***
Вечером Лэмми пишет Флейки СМСку, мол, пройдемся на ночь для лучшего сна? Флейки отвечает одобрением, отправляет дурацкий подмигивающий смайлик «;)» в довесок, и в Лэмми в одно мгновение просыпается такая страшная злоба, такое сдерживаемое, толкающееся с криком в глотку чувство, что хватит на то, чтоб сломать трусливой Чудачке ее костлявое запястье и расквасить веснушчатый нос. Лэмми потирает ладони и кусает губы, ухмыляясь, не может уже совладать с собой. Надевает юбку и любимый белоснежный свитер, маскирует за высоким горлом поселившуюся на губах ухмылочку; долго-долго ползая по полу, нахлобучивает на Мистера Пиклза его наконец найденный под кроватью цилиндр и пихает игрушку подмышку, от радости и предвкушения скачет будто бы на невидимом пого-стике. А жар внутри нее теперь впору величать нетленным энтузиазмом. Страшиться-то Лэмми уж точно нечего, гхи-хи! В парке ее давно уже ждет Чудачка со своей неизменно смазливой жалобной мордашкой и густой копной распатланных алых волос, переливы которых переняли на себя подтеки колыхающегося на горизонте закатного зарева. (Убегайка мысленно вырывает ей клок с виска, скрипя зубами и покрываясь острыми иголками ядовитой злобы.) Убегайка машет ей издалека, улыбаясь широко и дружелюбно, как заучивала. Всю прогулку Флейки расспрашивала Лэмми о всякой ерунде, конечно же, для вступления всунула сначала привычное «как дела?» и получила грубо-обыденное «нормально». Иногда легко посмеивалась, изредка даже шутила; поинтересовалась будто бы вскользь, с чего это Лэмми вдруг решила отрастить длинные волосы и носить большие однотонные свитера. Лэмми не ответила – пропустила только в свежий прохладный воздух смешок и сказала, сверкая лучезарной улыбкой: «А давай сходим в закусочную на плазе?». Чудачка оторопела, ее глаза потеряли блеск. Она ответила: «Но я не была там ни разу». «Ничего, я знаю дорогу». «Отлично!» Лэмми знает дорогу, конечно, конечно, Лэмми уже не собирается сворачивать с нее и начинать все с начала. Они проходят мимо обветшалого секонд-хенда и нескольких домов, не встретив ни души, ни единой фигуры в полусумраке. И Убегайка заговаривает Чудачку, пудрит ей мозг своей повседневностью, вставляет всякие модные словечки в пробелах, чтоб все до конца выглядело просто и конгруэнтно, а как-то даже подмечает, что Флейки на редкость красиво краснеет, когда ей делают комплименты или хвалят. Флейки хихикает. Нервно.***
Ветер ревел меж листьев, нагоняемый ночью. Оранжевый свет фонарей походил на осколки солнца, разбившегося о горизонт, точно хрустальный шар. Воздух затормаживает время холодом и напряженностью, представляя существующую реальность медленным, скучным, низкопробным фильмом. Лэмми толкает Флейки в грудь. И еще-еще-еще, пока всклокоченный затылок не встретился с каменной стеной, еще-еще – хватает ее за челку и дергает в сторону, путается и напарывается пальцами на заколки, выдергивает их прямо так с волосами, снова толкает – в плечо. Флейки выскуливает несуразицу, но Лэмми бьет ее по голове кулаком с характерно детской тактикой – ребром, а не костяшками, – пинает оголенные ноги, бьет мыском прямо в кости и подошвой сдирает кожу, слой грязи оставляет. А Чудачка закрывается руками от рушащихся на нее на манер тяжелых камней ударов и в перерывах, когда момент улучает подходящий, высоко вскрикивает, резко, звонко, точно стекло о плитку разбивается. Стена резонирует, и визг отскакивает от поверхности аккурат в уши Лэмми. Та корчится. Да нет же, от неполноты насыщения лишь: гложет внутри что-то сильно, после каждого удара забирает у Убегайки какую-то часть и заставляет забыть обо всем абсолютно. Что будет завтра? Через три часа? А час? Неважно. Лэмми наматывает пряди Флейки на кулак (переливы которых переняли на себя рдяные росчерки на ее лице) да скребет ножом для сыра, отрезая неспешно, как будто туго натянутые струны рвет. Глаза-бусинки Мистера Пиклза алчно сверкают звездами.***
Утром в школе Лэмми Чудачку не видела. И в парке ее не было. И на качелях она не сидела. Дома Лэмми узнает от родителей, что мать Флейки прибежала рано утром в аптеку и накупила всяких обезболивающих, бинтов-пластырей, взяла даже пачку хорошего снотворного. Встретившаяся в магазине Гигглс по секрету обмолвилась с Лэмми о Флейки и пояснила, что та уехала куда-то с родителями. Лэмми молча кивнула, понимающе. Сниффлс и Петуния недолго увиливали от ответа и все-таки раскололись, мол, а у Флейки хроническая ангина с гнойниками, или ты не знала? фу, не самая приятная болезнь, лучше уж за партой отсидеть! Каддлс подтвердил слова Петуньи и Сниффлса, но болезнь исказил до обычной простуды. А чавкающий конфетой Натти вообще ничего не знал. Лэмми чуть-чуть обеспокоилась: у каждого в кармане имелась своя правда насчет Чудачки, а это значит, что в дневнике Флейки случившееся попало под пункт «ОЧЕНЬ ЛИЧНОЕ! ЧИТАТЬ ЗАПРЕЩЕНО!!! каддлс живо верни мой дневник на место иначе я расскажу обо всём учителю ахахах! :)))», а вот это в свою очередь значит, что родителям своим Флейки соврала и наплела какую-нибудь неправдоподобную чушь. Лэмми слишком давно общается с Флейки, чтобы ничего не понимать и ни о чем не догадываться. И с Флиппи тоже, кстати.***
Возвращается домой Убегайка поздно – засиделась в гостях у Петуньи (у нее тако-о-ое красивое новое платьице!), – потому идет в обход, чтоб побыстрее было, по обочине дороги. Прилетавшие в голову мысли подпитывали красочность и целостность окружения. Это как большой мыльный пузырь, который растет, растет, растет, обрастает розовыми и фиолетовыми бликами и в фантастической феерии света-тени переливается всеми цветами радуги… …растет, растет, готовясь вот-вот лопнуть и окропить лицо Лэмми горькими мутными каплями. Вдалеке Лэмми неожиданно замечает два кругляшка – это горят фары машины. Желтый свет дотягивает до нее свои руки и скидывает с Лэмми тень – длинную такую, немного колышущуюся и будто вибрирующую. Она смотрит завороженно секунды две-три, не то резко и коротко вдыхает, не то вздрагивает, а потом, прислушавшись к пустившемуся в отчаянный галоп сердцу, решает все же, что да не стоит оно того. Шаркает ногой – свет уперто врезается ей в спину и льется еще на несколько метров вперед. Гхи. Убегайка убегает. Порывисто срывается с места, словно б кипятком ошпаренная, и едва-едва не катится кубарем в кювет, успев кое-как перескочить. Свет за спиной погас, и перед глазами у Лэмми от этого настойчиво скачут фосфены, искрятся, как помехи на экране телевизора, и плывут прочь от взгляда, когда она зачем-то тщится разглядеть их размазанный контур. Она не могла задеть можжевеловый куст, а ветер не мог запутаться в нем и потревожить иссохшие ветки, потому что Лэмми пробежала его метра четыре назад и потому что стоит невыносимое затишье. На поле Лэмми выбегает как затравленный зверек. В периферийном зрении у нее все трясется и переворачивается вверх тормашками, отчего она даже подумала прислушаться: не грузовая ли фура где-то близко проезжает?.. Ну пожалуйста! Флиппи догоняет ее быстро, не особенно и напрягаясь, даже в подреберье из-за сбитого дыхания не колет. Догоняет и хватает за шкирку, как нашкодившего щенка, сразу ослабляя хватку и толкая Лэмми в крепкие объятья тьмы. Лэмми распластывается на жесткой ледяной траве, комично сверзившись и вытаращив как мультяшка глаза, теряет всякую ориентацию в пространстве и беспомощно гадает, где тут, значит, низ, а где верх. Прапор не говорит ни слова – все действия сопровождает хладнокровное равнодушие к попыткам Убегайки вскочить и отмахнуться. Он обнажает армейский нож, и его бледное свечение леденит Лэмми душу, сердце замораживает, а горло превращает в одну сплошную ледышку. Лэмми кричит сипло: «Нет! Не-е-ет!». Кашляет-лает. И снова: «Нет!». Волосы-пружинки сдавили, дернули грубо, отведя руку вбок, – шейные позвонки у Лэмми хрустнули, а звук этот донесся до ушей пушечным выстрелом. «Нет!» Лезвие мелькнуло выше макушки, скользнуло по прядкам, как ласково огладило, и в воздухе в тот же момент повисли длинные ниточки, шелковые или люрексовые, причудливо извивающиеся, как живые, и пикировали точь-в-точь в пушистую, горящую в темноте лунным светом кучку из мягких кудряшек. Лэмми ревет навзрыд, сучит ногами и в испуге хватается за голову, щупает волосы. Пихает Прапора пяткой и пинает прямо по ребрам (в голове замаячило воспоминание о сумочке и ее содержимом), ныряет рукой вниз и тут же подскакивает – за секунду «до» в тусклых глазах Флиппи отразился яркий-яркий огонек, предупреждающий, вторящий мантрой: «Не стоит этого делать». Нужно скорее это сделать, давай же, Лэмми! Лэмми обходит его руки и выставляет вперед маленький перцовый баллончик – тонкая струя выстреливает с шипением в упор, четко в глаза. На секунду у Прапора в паутине мыслей виснет тишина, и потом только резко, усилившись, разражается в голове ослепительная вспышка сверхновой, нервные окончания искрятся, и искра эта ползет целенаправленно к бочке с порохом – Лэмми замечает мимолетом перед тем, как Флиппи приникает руками к лицу и отшатывается назад, пытаясь подняться, но только путаясь в ногах и едва не падая на нее, кислотный желтый (может, ей померещилось?), наливающийся огнем и почти ее сжигающий живьем, удушливым чадом исходящий. Прапор шипит и кряхтит, кашляя. Попытка вдохнуть забитым носом оказалась отрезана так же резко, как и белоснежные волосы Лэмми. И в горле спирает дыхание, и печет, коптит подобно пламени, проецируя схожие ощущения на лицо: со скул и лба точно стамеской кожу содрали и для приправы втерли перец, о, а в глазницы залили щелочь. Он надеется открыть глаза, но до душевной боли знакомый блефароспазм выказывает свое неодобрение. И вот теперь уже веки открыть нормально не получается просто физически – необходимые сигналы расщепляет кислота. Думается, беги, Убегайка, скорее, пока шанс такой выпал. А Лэмми мух ловит и таращится удивленно (и встревоженно) на Прапора, трясется пуще прежнего, забывает, как ногами шевелить надо. А приходит в себя более-менее Флиппи довольно быстро. Он хватает ее за лодыжку свободной рукой и подтягивает, пробуя отмахнуться от хлестких девичьих ударов вслепую, а Лэмми в ответ только дрыгается бестолково и орет севшим голосом – на ее худом лице возникает резкий O-образный провал. И армейский нож выносит ей приговор, впиваясь в грунт и утягивая за собой мягкую ткань свитера под пласты земли. И Лэмми в одночасье почувствовала себя остриженной овечкой на разделочном столе, которая зачем-то все еще смешно машет конечностями и блеет высоким, подрагивающим голоском. В фильмах на такой случай в траве припрятаны здоровые камни, думает Лэмми. Шарит рукой по зелени, выискивая с надеждой, и задыхается, задыхается, чувствует влажную руку на своей хрупкой шейке, обозначающие горло пальцы. «Нет!..» Упругие сухожилия смещаются под мощным натиском, а в висках начинает ритмично стучать. Лэмми кашляет в унисон Флиппи, силится хапнуть ртом воздуха, но тяжелое тело сверху вдруг подминает ее под себя. Гхи-хи, раздается глупый смешок Флейки на кромке рушащегося сознания. Лэмми… Лэмми пытается… Время остана-авливается, растя-ягивается, как заме-ерзши-ий мед… Лэмми сгиба-ает ногу еле-еле и отта-алкивается пяткой, ско-ользит по земле-е и грязи, отполза-ает куда-а-то вбо-ок (сцепленные на горле пальцы каменеют), тщи-ится, тщится вы-ыкарабка-аться-я и-и…ски-ину-уть Пра-апора-а с се-ебя-я…
та-ака-ая-я о-осла-абша-я-я…
бе-една-ая-я, бе-една-ая-я-я…Лэ-мм-ми-и-и… не-е-е-ет…
че-е-ерто-о-ов сло-о-оу-у-мо-о-оу-у-ушн-н-н…
Ле-е-езвие-е с-с ти-ихи-и-им…тре-е-еско-ом…
вре-е-еза-ается-я в…
каму-у-уфли-ированн-ную-ю гру-убу-ую-ю-ю…тка-а-ань и-и…
поло-осу-ует на-а мане-ер…
о-острой бри-и-итвы, и вгры-ыза-ается жа-адно… в пло-оть – Фли-иппи содро-огается и хри-ипло рычит, по-о-звериному, разъяре-енно, наощупь и-ищет собстве-енное оружие и отпи-ихивает рукоять в сторону. А собственному оружию Лэмми видимо нравится больше, чем Флейки, вот ага. Лэмми как проснулась, заерзала. Перед глазами все горит и тухнет, словно она – шарик на стремительно крутящейся рулетке. Красный-черный-красный-черный-красный-черный. (Вот бы попасть на нейтрально-зеленый.) Прапор перекатывается на спину – Лэмми дышит часто-часто, глаза так и вываливаются из орбит – и лезет незряче рукой под майку, прощупывает, напарывается на искомую рану. А Лэмми кашляет и все так же глотает комы воздуха, ребра выгибаются дугами и хрустят. Она сминает примятую траву пальцами и ползет куда-нибудь подальше, ослабленная, уставшая, измученная, попутно пихает Прапора ногами – он ее не замечает и полностью концентрирует внимание на саднящей борозде. Ха-ха, да ладно, царапина, затянется как на собаке. Ну, зато еще один рубец в коллекцию. Флиппи приоткрывает глаза – на месте огня зияет выжженное пепелище, – выкашливает вкупе с горькой слюной и смешком на землю: – Ну и дуры же вы. – Поднимается, опираясь на предплечья, следит за мелькающей из-под пола свитера мультяшной овечкой воспаленным глазом, правильно-человеческим, светло-карим. – Из-за сраных волос сцепились. – Не из-за волос, – шепчет Лэмми. – Не из-за волос… – еще раз, тише. – Че? Это шутка? – Прапор резко поменялся в лице, выше переносицы залегла глубокая складка. Он размыленным взглядом нашел копну срезанных волос и запустил в нее пальцы – одна его часть, иная, целая-невредимая, наслаждалась их холодной мягкостью и нежностью. – А-а… прости. Вымазанная в крови рука ухватила Убегайку за щиколотку, а другая скользнула по бедру – Флиппи подтянул уползающую прочь Лэмми обратно и подтянулся сам, движения болезненно резкие, немного диковатые, так что теперь она лежит рядом с ним на животе с ошалелым лицом, обглоданной головешкой и розовой овечкой на заднице. Лэмми попыталась одернуть юбку. – Завтра к парикмахеру тебя поведем, – пояснил Флиппи, обращая голову к ней. Только Лэмми пародировала почивший труп и безынициативно тянула вниз белую (зелено-рыжую) ткань.