Электро-синти-поп баллада о том, почему Киту не светит ничего хорошего

xi. (ответы) Кит давно считал свою принадлежность маловажной, условной частью своей личности. Вопросов в интернате не возникло: вспыльчивый характер и впечатляющая чуйка однозначно указывали на альфу, сказали его кураторы, и никаких тестов не потребовалось. Галочка в бумагах, умытые руки и облегчённое: «Он справится и сам по себе». Почему-то Кит принял это как данность. Выучил, но так и не вник как следует в соответствующий блок на занятиях по биологии и вместо этого часами мечтал о звёздах, одиноких в раскинувшейся тишине космоса. Даже тогда он ощущал большее родство с далёкими огненными гигантами, чем с собственными сверстниками. Тебе нужно знать о связи, говорили ему кураторы. Ты можешь встретить однажды свою пару, и тогда тебе нужно будет знать, что делать. Но Кит не собирается связываться ни с кем. Его детство проходит обособленно и одиноко в тщательно выстроенном изгнании. Всё, что Киту нужно, что тогда, что сейчас ― это ответы. Его личность не ограничена принадлежностями и галочками в соответствующих пунктах. Он больше, чем его грёзы посреди бела дня. У него есть имя, но он не представляет даже, кто его так назвал. Почему-то Кит уверен, что его ответы не найдутся в общественных архивах и свидетельствах о рождении. Он прикован к сигналу, который закодирован в его кровь и поёт, маня его в песчаные горы, к резьбе в камне, к спиральному вихрю вселенной. xii. (инстинкты) У него вполне успешно получается скрыть жалкий, спутанный комок своих эмоций. Насколько Киту известно, никто так и не пронюхал, что он запал на Лэнса или, по крайней мере, что так решило его тело. Как бы ему хотелось, чтобы у его тела был вкус получше. (Может, на самом деле это началось намного раньше, чем у Лэнса случился гон. Не исключено, что Кит следил за ним слишком пристально на протяжении не одного месяца, списывая это на то, сколько места и внимания требуется Лэнсу на его выходки.) На тренировках Кит делает вид, что проблемы не существует. Это у него отлично получается. Он игнорирует, как почти слышит пульс Лэнса, отбивающий в горле ― гулкие толчки крови, сбивающиеся с ритма от внезапного шума. Он игнорирует, как всё время чует, где Лэнс находится именно сейчас, и как может хоть с закрытыми глазами точно указать на идиота. И, конечно же, Кит игнорирует невыносимое раздражение, когда Лэнс не учится на своих ошибках, или когда пронзительно хохочет, или когда по окончании тренировок закидывает руку Пидж на плечи, а Кит в это время чувствует себя так, будто от него вместо пилота в полной боеготовности осталась одна пустая оболочка. Глупо. Он глупит. Несмотря на это, Кит с облегчением замечает, что больше не испытывает неудержимых порывов заботиться о Лэнсе. Чтобы убедиться наверняка, через пару недель после инцидента (после гона) он сам вызывается провести Лэнса через невидимый лабиринт и с удовлетворением не слишком достойного характера заводит Лэнса в заряжённые стены. ― Так! ― взрывается Лэнс после восьмого раза и сдирает шлем. Его волосы встают торчком во все стороны. ― Ты это специально делаешь, козёл! ― Неверно, ― без выражения говорит Кит ― знает, что от этого тона Лэнс всегда взвинчивается. ― Ещё раз, ― говорит Лэнс. ― И давай не по-мудачески. Кит сдерживается и самодовольно молчит. Он проводит Лэнса по лабиринту и не сталкивает его ни с одной стеной. Иногда точность их действий кажется необъяснимой, будто они связаны и общаются по проводному соединению, но Кит уверен, что это результат тренировок, а не последствие неприличных физиологических порывов его тела. После Лэнс снимает шлем снова и встречает Кита на посте управления, чтобы поменяться местами. У него странное выражение лица, оценивающее, проницательное даже. Он смотрит на Кита и видит его насквозь. ― Что? ― спрашивает Кит. ― Ты ко мне относишься как обычно, ― говорит Лэнс и щурится. ― А почему я должен относиться к тебе по-другому? ― Он хмурится, надеясь, что его не рассекретили. У Лэнса, впрочем, нет причин что-либо подозревать. Ничего между ними не поменялось. ― Это, ― говорит Лэнс, ― очень хороший ответ. Надо же. Они смотрят друг на друга неловко, но Кит думает, что, может, это хорошее неловко. Хотя его опыт с разного рода неловкостями не очень обширный. В конце концов Лэнс всё же смеётся, но скорее озадаченно. ― В кои-то веки твоя социальная неприспособленность, привитая тебе в пещере, играет мне на руку, ― говорит он, и звучит это как чепуха какая-то. ― Давай, нестриженная башка. Твоя очередь жариться. Ну и пусть. Кит проходит лабиринт, не получив ни единого разряда. xiii. (у Пидж чувства к арахису; ради Пидж подумайте об арахисе) Время идёт своим чередом, и всё нормально. Больше сказать и нечего. ― У меня чувства, ― говорит Пидж, ― чувства к арахису. ― Хорошие или смешанные? ― спрашивает Лэнс. ― То есть ты бы за арахис вышел замуж, или скорее это отношение в духе мстительного воина-самурая, который решил положить конец всему арахисовому? ― Ты такой странный, ― замечает Пидж, щурясь на него. ― У меня много чувств к еде, ― говорит Ханк, отрываясь от обломка какого-то хлама, который Пидж швырнул ему, чтобы не лез к Роверу во время ремонта. ― По-моему, это нормально. Это наше топливо. Наши тела созданы, чтобы работать на нём и перерабатывать его сутки напролёт. Кит приводит в порядок баярд: в прошлой стычке он треснул. Мелочь, но неприятно. Он не отвлекается от своего кропотливого дела, но говорит: ― Какая разница в любом случае? Я арахиса после Земли нигде не видел. ― Именно что, ― говорит Пидж. ― Я до одури хочу арахисового масла, но вся остальная вселенная о нём не слышала ещё. Цирк какой-то. ― Моя мама делает отличный черепаховый сандей, ― вздыхает Лэнс. У него всегда такой голос становится, когда он говорит о доме: тяжёлый, тихий. Ему незачем ошиваться в крохотной зоне, обустроенной под мастерскую Пидж, но он никуда не уходит всё равно. Пидж хмурится, сморщив нос. ― Нет, не годится. Там же арахис. Кит поднимает голову. ― Ты только что сказал, что тебе хочется арахисового масла. ― Арахис ― не арахисовое масло. ― Но ведь это одно и то же, ― говорит Лэнс. ― Это же раздроблённый и перемолотый арахис. ― И масло? ― подсказывает Кит, хотя мысль его тревожит. Пидж фыркает и тычет отвёрткой в Ровера, отчего тот коротко пищит. ― Я не говорю, что это рациональное! ― Мне нравятся маринованные огурцы, но не нравится маринад, ― говорит Ханк. ― Это одно и то же, ― бурчит Лэнс с недовольством, несоразмерным проблеме. Кит улыбается. Сначала не замечает, что улыбается, но потом челюсть начинает побаливать, и он радуется, что смотрит на баярд, а не на Лэнса. Неловко могло бы выйти. Кит уже понемногу запоминает, насколько разные уровни неловкости можно испытывать, когда дело касается Лэнса. ― Тебе отказано в праве на экспертное мнение. ― говорит Пидж. ― Потому что ты любишь гадкую жижу, которую Коран заваривает из кашицы листьев. ― Если зажмуриться, это как кофе, только некофейный, ― говорит Лэнс. И моргает, глядя на Кита. ― Ты куда? Кит замирает, так и не встав до конца со своего места. И теряется. ― Э-э… ― От ваших разговоров про еду я сам есть захотел, ― говорит Ханк, бросая обломок, с которым он возился. Он встаёт и осторожно пихает Кита. ― Ты чего больше хочешь: зелёной слизи или зелёной слизи? Кит смотрит на него и пожимает плечами. В мыслях ему хочется закатить Ханку грандиозный парад и завалить его цветами за спасение. ― Фу, ― говорит Лэнс. xiv. (Ханк в самом деле лучшая опора) ― Не парься, ― говорит Ханк, пока они идут по длинным пустынным коридорам бок о бок, шаг в шаг. ― Я тоже почувствовал, самую малость. У него следующий гон близко, значит. Кит прожигает взглядом темноту впереди и отказывается смотреть ему в глаза. ― Что? ― Ну, мне показалось, что ты собрался принести ему чаю. Может, я ошибся. ― Ты ошибся. ― Если бы ты собрался, ― нарочито небрежно говорит Ханк, ― это было бы понятно. Я рос в полном омег доме, видишь ли. Подстроился под циклы, хоть я и не альфа, и всё время порывался помочь моим сёстрам чем мог. Это обычное дело, когда живёшь с омегой рядом. Если он тебя попросит прекратить, тогда прекращай. Но у Лэнса случилась пара-тройка гонов в Гарнизоне, ещё до того, как он перешёл на супрессанты, и он никогда не возражал, если я носил ему всякое. Я бы сказал, что ему в кайф было. Кит прекращает шагать и не осознаёт этого, пока Ханк не говорит: «Ой» ― и не возвращается за ним. В груди саднит, будто невидимая рваная рана выжрала всё тепло из крови и оставила его похолодевшим. Ему жгуче хочется вернуться в ангар, в мастерскую Пидж. Хочется прижаться щекой к щеке Лэнса и дышать, дышать, дышать. Одна только мысль о том, что это неизбежно, это нормально, пугает. ― Боже, ― говорит Ханк. ― Даже так. ― Ничего не «так», ― бормочет Кит, растирая лоб. ― Я, м-м, мало что по этой части посоветовать могу, ― признаёт Ханк. ― Но ты помни, что я всегда рядом, хорошо? Если захочешь поговорить. Или что угодно. Кит не хочет говорить. Но они стоят в темноте вместе, и рука Ханка лежит на плече, обжигающая, пока что-то в груди Кита не успокаивается. ― Ты замечательный друг, ― говорит он, и то, как Ханк ошеломлённо улыбается ему, становится достаточной наградой за усилия. xv. (Широ очень ответственный космопапа) Когда защищаешь вселенную, альтернативные супрессанты стоят очень низко в списке приоритетов. От первой экспериментальной партии Лэнс покрывается красной сыпью, так что на следующий гон он опять запирается в комнате. ― Запомните меня таким, какой я был, ― заявляет он за завтраком. ― Не таким, какой я есть сейчас. ― Ты делаешь больно моему обонянию, ― говорит Пидж, кривясь. ― Уходи, очень прошу. ― Ну пардон, ― говорит Лэнс. Чтобы сдержаться и не сунуть Лэнсу в руки свою миску с едой, Кит вцепляется в стол и представляет, как подрывает на льве всё подряд. ― Лэнс, ― говорит Широ и манит его, кладёт ладонь на плечо, и на какое-то время они склоняют головы поближе, тихо переговариваясь. Кит старательно не прислушивается. Вскоре они соглашаются на чём-то, видимо, потому что Лэнс отдаёт Широ честь и нахально ухмыляется в сторону стола. ― Мне вообще-то говорили, что в гон я целюсь лучше, ― жизнерадостно сообщает он. ― Будем надеяться, что проверять не придётся, ― говорит Широ, улыбаясь. ― Иди. Дашь нам знать, если что-то будет нужно? ― Мне нужно мороженое, ― говорит Лэнс. ― Пару галлонов «роки роуд». Настоящие хот-доги. Бургеры. Когда он уходит, Широ поворачивается к столу и откашливается. ― Я спросил Лэнса, готов ли он в гон подключаться к делу. Кит смотрит на него. Ты рехнулся, не говорит он. У него на лице и так всё написано, скорее всего. ― Разумно, ― говорит Ханк. ― Рано или поздно нам не повезёт со временем. Если придётся объединяться в Вольтрона… ― Он согласился. ― Широ потягивает свой чай, тот самый, который так нравится Лэнсу. Киту всегда было интересно, почему Лэнс его вообще пьёт; он сам как-то попробовал, и чай на вкус был как убитые старые носки. ― Попробуем тянуть до последнего, впрочем. Даже думать не хочу, какой это может быть стресс для тела. Кто знает, сможем ли мы вообще синхронизироваться достаточно, чтобы объединиться? ― Может, потренируемся? ― с сомнением спрашивает Пидж. Кит встаёт, со скрипом отодвинув стул. ― Плохая мысль, ― говорит он и не добавляет ничего сверх. Остальные, тем не менее, согласно бормочут, а он соскребает остатки своего завтрака в раковину и притворяется не несчастным. Семь дней, плюс-минус. Он сможет. xvi. (ничего он не может) На четвёртую ночь Кит не может уснуть. Он встаёт и доходит до мостика, разглядывая незнакомые, но умиротворяющие созвездия в ночном небе. Планету укутывает низко стелющийся туман, который вьётся у корпуса замка. На мостике темно, только едва светится фиолетовым кристалл. Кит касается панели управления и воображает, что летит. ― Умеешь же ты время выбрать, ― говорит Лэнс где-то у него за спиной. Кит выдыхает, и всё тело цепенеет. Он чуть поворачивает голову и видит, как у дальней стены шевелится тень съёжившегося Лэнса. Весь оставшийся слабый свет притягивают его синие тапочки. ― Тебе бы лучше лежать. Лэнс не отвечает очень, очень долго. Кит начинает беспокоиться уже, что ему всё это снится; мгновение кажется нереальным, глянь чересчур пристально ― и развеется дымом. ― Я скучаю по маме, ― говорит наконец Лэнс. И делает вдох, слабый, мокрый вдох, который отдаётся вокруг эхом. Кит не рискует пошевелиться. ― Мне жаль, ― говорит он, и говорит искренне. ― Я по всем скучаю, ― говорит Лэнс. ― Скучаю по помещению, которое пахнет мной и кажется безопасным. Я нормально справился с переездом в общагу Гарнизона и не думал, что сейчас это будет меня настолько тревожить. Но всё вокруг неправильное. Я себе места не нахожу. Он ёрзает, и запах растекается, падает на Кита наковальней, сладкий, как прежде, но подёрнутый солью, которую можно почти распробовать на вкус. У Лэнса неровные пятна на скулах и влажные заплаты на пижаме. ― Пялиться неприлично, ― бурчит он и подтягивает к груди колени. Кит дёргает головой в сторону и сглатывает. ― Прости. ― Ничего. ― Мы можем… как-то помочь? ― Буду рад выслушать идеи, ― говорит Лэнс, и его голос звучит смертельно, до самых костей устало. ― Хорошо, ― говорит Кит, хотя идей у него никаких. Они остаются на мостике надолго, наблюдая, как меняется небо и пропадают звёзды. Лэнс вздыхает и ёрзает на месте, но с каждой проведённой совместно минутой ему становится легче. Он словно впадает в транс, заворожённый переменой освещения. В конце концов он говорит: ― В таком величии я должен чувствовать себя крохотным, наверное. Мы так далеко от дома. Но здесь так красиво. ― Да. (Чудесная подушка, уже подшитая, измялась и потрепалась за время своего пребывания в постели Кита. Он всё равно оставляет её у двери Лэнса, но, когда чувствует себя кретином и возвращается забрать, подушки уже нет. После они не говорят ни об этом, ни о доме снова.)