером. Времени впритык хватает на душ, глажку сменной одежды, быстрый обед и сон в такси. Мужчина-продюсер без каких-либо эмоций выслушивает Эда, помешивая кофе уже минуты три. Гарри напряженно улыбается ему каждый раз, когда их глаза встречаются. Она не совсем комфортно чувствует себя с незнакомцами, но обычно Гарри перебарывает и уговаривает себя не нервничать. С другой стороны, не каждый день ее судьба решается, верно? Она может позволить себе немного посходить с ума. — Ты ручаешься за успешность проекта? — мужчина моргает, дует на пенку и делает глоток, в итоге. Ширан, откашливаясь, кивает. — Я, конечно, слышал о мисс Стайлс и ее успехах. Это напомнило мне Леди Гагу. Она тоже довольно долгое время писала тексты песен известным исполнителям, пока ей не опостылело это. Но нашей королеве монстров уже не хватает былого запала. — Она талантливая, — встрял рыжий. — Я говорю не о таланте сейчас. Давайте снимем розовые очки, все трое. Мы знаем, что такие люди, как я, заинтересованы в выгоде. Я могу отполировать «товар», как бы это скоромно ни звучало. Но как долго «товар» сможет продаваться? Гарантирует ли мне мисс Стайлс долгоиграющий результат? Гарри едва удержалась от того, чтобы хмыкнуть: этот человек напомнил ей ее босса. Такой же прямолинейный, грубоватый. Но в этом, прямо сейчас, она видела плюсы. Никаких воздушных замков ей не обещали (она и не ждала чего-то подобного, поварившись в этом бизнесе), а говорили сразу о деле, контракте. — Стандартные пять лет для начала? — протянула Гарри, не ожидав от самой себя такого уверенного тона. Продюсер оскалился как-то по-волчьи: — У девочки есть яйца. Неплохо для начала. Что ж, я бы хотел рассмотреть вариант нашего сотрудничества с вами, мисс Стайлс, — он покачал головой, продолжая показывать зубы. Было в этом что-то завораживающе-кровожадное. Но, опять же, где вы видели травоядных бизнесменов?***
Натан такой тихий, что Гарри сразу понимает: что-то не так, как только он не требует включить любимую радиостанцию или не спрашивает, когда они отправятся на прогулку. Оливия, наоборот, нервная и напряженная. Девочка капризничает, ее глаза на мокром месте, и она постоянно делает всё с оглядкой на брата. — Итак, вы расскажите мне, что вас гложет? — Гарри уставшая после перелета, кроме того она пятый раз сбросила звонок своего начальника, и это ничем хорошим не закончится. Но говорить с ним она точно не будет, пока ей на почту не придет «рыба» контракта с продюсером Ширана. — Ничего, — бурчит пятилетний мальчик, без энтузиазма ковыряясь в отбивной. — Олив? — Стайлс ни на что не надеется, потому что эти двое связаны между собой сильнее, чем с кем-либо. Даже Диана не всегда приглашается в их игры. Так что если брат закусился, малышка Олли тоже будет хранить секрет. Так что девочка качает головой, пряча глаза. Она осторожно кладет в ротик брокколи, как бы заискивая перед Гарри: та похвалит девочку за поедание овощей. Это своего рода нахождение баланса, Олли уже сейчас хитрит подобно матери. — Ладно. Я не буду давить на вас, ребята. Вы уже достаточно взрослые, чтобы решать, кому доверяете свои секреты, — Гарри вытирает о кухонное полотенце руки и уже собирается подчеркнуто обиженно выйти из кухни, когда мальчик подает голос. — Галли? — он закусывает губу, глядя на няню несколько растерянно, — мы… мы ненолмальные? Оливия теперь вообще не издает ни одного звука, в какой-то момент кажется, что малышка даже дыхание задержала. — Что? Нет, конечно. Кто вам такое сказал? — она оборачивается, чтобы увидеть смущенного Натана. Оливия шмыгает носом задолго до ответа брата. И это разбивает сердце Гарри за секунду до ответа. — В школе. Лебята повтолили за мисс с именем мамы? — он сжимает свои маленькие кулачки. Стайлс опускается перед ним на колени, оказываясь на уровне с его лицом. И она может рассмотреть ту же боль в голубых глазах, какая плескалась раньше в глазах Луи. Гарри сгребает сына своей любимой в охапку, прижимает к груди, гладит по спутанным вихрам волос и ощущает влагу на кофте. — Почему мы ненолмальные, Галли? Что мы сделали? Оливия жмется к боку Гарри, всхлипывая, чувствуя настроение брата слишком остро. Двое маленьких детей ревут навзрыд, а Стайлс не представляет, как этим малышам растолковать, что с ними все абсолютно в порядке, просто люди говно. Воспитательница и ее гребаный длинный язык. Еще никогда Гарри не была настолько близка к убийству. Она укачивает их, нашептывая, что всё хорошо, с ними всё хорошо. Натана всего трясет, когда он пытается объяснить, что всего лишь защищал маму. Гарри отстраняет его покрасневшее и мокрое личико, уточняя: — Защитить маму, Нат? Что ты сделал? — Я поколотил их. Как лыцаль, как папа, — на последнем слове Гарри замирает, не зная, что сказать. Она бы соврала, если бы сказала, что это не задело ее. Его папа. Натан, естественно, будет ассоциировать себя с отцом или с кем-то из ближайшего круга мужчин. Это логично. Вот только это напоминало в очередной раз, что кроме всего дерьма с гомофобными выпадами, они всё ещё не рассказали детям о смерти их родителя. Луи отсрочивала очередное потрясение. Томлинсон боялась, что на волне разбирательств с опекой и изменившимся отношением соседей к их семье, весть о смерти отца просто убьет детей. И Гарри не могла своевольничать. Она не в том статусе, чтобы идти вразрез с матерью семейства. — Гарри? — Оливия вытерла кулачком слезы с глаз. Девочка надула губки и протянула руки вверх. Она делала так, чтобы ее взяли на ручки, когда начинала кукситься. — Папа ведь не вернется? Для ребенка, которому только что исполнилось четыре, она была проницательна. И тут уже Гарри не могла врать дальше. Она обняла ее, осторожно убирая от лица светлые пряди. В ее горле ком никак не хотел рассасываться. Тело стало тяжелым и словно окостенело. Как им сказать об этом? Хазз кивнула несколько раз, глядя прямо в глаза Олли. Девочка беззвучно заплакала, прижавшись к девушке вновь. По маленьким пухлым щечкам стекали соленые дорожки, и никто не мог бы остановить это. Никакие слова не были бы достаточными, чтобы унять их боль, запоздалое осознание ситуации. Взрослые так старательно избегали этой темы, что малыши должны были начать подозревать что-то неладное. Натан неспроста цеплялся за любую возможность остаться с Найлом или Зейном, с кем-то из взрослых мужчин. Эта потребность была интуитивной. Именно поэтому Олив и Натан начинали отдаляться от старшей сестры: они чувствовали, что ей известно больше… Такими разбитыми их и нашла Луи, зайдя на кухню и щелкнув выключателем. Она подавилась воздухом, увидев несчастные моськи с опухшими глазами. Инстинкт заставил ее кинуться к ним, расцеловать, прижать к себе, разговорить, расшевелить, выслушать и заверить, что они самые лучшие. Ее дети не могли быть «какими-то неправильными». Это она, Луи, была неправильной, бракованной, грязной лесбиянкой, на которую смотрели косо, которая попирала мораль и устои, несмотря на то, что гей-браки и сами геи были уравнены в гражданских правах со всеми остальными людьми. Это она должна была выслушивать всё говно, а не ее пятилетний сын. Это ее должны были задирать, а не его. Это она должна была быть сильной и смелой, а не маленький мальчик. — Я поговорю с вашими воспитателями, — ее голос отливал сталью. Луи только сейчас поняла, что повела себя неверно несколько месяцев (да что там месяцев — лет) назад. И Гарри была права: нельзя всю жизнь прятать голову в песок. Невозможно всё время откладывать проблемы на потом. Надо принимать их и решать. И ее зареванные дети были последней каплей. Какая она мать, если ее сын и дочь страдают? — Лу, я думаю, надо провести небольшой ликбез? — Гарри, покачиваясь, встала, обвешанная детьми, как гроздьями винограда. У старшей Томлинсон дернулся глаз. Не так она представляла себе рассказ о пестиках, тычинках и гомосексуализме. — Ладно, — вздохнула она, — мамочке нужен альбом для рисования, Олли. И много таблеток от мигрени. Гарри закатила покрасневшие глаза: ее девушка королева драмы. И этот режим не выключается.***
Вечерний разговор о том, откуда берутся дети, почему некоторые дяди встречаются с дядями, а тети — с тетями, казалось, отвлек детей. Диана подоспела к самому интересному твисту истории: незапланированному камингу Луи. — Ну вот! — взревела Диана. По ее голосу не было понятно, рада она последнему предложению или нет. Томмо приготовилась выслушать поток негатива от старшей дочери, когда та продолжила: — А я так надеялась, что Бони ошибается. Теперь отдавать ей проспоренные деньги, — буркнула девочка, плюхаясь на ступеньку лестницы. Гарри и Луи переглянулись. — Ты что спорила на свою мать? — голос Лу больше походил на визг. Да, это был он. — Ну, технически, на тебя и Гарри, — Диана насвистывала. — Бони уверена, что вы парочка. Сестра и брат Дианы тут же заинтересованно уставились на мать и ее подружку. Щеки Луи начинали покрываться красными пятнами. — О боже! Это правда! Вы встречаетесь! — завопила Ди, вскочив на ноги. — Встлечаетесь? — переспросил Натан, глядя то на свою маму, то на няню. — Вы те ледкие палы, да? Луи уткнулась в шею Гарри, бормоча что-то о любви. Хазз, хихикая, подтвердила догадки Ди и Натана. А Оливию вообще это не интересовало. Она ковыряла обивку дивана и напевала себе под нос песню Гарри про «другую принцессу». Песни стали через какой-то короткий промежуток времени единственным способом, которым можно было отвлечь ребенка от печали, поселившейся внутри Олли. Она замкнулась в себе окончательно после осознания смерти отца. И хотя в три года она не могла помнить многого о нем, информация выбила ее из колеи. Она выходила из себя чаще, кусалась, и даже занятия с детским психологом не принесли желаемых результатов. Луи начинала накручивать себя по этому поводу. Из-за нее всё разом вылилось на детей. Она должна была сказать им сразу. Да, они бы поплакали чуть больше, но зато смогли бы свыкнуться за год с отсутствием Боба. А теперь ее младшая дочь становилась оторванной от общества (пусть даже детского общества), воспитательницы позволяли себе распускать дикие сплетни о Луи, а Диана пускалась во все тяжкие. Да, ее дети не были подарком. Вся их жизнь не была сказкой, это уж точно. Луи понимала, что не идеальна. Но у нее все еще оставалась Гарри, которой, каким-то образом, удавалось поддерживать их семью на плаву. И пока обе они захлебывались в обязанностях и работе, внешний враг подбирался всё ближе.***
Гарри уехала через месяц после того, как они с Луи отметили полгода отношений. В этот раз она ехала в Шотландию, чтобы подписать контракт и начать работу над альбомом. Предполагалось, что она презентует себя миру в виде пары синглов. На другом конце острова, в Лондоне, Луи дрожащими руками держала повестку в суд. «По решению органов опеки и при содействии комитета по делам несовершеннолетних лондонской ассамблеи, просим мисс Луизу Томлинсон, явиться в зал заседания Высокого суда Лондона, Отделение по делам семьи, для дачи показаний в слушание по делу „Харрис против Томлинсон“». Это действительно происходит с ней? Ее свекровь действительно дошла до суда в стремлении отобрать у Луи ее смысл жизни, ее детей? Сейчас, когда Гарри не было под боком, чтобы пресечь панику Бу на корню, Томмо свернулась в клубок, обхватывая себя за плечи руками. Она начала раскачиваться, лежа на кровати, вспоминая, как еще в детстве, так укачивала ее Джоанна, когда Луи прибегала в ужасе или после кошмара во сне. Женщина гладила старшую дочь по волосам и напевала что-нибудь умиротворяющее. Лу раздосадовано выдохнула оставшийся внутри воздух: ей катастрофически не хватало своей матери. Сколько бы Луизе не исполнилось лет, она нуждалась в ней, в ее поддержке и одобрении. И худшим было то, что мать все еще не отвечала на ее звонки и письма. Да, они не были тем идеальным семейством, о каком грезила Джоанна. Брак матери и отца буквально трещал по швам, отец продолжал погуливать налево, сама миссис Томлинсон закручивала детям гайки, все уставали друг от друга и злились лишь сильнее. Но у Луи не переставало сосать под ложечкой, когда робот в трубке сообщал, что «абонент временно недоступен». Могли ли делать стать еще хуже? Она словно герой из «Отверженных» — презираемая всеми. Разве что камнями ее не побивали у столба. — Что сказала бы Гарри на мои драматические излияния? — вслух задумалась Луи, выключая свет в комнате. Так ей думалось легче. — Что я сгущаю краски? Или что я пессимист. Да, она бы определенно акцентировала бы на этом внимание, а потом привела бы к тому, что она оптимистка. И мы идеально дополняем друг друга, — сквозь неприятное скребущее чувство в глотке Томмо попыталась выдать что-то более или менее похожее на усмешку. «Да, вот так, Луи! Смейся в лицо своим опасностям. Хватит поджимать хвост!» — распаляла она себя. Мысли о ее девушке придавали сил. И Луи, перекатившись на живот, замерла на месте, уставившись на загоревшийся экран телефона. Ровно полночь. Смартфон напомнил ей о том, что надо идти спать. Лу, вытерев слезы со щек, потянулась с телефону, разблокировала и нажала на «избранные». Сглотнув, она решила попытать счастье в последний раз. — Мама?..