***
В славийской тюрьме когда-то содержался большой зверинец, и политических заключенных – уголовников увозили в тюрьму попроще – держали в бывших звериных клетках, отделенных друг от друга каменными перегородками. В подземелье, где когда-то содержались не то летучие мыши, не то крокодилы, в тёмном, сыром и мрачном подземелье оказался Роан после громкого скандала в королевском кабинете. Когда его оставили одного, эйфория у графа постепенно начала проходить. Вместо тёплого семейного очага и мирной беседы с родными, он сидел на холодном земляном полу, и по заросшей мхом стене стекали капли воды. Запах был затхлый, сырой запах камня, мха, плесени. Роан сразу закашлялся и подумал, что в таком месте будет трудно продержаться и одни сутки… Камзол он снял и постелил на пол, чтобы сесть на него, а без камзола было холодно и как-то промозгло. Тело болело от полученных ударов, щека распухла и тоже болела, под глазом назревал синяк. Тишина кругом была зловещей… Через несколько часов такого сидения Роан понял, что очень скоро сойдет здесь с ума, – никакие пытки не понадобятся: он уже был готов выдать всех, виновных и невиновных, лишь бы его вытащили отсюда. Но никто не собирался ни вытаскивать его, ни допрашивать… …Сколько дней и ночей Роан провёл в одиночку в этом страшном подземелье, он не мог сосчитать: света белого он не видел и не знал, когда наступает ночь, а когда встаёт солнце. Его не посещал никто; узнику не оставили никакой еды, ведро с водою в углу клетки – единственное, что было ему доступно. Когда вода стала заканчиваться, Роан понял, что обречён или умереть от жажды, или слизывать со стены стекающие по ней капли… Что могло быть ужаснее? Очевидно, про него все забыли или же Силлон решил уморить его голодом… Когда двери темницы распахнули, Роан, дрожа, лежал на своём камзоле и ждал смерти. Он обрадовался было, что о нём вспомнили, но тут же понял, что вот сейчас-то его и поведут на мучения, вот когда его станут допрашивать! Сломленный голодом, холодом, сыростью и одиночеством, он искал в себе мужества выдержать испытания… Двое стражников велели ему подняться и следовать за ними. Граф был слаб, голова кружилась, его знобило, он шёл, пошатываясь, представляя на ходу ожидавший его пыточный застенок. Его привели в светлое помещёние, – глаза совсем отвыкли, казалось, света слишком много. Это тоже была тюремная камера, но в ней было окно – полукруглое, зарешёченное, высоко над полом. Он увидел перед собою кровать, застеленную грубым серым одеялом, и стол, на котором была кружка с водой, тарелка с чем-то, похожим на суп, и кусок хлеба. Не отвечая на вопросы заключённого, его оставили в этой камере, заперли двери и ушли. Еда! Постель! Есть ли в мире большее счастье!.. Как голодный зверь, набросился Роан на хлеб и суп, а поев, в изнеможении упал на койку, натянул на себя одеяло, закрыл глаза и стал думать, что же означает этот таинственный перевод из подземелья в тёплую и светлую камеру…***
Утро 14-го апреля было ясным, солнечным, безоблачным, – как по заказу. Церемония коронации традиционно происходила в Фиолетовом дворце, на центральной площади Неосона. Народ с ночи запрудил улицы столицы: сидели друг у друга на головах и дрались за места: каждый своими глазами хотел посмотреть на нового короля Славии, который, со своей невестой, в золочёной карете, в сопровождении торжественного оркестра, после коронации должен был проехать по городу. В самом дворце, в огромном тронном зале собралась вся славийская знать. Энель была прекрасна в лиловом туалете и лиловой же шляпке с пышным плюмажем; новое жемчужное колье – подарок брата, изящные браслеты на нежных руках, ясные тёмные глаза… Это был день её триумфа: сегодня новый король должен был официально, при всех, объявить её будущей королевой Славии. Брат её выздоровел и сопровождал красавицу-сестру, он был при параде и в нарядном камзоле. Делегации из соседних стран в полном составе стояли на почётных местах, по обе стороны трона. Аэленд на церемонию не приехал. Он не бывал в Славии с тех пор, как король Флаолин предоставил убежище его врагу, герцогу Ч*. Но игнорировать коронацию Силлона он не стал и направил на церемонию своих послов. Эта полумера – не вызов и не дружелюбие – показалась ему выходом из ситуации: ссориться с Силлоном он не хотел, но стоять рядом с герцогом Ч* – не мог. К одиннадцати утра, сопровождаемый музыкой военного оркестра, маршировавшего за каретой, король прибыл в Фиолетовый дворец. По ковровой дорожке, в алой с белым мантии, подбитой горностаем, сосредоточенный и сияющий, он прошествовал к стоявшему на возвышении трону. Эскорт из двенадцати юных пажей, взволнованных и гордых своей почётной ролью, следовал за ним. Грохот литавр, солнечный свет из высоких, распахнутых окон, рокот толпы на улице создавали у присутствующих счастливое ощущение праздника. У стоявшей рядом с матерью и сестрами Астанды то и дело подкатывал к горлу комок, и слёзы наворачивались на глаза. Она ещё никогда не видела своего короля таким красивым! Высокий, отлично сложенный, образец мужественности и достоинства, – настоящий король, повелитель, властелин сердец!.. Как он был хорош, когда коленопреклонённый приносил присягу на верность своей стране! Каким строгим и отрешённым было лицо его, когда сверкающая алмазами корона была надета на его гордую голову! Как серьёзен и скромен он был, обращаясь с благодарственной речью к присутствующим!.. …На золотом подносе первый церемониймейстер подал королю бархатный футлярчик. На атласной подушечке лежал, украшенный сверкающим рубином, дивной красоты перстень. Это был дар Силлона будущей королеве Славии – той, чьё имя он должен был сегодня объявить во всеуслышание. Тщетно говорила себе Астанда, что давно смирилась с выбором короля, что перенесёт эту часть церемонии с достоинством и без боли: когда Силлон, гордо неся увенчанную короной голову, стал спускаться с трона, чтобы одарить кольцом свою возлюбленную, она вдруг почувствовала, что сейчас разрыдается. Сдерживая закипающие в глазах слёзы, она отвернулась, чтобы не растравить себя ещё больше, старалась только, чтобы слёзы не покатились, не опозорили… Пронесшийся по залу лёгкий шум заставил её, всё же, взглянуть, – и Астанда увидела, что король, а за ним – первый церемониймейстер с золотым подносом, – идут… но идут вовсе не туда, где стояла, в ожидании их, Энель, а направляются… направляются… …Не обращая внимания на вызванное удивление, не спеша, с достоинством, не глядя по сторонам и не оборачиваясь на вытянувшего лицо церемониймейстера, король подошёл к своей кузине Астанде и преклонил перед нею колено. – Сестра, – произнёс он громко и чётко, глядя в лицо Астанде пронзительными зелеными глазами, – я прошу вас составить моё счастье и дать своё согласие объявить вас королевой Славии!.. В огромном, полном народу зале, стояла тишина, которую нарушали только шум толпы за окнами, да пение птиц… Астанда смотрела на Силлона, и слёзы, огромными, нескончаемыми каплями, текли по её лицу. Король поднялся, невозмутимо сделал камеристке знак подать принцессе платок и повторил: – Сестра, вы согласны? Служанка поспешила осушить Астанде глаза, и та, не понимая, как ещё не теряет сознания, смогла лишь кивнуть в ответ. Силлон взял с подноса драгоценный перстень и надел ей на палец, поцеловал руку сестры, потом обернулся к церемониймейстеру, который, от изумления, позабыл свои обязанности, и тот, напомнив себе, что воля короля священна, а долг есть долг, громогласно объявил: – Прошу приветствовать новую королеву Славии! Гул оваций потряс зал. Крики «Да здравствует королева! Да здравствует король!» раздались со всех сторон, и им ответило эхо собравшейся под окнами огромной толпы.***
…– Неожиданный выбор Его Величества, – произнёс за спиною Умари голос Мэлиота. «Да…» – подумал Умари. Этот, позорный для изменницы-невесты, смелый спектакль, в который мстительный Силлон превратил собственную коронацию, вызвал у консорта глубокое уважение к королю и невольное сочувствие к его жертве. Умари видел, что рассчитался за «шутку с перстнем» так, как и сам не ожидал. Обращённые к Энель взгляды присутствующих были недоумевающими, немногие – сочувствующими, но по большей части – злорадствующими, особенно взгляды представительниц прекрасного пола: среди них Энель пользовалась практически всеобщей нелюбовью. Придворные дамы ликовали так, что дай им волю – наверняка освистали бы отвергнутую красавицу. Нужна была очень закаленная выдержка, очень большое самообладание, чтобы «сохранить лицо» под этими взглядами, сражавшими, как град камней. Энель это почти удалось, – правда, в первую минуту она не смогла скрыть растерянность, глубочайшее разочарование и досаду: бессильная ярость проступила на её лице, но лишь на одно мгновение. Поняв, что превращается в объект насмешек, Энель сумела справиться с собою: гордое достоинство вернулось к ней, а лицо обрело независимое и безразличное выражение. Стоявший рядом с нею брат что-то прошептал ей на ухо. Энель пожала плечами, а потом внимательно осмотрелась вокруг и нашла глазами вэтландского консорта. По выражению лица её Умари ясно понял: сестра герцога Ч* догадалась, кто виновен в её поражении. Она постаралась уничтожить консорта взглядом, стереть его с лица земли, после чего презрительно отвернулась. Он не испытывал чувства триумфа: уж больно грязной казалась ему вчерашняя выходка. Однако, результат был ошеломляющим. …Астанда плакала от счастья. Лицо стоявшего рядом с нею Силлона было невозмутимо. Красивая, несмотря на свои пятьдесят лет, королева Генна, вытирала кружевным платочком глаза, и не веря своему счастью, смотрела на племянника: неужели дочь её – королева Славии, неужели сбылось самое невозможное, самое желанное? Неужто побеждена коварная разлучница? – Генна бросила царственный взгляд на Энель. Но сестра герцога Ч* уже полностью овладела собою и встретила надменный взгляд вдовы Флаолина вызывающе. «Эка невидаль – королева Славии, – говорило её лицо. – Никогда, ни под каким видом, не хотела бы я быть на месте вашей глупой дочери. Ваш ненормальный король, готовый променять такую королеву, как я, на такую простушку, как ваша Астанда, – мне не пара!» Генна отвернулась. Лицо беременной Кастуси было радостно-безмятежным. Аурелия, округлив большие глаза, с гордостью взирала на старшую сестру и с восхищением – на Силлона. Музыка заиграла, придворные расступились: король и королева направились к карете, которая должна была провезти их по улицам Неосона. Когда Силлон с Астандой покинули зал, оставшиеся участники церемонии шумно сгрудились, наперебой обсуждая произошедшее. Многим любопытно было узнать мнение несостоявшегося шурина короля о неожиданном повороте церемонии, но герцог и его сестра, видимо, желая избежать расспросов, оба незаметно испарились из Фиолетового дворца. Умари увидел, что в его сторону направились королева Генна и две её дочери. Со вдовой Флаолина он познакомился четыре года тому назад, в Вэтландии, на собственной свадьбе. Милая, теплая в общении королева была по-матерински нежна и с Ильчиэллой и с ним, и очень тогда ему понравилась. С Кастусей и Аурелией он знаком не был. Младшая принцесса была совсем юной, высокой, тоненькой, похожей на лань красавицей, а личико её сестры казалось иконописным: каким-то светлым и прозрачным. По стройной фигуре супруги Роана ещё совсем не было заметно её положение. Её ясные глаза глядели приветливо. Консорт Вэтландии низким поклоном приветствовал Генну: – От всей души поздравляю вас, миледи! Генна расцвела: – Позвольте, милорд, познакомить вас со своими младшими дочерьми! Обе красавицы присели в реверансе, выразили удовольствие, приняли поздравления, а потом Кастуся, нежно заглянув в лицо Умари, полюбопытствовала: – Милорд, а как там у вас, в Вэтландии, мой супруг, почему он не прибыл с вами? Умари боялся этого вопроса и смутился: он не знал, что отвечать. Но смелая Аурелия, не дожидаясь ответа на вопрос Кастуси, тут же задала свой: – А почему с вами, милорд, не приехал Фарли? – Вот, накинулись, – притворно сердито проворчала мать принцесс. – Аурелия, что за нетерпение? Молочный брат королевы вкратце рассказывал Ильчиэлле и консорту, что пленил воображение младшей дочери Флаолина, заставил её полюбить орган, но сам, по-прежнему, имеет лишь одну страсть – музыку, с которой не может соперничать ни одна из женщин. Умари предпочёл вначале удовлетворить любопытство Аурелии. – Ваше Высочество, Фарли остался, потому, что его молочная сестра, королева, очень больна, мы не могли бросить её оба одновременно. Он приедет после того, как я вернусь домой. Потом он обратился к Кастусе. Глядя в её милое личико, он не смог огорошить страшной правдой беременную женщину. – Роан остался с Фарли, миледи, – решительно соврал он. – Они приедут вместе. «Как можно было изменить такой женщине? – подумал консорт про себя. – Каким слепцом нужно быть, чтобы, имея такую супругу, поддаться чарам Энель?» Самого консорта красота люберийской герцогини не только оставляла равнодушным, – такой тип женщин даже отталкивал его. Кастуся благодарно улыбнулась Умари. «Врунишка ты несчастный,» – поздравил себя консорт. Впрочем, он надеялся, что после всего случившегося, Силлон графа Роана уж если не допустит ко двору, то, во всяком случае, освободит из его жестокого заточения… Прим. *Шекспир. Отелло. Акт III, сцена 3. Пер.М.Л.Лозинского