Язвы в сердце

      У Лэмми вообще в жизни не много радостей, мало даже. И все разом между гранями трепещут, томятся в расщелине, а она, значит, вот уже года два над ними проносится бесследно, когда скачет с одного края на другой, более покатый, но менее скользкий. Лэмми, хочет-не хочет, никак задержаться на середине не может – упадет ведь. Потому либо здесь, либо там. Либо черный, либо белый. А серого у Лэмми и в глазах достаточно. Ну и пусть, в общем-то, больно нужно ей это было.       Только что Лэмми перебралась на другой край, преодолела Каньон Радости наконец-то, сидит теперь и поскуливает тихо-тихо, чтобы не услышал никто. Вся ссутулилась и взъерошилась, растрепала волосы, выглядит как шальной мальчишка. У нее на лице затухают последние огарки счастья, щеки и лоб выбелились, растеряли живой пунцовый оттенок, а в руках догорает свеча жизни – маленькой и незначительной, но ее когда-то своим теплом согревающей. Лэмми-то чего, многого никогда не надо было – и искры хватит для улыбки на губах.       – Э-эй! – выталкивается в неровный голосок воздух из легких.       «Эй» – накарябает она на булыжнике, воткнутом в землю подле маленького холмика. «Эй» – будет она выть еще несколько дней, прежде чем осознание дойдет окончательно. «Эй» – потому что она имя-то придумать даже не успела.       – Э-э-эй! – настойчиво тянет Лэмми, скулит так жалобно, что сердце рвется на мириады пульсирующих сгустков, и снова трясет в ручонках маленький трупик.       Он не очнется, Лэмми, прямо как ты не просыпалась во время гипогликемической комы, больше нет.       А Лэмми и упертая, и упорная: сжимает белый комок в ладошках, туда-сюда дергает, того и гляди маленькая головешка оторвется. Ее угловатые коленки упираются прямо в мокрую землю, влажную и липкую, в грязи измазались от ерзания. Если бы это Лэмми хоть на крупицу волновало – у Лэмми в руках мертвый котенок с красными глазенками, словно две вишенки, – один впал, другой еле-еле не торчит из-под белой скомканной шерстки, подбитый будто бы, воспаленный.       – Эй! Эй! – выкрикивает она, мнет нижнюю губу зубами. Конечно же, ответа никакого не следует, зато барахтаются в воздухе лапки с розовыми подушечками.       У него пушок молочный и пахнет так же – аромат слегка угадывающейся сладости. И раньше действительно так было, минут этак двадцать назад, когда комочек пищал и неуклюже ползал под цветами в палисаднике. Сейчас от него ведет чем-то странным, терпкой кислинкой, а под теми же пестрыми бутонами зияет неглубокая ямка – комочки земли нафаршированы корешками и сонными червями. За съеденной зелеными стеблями-змеями шпалерой баюкает этого крошечного котенка Эй Лэмми, тискает в надежде на пробуждение, продавливает лысый розовый животик и раскачивается из стороны в сторону, будто бы тонкое дерево на ветру. В ее запылившихся глазах монохром плачет, серый подернут черной мутью, но сама Лэмми не проронила ни слезинки – колотит дрожью лишь отчего-то.       «А я потеряла тебя сначала, кроха, – думает она печально. – Хорошо, что Мистер Пиклз помог мне, только я ему даже «спасибо» сказать забыла. Представляешь, вот так прямо и забыла. Это ужасно неправильно, мне так стыдно теперь, честно. Но не волнуйся, благодаря Мистеру Пиклзу ты не будешь лежать так в цветах».       – Я все сделаю правильно, – шепчет.       Лэмми подносит котенка ближе и целует невесомо в лобик, сжимает в последний раз пальчиками и зажмуривается, кривит тонкие губы в горькой обиде. Игра тени и света преобразовывает ее лицо: с ресниц слетают завораживающие темные ниточки, скользят по щекам, а глаза наводняются прохладой, и белая склера мнимо темнеет. Какая же восхитительно-загадочная феерия.       Закончив с прощанием, Лэмми аккуратно опускает тушку котенка на дно ямы, кладет очень бережно, на спинку. Смотрит трепетно в последний раз и всхлипывает, только после уже бросает влажный земляной ком. Ну, улетай в свой пушистый рай, Эй.

***

      У Флиппи в жизни все как-то «не до конца». Не до конца радость, не до конца грусть. Середина, чтоб ее, нейтральная сторона перманентно. И болезнь тоже ведь отставать не спешит: сегодня, проглотив последнюю таблетку, понимаешь, что хорошо, завтра (или не завтра, это как повезет еще), очнувшись с запекшейся на лице и костяшках кровью, налившимися сукровицей царапинами на руках, постепенно осознаешь, что нет, не до конца все-таки.       Из огня да в полымя, верно же подмечено. Казалось, там, на войне, все было намного проще. Успел привыкнуть, адаптироваться более-менее всего за неделю, перестроить подсознание на другую волну. Кто бы мог подозревать о том, что обратного процесса не существует и что на волне первоначальной его ожидает белый шум, непереносимые больше ни в каком виде статические помехи. И ничего сверхъестественного: просто привычки были – привычки остались. Желание закрыть голову руками и упасть наземь при грохоте от вертолета в небе никуда не исчезло. А вот курит он чаще обычного, да. Говорят, нервы.       – Эй!.. – крикнул знакомый голос откуда-то справа. Резковато-высокий. Лэмми, ну конечно.       Сегодня, если уж по-честному обо всем, Прапор с ней встречаться не планировал. Не то состояние и совсем не та палитра цветов на одежде. Но в выкрике ее запечатлелось нечто такое странное, удаленное на много-много миль, знакомое и до чего же простое. То, что изучено за столько лет, проанализировано, выявленная страхом и ужасом эмоция.       – Э-э-эй! – доносится из-за облепленного кустарником штакетника.       Флиппи много времени не понадобилось, чтобы понять, что же происходит на самом деле. Вот сидит на земле Лэмми, согнувшаяся крюком и точно вопрошающе обратившая вверх руки, продолжает нечленораздельно бубнить что-то. В ладонях у нее, поддерживая невыносимый хор жуткого ритуала, маленький белый комок часто-часто пищит и извивается. И двух недель нет – это сразу видно становится, а Лэмми его трясет яро в воздухе, как резиновую игрушку, и тоненько хихикает, в грунте возится.       – Я все сделаю правильно… – едва слышный надтреснутый шепот.       Лэмми подносит котенка ближе, а он ей прямо в лицо мяукает и топорщит крохотные лапки – коготки у него гибкие еще, мягкие, толку мало. Она окаймляет его шейку тонкими грациозными пальчиками и давит – о черт! – уверенно, сжимает трепыхающееся тельце в слишком сильной хватке. Ее глаза с длинными ресницами зажмуриваются крепко, словно бы не хотят видеть, а по губам змеится язвительная усмешка, маниакальная. Как только зверек в ее руках потихоньку затихает, похрипывая в агонии, Лэмми опускает его куда-то на землю. Чуть отойдя вбок, Флиппи заметил могилу: маленькая, вырыта под фиолетовыми и желтыми цветами садовой лопаткой.       Наблюдать за происходящим и дальше Прапору становится труднее – отчего-то начало внутри подозрительно клокотать, словно бы кровь разрывает изнутри капилляры или что-то любое другое скребется наружу, после каждого нового кома земли в могилке котенка выпуская агрессивно когти.       Под конец Лэмми утрамбовывает холодный грунт руками, ладонями бережно придавая форму невысокого холмика. Так ведь это должно выглядеть, верно? Стряхивает все ненужные травинки и камешки, чтобы идеально ровно было, и, качнувшись в сторону, отламывает один яркий цветок от общей вереницы. Желтый – значит цвет солнца. Солнце – значит жизнь. Ты будешь жить вечно, выдыхает в странном облегчении Лэмми, прежде чем воткнуть острый стебель в холмик.

***

      Вообще-то она его сама поймала, выследила и окликнула, весело подскакивая от радости. Лэмми подбежала к Флиппи вместе с приклеившимся к ней запахом садовых цветов, отряхивая колени по пути от комочков земли, и сразу лучезарно улыбнулась, пригладила безынициативно рукой распатланные кудряшки.       – А я вот в аптеку шла, привет, – выпрямившись струной, пропела Лэмми – и ведь так же сладко, мелодично – и расслабленно выдохнула.       – В аптеку? – автоматически переспросил Флиппи, но на периферии сознания уже приготовившись пропустить ответ мимо ушей.       – Да-а, – поникает она, а потом шепотом продолжает: – Никому только не говори, но у меня, – выдерживает паузу, встает на носочки и произносит одними губами: – У меня в последнее время часты иллюзии. – Ветер подхватил ее озорной смешок.       А Флиппи почти ощущает, как вибрирует под ногами от безумного писка земля. Двадцать пять сантиметров под уровнем грунта – рандеву с червями и жуками.