Bedtime Stories.

Когда мир рушится, нужно найти опору. Человека, который бы смог поднять с колен, научить вновь правильно дышать. Хельга смотрит на себя в зеркале и думает, что она красивая. Высокая, подтянутая, с золотыми волосами и алыми, будто кровь из её воспоминаний, губами. А в глаза никто никогда не посмотрит. Пустоту не заметят, спишут на плохое освещение, забудут, как только она улыбнётся. Так уж заведено, она к этому привыкла. Не грустно даже, не разочаровывает. Просто законы у этого мира такие, с этим лучше смирится, бунтарей никто не любит. А Хельга хочет, чтобы её полюбили. Встреча с Рурком была спонтанной, неожиданной, пугающей слегка. И его глаза, светящиеся живым интересом, запали в душу, перевернули всё там вверх дном, заставили Хельгу вновь нормально дышать. Не научили, именно заставили. Связали её тугими верёвками, перевязали цепями, начинали душить, едва она что-то не то делала. И всё же Рурк не был таким ужасным человеком, каким его описывали. Хельга верила, Хельга знала, Хельга видела. Ощущала его грубые руки на своей талии, слышала его слегка безумный смех. Он её понимал, обнимал по ночам, когда ей было страшно, говорил, что в той резне на ферме виновата не она. Внушал, что она не сломлена, что её ещё возможно полюбить. И она поверила. Повелась, как малолетняя дурочка, радовалась подаркам, пищала от удовольствия, когда он заламывал ей руки, полосовал бёдра ножами. Считала, что иной любви не бывает, что иной любви никогда и не существовало. Рурк поднял её с колен, выровнял дыхание, надел поводок на хрупкую шею. Стал её опорой, её спасением. Оно ведь легко не даётся, но нужно переждать. Хельга как мантру каждый вечер повторяла - возрождаться всегда больнее, чем умирать. Разворовывать могилы, громить памятники, вскрывать головы жалким учёным, пытающимся помешать их планам – легко. Жить без тёплых и сухих губ Рурка – сложно. Поэтому Хельга без сомнений всаживала пулю в висок очередного очкастого миротворца и спешила в постель к своему спасению. Она не боялась крови, не боялась кишок, вывернутых наизнанку, и громких криков, полных ужаса. Всё это уже не ново, не будоражит разум, не заставляет лить слёзы. Всё это – обыденный ритуал, часть её жизни, ещё одна причина, почему Рурк продолжает согревать её ладони в мороз. Хельга ведь не глупая, она знает, что если не быть полезной, то мужчина от неё избавится, бросит в пропасть, оставит гнить. Поэтому-то и молчит, приносит по утрам кофе, стирает одежду, перепачканную кровью. И свою, и Рурка. Семейное дело, так это вроде сейчас называется, да? - Слышала про этого безумного старикана, Тадэуса Тэтча? – однажды тянет он, когда они ужинают после долгого, и действительно тяжелого дня. Учёные подозревают, что с этими двумя не всё чисто, что им нельзя доверять. Кто-то сливает информацию, тянет их на дно. А балласты следует убирать, пока они окончательно не потопили корабль. – Он собирает экспедицию. Хочет найти какую-то книжонку. Он её, кажется, путеводителем по Атлантиде обозвал. - Это же миф? – усмехается Хельга. Ничего выдуманного, ничего такого, что можно поставить под сомнение. Сказки Рурк не любит, Хельга же старается ему лишний раз не перечить. Только тут всё по-другому. Он действительно в это верит. - А что, если нет? - А что, если да? – всё это пугающе, будто перед ней вовсе не тот человек, который несколько лет спасал её от разрушения. Рурк хмурится и бьёт девушку наотмашь. Больно так, с наслаждением. Хельга не перечит, она уже привыкла, а сейчас в лишний раз убедилась, что ни к чему хорошему это обычно не приводит. Привычки обычно становятся потребностью, вы знали? Особенно остро это ощущается, когда ты не можешь получить то, к чему так привыкла. - Тадэуса убить нельзя, он ещё пригодится, – говорит Рурк, и обводит рукой горстку празднующих находку мужчин и женщин. – Смотри, сколько их. Выбирай одного, любого, спишем на самоубийство. Хельга хмурится, но Тэтча не трогает. Пусть поживёт ещё, старый ведь, скоро сам помрёт. Зато какого-то маленького мальчика, худого, щуплого совсем, на завтра найдут застрелившимся. Такое часто случается, никто не станет задавать лишних вопросов. Пустоту в глазах можно скрыть, пару раз мазнув тушью и нанеся тени. Боевой раскрас, предупреждение об опасности. Никто не замечает, всем важнее фигурка и улыбка, а эти вещи Хельга отточила до совершенства. Разве что Рурк изредка замечает, что ей грустно, или, что у неё вновь дыхание сбивается, а затем тянет за поводок, приказывает собраться и перестать корчить из себя бабу. Проблема только в том, что она и есть баба. Сопливая, мечтающая о принце на белом коне, а получающая садиста с ружьём. Но жизнь не сахар, Хельга привыкла. Не нужны замки, букеты и завтрак в постель. Даже без походов в кино можно обойтись. У каждого своя романтика, так ведь? Они с Рурком вполне счастливы, разграбляя гробницы и избавляясь от свидетелей. Для спасения ведь не нужен мягкий голос и белое крупное животное. Присутствия в жизни будет вполне достаточно. Купол обыденности и безумства начинает трещать по швам, когда Майло, с его огромными очками и писклявым голосом, спрашивает, что с ней не так. Замечает искусанные губы, чей цвет уже давно потерял свой насыщенный кровавый оттенок. Замечает пустоту в глазах и почти не уловимую дрожь. Какой-то он слишком внимательный, слишком любопытный. Таких бы расстрелять, сбросить в каньон, но Хельга только пожимает плечами и уходит. Рурк ей запретил его трогать, да и рука на него не поднимется, лучше уж механика какого-нибудь на куски растерзать. Не выходит из памяти, ни спасение её, ни учёный в огромных очках, ни принцесса с тусклыми волосами. Все трое прочно застряли в её сознании, огнездились там, построили собственный город. Хельга бьёт со всей злостью, вкладывая всё безумство, и всё непонимание ситуации. Вонзает острый нож в грудь неизвестного мужчины и начинает плакать. Как тогда, в детстве, когда не понимала, почему мама уже несколько дней не хочет вставать с сырой земли, а сёстры больше с ней не играют. Возвращаться не хотелось, но мысли сами её туда за собой потянули. Хельге выть хочется, потому что принцесса не лучше неё, даже, можно сказать, абсолютно такая же. Пустая, сломанная и сшитая заново десятки раз. Так почему же и Рурк, и Майло смотря на неё с таким нескрываемым обожанием? Что такого есть у неё, чего нет у Хельги? Поводок сжимает шею, тянет её назад, к домику, в объятия оголодавшего до женского тела Рурка. И даже тошно становится от мысли, что не её он будет сегодня представлять, а принцессу. Тошно, и до смешного нечестно. - Это я не со зла. – кричит Рурк ей вслед. Ну и к чёрту. Знала ведь, что никому он эту бабу продавать не будет, оставит себе, будет любоваться вечерами, а может и целыми сутками. И всё равно осталась с ним до самого конца, до разбитых рёбер, до падения на дно пропасти. Так и останется теперь гнить здесь. К чёрту. И Майло, и Рурка, и Киду. Всех троих к чёрту, разом. Хельга достаёт пушку и стреляет, даже почти не целясь. Но в шар попадает. Пусть сгорят они все вместе, в ярком огне, разобьются о камни. Дешёвая оказалась опора, недолгосрочная. Дыхание сбивается снова. Обидно даже слегка, но ничуть этих существ на шаре не жаль, может хоть что-то сравнимое с её болью почувствуют. Слышатся крики, стоны. Поделом. - Это я не со зла. – тянет Хельга, прежде, чем потерять сознание, погрузится в темноту, сломаться окончательно.