…Девяносто процентов музыки, Даже если она – беда… Так во мне, несмотря на мусор, Девяносто процентов тебя. А.Вознесенский
«Сколько же это может продолжаться?.. Как помочь ей, как избавить от этой бесконечной и безжалостной болезни? Ведь казалось, что всё страшное позади, – нет, всё как прежде, ежели не хуже… Зачем же это ей, почему же не мне?! Ах, если бы можно было достать сердце из моей груди, сделать из него волшебную сыворотку, она приняла бы её и стала здорова…» С такими думами Умари брёл по дворцовому парку. Дул сильный ветер, он всё усиливался и усиливался, и, наконец, консорту показалось, что сейчас упадёт береза, стоявшая у пруда. И в этот самый миг за спиною его раздался голос: – Здравствуй, знакомый! Умари вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Инифинт. На кудеснике был не старый поношенный плащ, а кафтан, расшитый золотом. Борода его была аккуратно подстрижена. Смотрел он сурово. Безумная надежда закралась в сердце Умари. – Ты можешь вылечить её? – Могу, – прогудел старик. – Ты же знаешь, я могу всё. Но желание своё ты уже израсходовал… – Я выполню любое твое условие, – с готовностью сказал Умари. – Что ты скажешь, то я и сделаю. Только пусть она поправится! – Слушай меня внимательно. Чтобы ей помочь, есть только одно средство: ты должен уйти, оставить её навсегда. Лишь только ты выйдешь за пределы этого парка, она станет здорова. Но если ты вернёшься, она умрёт. Раздумывать было не о чем: Умари повернулся и направился к парковым воротам. Ветер дул ему в спину. Он услышал позади себя хохот, – обернулся, но Инифинт уже исчез. Когда Умари достиг ворот, то увидел, что они никем не охраняются. «Где же стража?!» – с негодованием подумал Умари, но тут же понял, что не его это теперь дело – выяснять, почему стражники покинули свои посты. Королева будет здорова только ценою его ухода… Он взял на королевской конюшне своего коня и поскакал на улицу Виктории. Госпожу Ави он нашёл на кухне. Квартирная хозяйка почему-то плакала. – Что случилось? – спросил её Умари. – Умерла, – всхлипнула госпожа Ави. – Королева умерла… Такая молодая, такая красивая, такая справедливая!.. Мы так её любили… Умари похолодел. – Обманул?.. Он меня обманул!!.. – прошептал он и закрыл руками лицо: – Обманул! Обманул! Обманул!!.. …Он вытер мокрые глаза и понял, что лежит в темноте возле спящей жены. Умари повернулся к ней. Ильчиэлла лежала на спине неподвижно. Ему вдруг показалось, что она не дышит… Он тихонько приподнялся и осторожно положил голову ей на грудь: почувствовал сухой жар сквозь ткань сорочки, но сердце её билось… «Жива…– он всхлипнул. – Жива… Господи всемогущий, жива…»***
Утром Мэлиот испросил его аудиенции. – Ваше Высочество, – сказал он консорту, – через пять дней коронация Силлона... Умари был весь в себе, он словно сжался в комок: переживания за Ильчиэллу и страх потерять её превратили его почти что в неврастеника. Он поднял на министра иностранных дел покрасневшие от бессонных ночей глаза: – Коронация. Вы хотите сказать, что после всего произошедшего, нас ещё ждут в Славии, на коронации? Министр твёрдо кивнул: – Уверен, что ждут. Мы со Славией не ссорились. Я убеждён, что герцог Ч*, сбежав и бросив здесь своих людей, не рискнёт поведать королю подробностей своего фиаско…Заговорщика своего они получили, мы ничем им не обязаны. Отказ подписать мир сам по себе не означает объявления войны. А вот если мы не приедем на коронацию, это будет расценено, как вызов. Нужно ли нам объявлять Славии вызов?.. – Кому же ехать?.. – спросил Умари медленно. – Вам, Ваше Высочество! Вам и мне. – Почему бы вам не поехать без меня?.. А, впрочем… – консорт пришёл в себя и осознал, что не должен упускать шанса познакомиться с Силлоном. Знакомство это могло стать весьма полезным для обеих сторон. Умари только понаслышке знал, что за человек Силлон и что за правитель. Новый король Славии представлялся ему человеком смелым, решительным, но неопытным в политических вопросах и неискушённым в дворцовых интригах. Решение Силлона посадить под замок вдовствующую королеву и её дочерей казалось Умари крайне неразумным, а желание наследника Флаолина воевать с Люберией, не утвердившись как следует на престоле, и того пуще удивляло консорта. Была ещё одна причина ехать: хотя о Роане он и вспоминать не хотел, однако понимал, что Фарли переживает за друга. Возможно, в ходе переговоров с Силлоном удалось бы отстоять жизнь этого глупца… Как же ему хотелось посоветоваться обо всём об этом с Ильчиэллой! Но беспощадная лихорадка путала мысли королевы, не давая обсуждать с нею никакие дела… – Да, едем, – сказал консорт. – Выезжать нужно сегодня к вечеру. …Ему вспомнилась сырая промозглая зима 13-го года, когда мачеха слегла с сильнейшей пневмонией. Шла война, отец был в армии, и они – Умари и его единокровные сестра и брат – остались одни, брошенные и одинокие. Умари вдруг стал самым старшим в семье и почувствовал, какой груз ответственности лёг на его плечи, и как, доверившись его приобретенному за одиннадцать лет жизненному опыту, потянулись к нему внезапно осиротевшие сестра и брат… В ставшем вдруг огромным доме было пусто и холодно. Он разузнал, где можно раздобыть дров, и послал Серго в лавку, и бездельница Наоми, за свои неполные восемь лет ни разу не вымывшая ни одной чашки, впервые в жизни надела мачехин фартук и, на вытянутых руках держа миску с тестом над сковородкой, стала печь оладьи. Как ни удивительно, они не сгорели. Есть их было почти что невозможно, но Серго с братом, как сговорившись, ни слова упрёка не сказали юной стряпухе, и, молча доев несчастные оладьи, присели рядышком на дощатом полу и с тоскою уставились в воющую печь…***
…В осунувшемся, бледном, заросшем щетиною сорокалетнем мужчине, приглядевшись, можно было узнать дворянина: по его аристократическому носу, благородной линии рта и белым холеным рукам – тем самым рукам, которых он уже должен был лишиться, не остановись Умари вовремя в своём мстительном порыве. Увидев вошедшего в камеру консорта, похититель его сестры вздрогнул и изменился в лице. – Ваше имя? – по-славийски спросил его Умари. – Граф Эдони, – прошептал человек. – Кто второй похититель? – Франк, он – егерь господина герцога… – Герцог специально захватил из Славии своего егеря – как грубую силу? – Да… – Ну что, граф, достаточно ли я напугал вас? Граф Эдони посмотрел на консорта с ужасом во взоре: – Ваше Высочество, я прошу вас, пощадите! – Вы думаете, если вы до сих пор целы, этим обязаны одной моей медлительности?.. Граф не понимал и смотрел со страхом. – Я готов сделать всё, что вы от меня потребуете, – с готовностью сказал он. – Например, изменить вашему дорогому хозяину? – Он бросил нас, – с горечью сказал граф Эдони. – У вас есть семья? Дети? – Трое, – признался граф Эдони. Умари нахмурился. – Это не помешало бы вам убить детей моей сестры?! – Мы не получали приказа никого убивать, – быстро сказал Эдони. – В случае разоблачения тайника мы должны были лишь угрожать убийством… Умари продолжал хмуриться: – Вы позволили сделать себя исполнителем гнусной затеи, граф, – заметил он. – А что – хозяин гостиницы, он был в сговоре с вами? – Нет. Мы не объясняли ему ничего, чтобы он не выдал нас; только заплатили, чтобы он никого не пускал наверх и в конюшню. «Что же я наделал?!..» – подумал Умари, вспоминая полыхающую гостиницу и досадуя на свою поспешность. Ему и в голову не пришло, что похитителям опасно было посвящать хозяина гостиницы в подробности своего плана, – тот, будучи честным гражданином, мог донести на них. Почему же консорт был так уверен, что Морино продался герцогу? Воистину, разум его помутился… На одной чаше весов был славийский заговорщик и собственная гордость, на другой – сестра и её дети. Ему бы следовало, по-хорошему, выдать герцогу десять Роанов, чтобы не рисковать жизнью племянников, поэтому вторая чаша перевесила сразу, но, когда он узнал от госпожи Ави о местонахождении похищенных и получил шанс освободить их – вот тогда весы задвигались. Обе чаши болтались перед глазами, уравновешивались и снова разъезжались, вверх уходила то одна, то другая чаша. Эти колебания весов изводили его вплоть до момента освобождения заложников и утомили просто до изнеможения. Когда опасность миновала, желание было лишь одно: отвести душу, рассчитаться с врагами, а не разбирать, кто прав, кто виноват… И вот результат: решительный и неправедный судия, Умари безвинно разорил беднягу Морино, разорил подчистую, разорил, произнеся всего две фразы! Но времени поправлять свою ошибку у консорта уже не было: вечером надо было трогаться в путь… – Вот что, граф, – сказал он, подумав, – нынче я уезжаю в Славию. Мне необходимо, чтобы герцог считал мой приказ отрубить вам обоим руки исполненным. Поэтому отпустить вас на родину я не могу. Если хотите, можете написать своей жене, что вы живы. В Славии ей тайно доставят ваше письмо: я попрошу об этом своих людей. То, что вы способны писать, убедит её, что руки у вас пока на месте. Имейте в виду, что я рассчитываю только на её неболтливость. По лицу Эдони было видно, что он не верит в бескорыстность предложения Умари. – Что я должен буду сделать за это? – глухо спросил он, боясь, что за столь щедрую милость консорта ему предстоит дорого заплатить. «Поздравляю, – сказал себе Умари, – кто теперь, после твоих изощренных угроз, поверит в твои благие намерения?..» – Подумаю, – проговорил он вслух. – Пока мне ничего от вас не нужно. Хотите – пишите, хотите – нет, мне всё равно. Он встал. – Пожалуйста, пожалуйста, не уходите, – взмолился Эдони. – Позвольте мне написать… – Пишите, – сказал Умари, – и побыстрее.***
Перед самым отъездом, уже в дорожном платье, он зашёл в опочивальню. – Мне нужно проститься, – сказал он Тэну. Тот сделал знак камеристкам удалиться и, тихонько ступая, вышел сам. Умари подошёл к ложу королевы, опустился на колени у кровати, положил лоб на горячую руку жены. Ильчиэлла шевельнулась. – Ильчи, – тихонько сказал он, – я уезжаю в Славию… – Ты мой самый, самый любимый, – вдруг внятно произнесла королева. Он ошарашено поднял голову и взглянул в лицо Ильчиэллы. Её очи были прикрыты, но рука приподнялась и легко тронула его волосы. – Самый любимый, – убедительно повторила королева. – Я люблю тебя так… что просто не знаю, как. Просто очень-очень сильно тебя люблю… «Не могу ехать, – подумал он. – Не поеду…» Но это был самообман. Консорт сознавал, что если Ильчиэлла умрёт, всё станет ему безразлично, но пока она была жива, он был обязан ехать в Славию ради неё. – Милый, – сказал он, покрывая поцелуями её раскаленную руку, – я тебя тоже очень, очень люблю… Ему казалось, что любовь – субстанция материальная, что он весь состоит из этой золотистой, с амальгамовыми вкраплениями субстанции… Жена никогда не говорила ему, что любит. Он знал об этом по её взглядам, интонациям, ласкам; он всегда это чувствовал, но вслух она не произносила этого ни разу… И, как ни странно, он – тоже. После того отчаянного объяснения в любви, когда, коленопреклонённый, он стоял возле её кресла, слова «люблю» он ни разу ей не говорил. Удивительно, но эти люди, так уверенно и беззаветно любящие друг друга, ни разу за всё время, пока были вместе, не говорили друг с другом о любви. Видимо, в этом не было никакой необходимости: слова были лишними; невозможно было выразить словами то всепоглощающее чувство, что их объединяло. Они обходились без сантиментов… Нужно было идти. Он поднялся на ноги, наклонился и поцеловал её в лоб. – Люблю тебя, – прошептала она. – Милый, я вернусь через пять… нет, самое позднее, через семь дней. Пожалуйста, выздоравливай… Она приоткрыла глаза: – Умари, а ты куда? – спросила она так, словно он собрался на полчасика отлучиться в Департамент. – Ильчи, – сказал он, проклиная обстоятельства, – в Славии – коронация Силлона. Я должен быть на ней… Ильчиэлла наморщила лоб, словно вспоминая что-то. – Да. Тебе нужно там быть, – вдруг сказала она таким голосом, будто температура, вызывающая бред, временно вернула ей королевские полномочия. – Милый, поправляйся… – Да, хорошо, – проговорила она и попыталась слабо улыбнуться. Из-за этой её попытки к горлу Умари подкатился комок. Он понял, что если сейчас же не уйдёт, то останется и никуда не поедет. Он порывисто склонился к ней, решительно поцеловал и быстро направился к двери… Тэн ожидал его в соседнем с опочивальней помещёнии. – Не беспокойтесь, Ваше Высочество, – проговорил он успокаивающе. – Поезжайте, и постарайтесь ни о чём не думать. – Тэн, если… – консорт сделал паузу. – …Посылать гонца бессмысленно: моё возвращение это не ускорит. Но без меня её не… Что бы ни произошло, дождитесь меня, слышите? Я вернусь не позднее семнадцатого. Тэн прикрыл глаза, в знак того, что всё понял, и поклонился. Умари за руку попрощался с ним и ушёл к ожидавшим его послам.