Я вернусь домой Со щитом, а может быть на щите, В серебре, а может быть в нищете, Но как можно скорей! В. Цой.
– Он дорого заплатит за это! – Что же ты сделаешь ему теперь? – спросила Энель, разглядывая себя в зеркало с видом: «Как он мог? Где были его глаза?» – Армия ещё не присягнула ему на верность! Энель обернулась к брату: – Не смеши, пожалуйста. Ты же не надеешься, ты – любериец, переманить на свою сторону славийскую армию?! Тебя сметут, и тогда уж точно ты потеряешь если не жизнь, то, по меньшей мере, свободу. – Н-да… – сказал герцог, – а что помешало тебе быть такой же мудрой, когда ты тащила в постель этого Роана? – Роан тут не причём. Это знаешь кто виноват? – Кто? – Ты. Зачем ты отпустил Силлона кататься на лошадях с этим консортом? – Думаешь, это он?.. – Никаких сомнений. – Слушай, если бы ты не переспала с Роаном, все было бы в порядке. Ну скажи на милость, зачем это тебе понадобилось? Ты хоть получила удовольствие? Он хороший любовник?.. – Ну… – сказал Энель. – Во всяком случае, приятнее, чем этот Силлон! Бедная Астанда… А Роан, он… Да, Бог с ним. Ты-то знаешь, – Энель многозначительно посмотрела на брата, – кого я считаю непревзойдённым любовником… – Ну, ну, ну, – сказал польщённый герцог, – ладно… Слушай, если ты так уверена, что вэтландский консорт виноват в том, что ты не стала славийской королевой, почему бы тебе не съездить к Ильчиэлле – если она ещё жива – и не обсудить с нею вопрос, каким любовником является её супруг? – Хочешь, чтобы он и меня без рук оставил?.. – Тебя он оставит без языка. Ладно. Не езди… На следующее утро особняк, где пять лет прожили герцог и его сестра, оказался пуст. Его бывшие хозяева и несколько их слуг уехали в приморский город Граско, поднялись там на борт торгового корабля и куда-то уплыли. Они понимали, что оставаться в Славии после такого позора им нельзя, а в Люберии их никто не ждёт. Конечно, герцог не собирался оставлять своих врагов безнаказанными. Он вынашивал планы мести, но реализацию эти планов временно пришлось отложить…***
– Я должен нынче отбыть, – сказал Умари Мэлиоту, утром за завтраком 15-го апреля. Министр иностранных дел кивнул: – Мы останемся и приедем после венчания короля, дабы он не держал на нас обиды… Весь вчерашний вечер, на торжественном банкете в честь коронации Силлона, Умари поддерживал невыносимые светские беседы: с Генной, с Аурелией, с Кастусей, со славийскими придворными, а голова у него болела лишь об одном: как она там, жива ли, стало ли ей лучше, доживёт ли она до его возвращения? Её бледное лицо с закрытыми глазами и разбросанные по подушке белокурые волосы то и дело всплывали перед его внутренним взором, затмевая окружавшую его реальность. Он отметил, что король упорно избегает его общества, и не навязывался. Астанда, видимо так до конца и не пришедшая в себя после счастливого потрясения, была тиха, скромно принимала поздравления и не сводила глаз со своего любимого, словно боясь, что едва она отведёт взгляд, Силлон снова сбежит от неё к Энель… …После завтрака Умари с Мэлиотом сели в карету и направились к королю Славии. Консорт обязан был нанести ему прощальный визит. Силлон сиял. Горностаевая мантия на его плечах, корона на красивой голове, убранный цветами королевский кабинет: всё напоминало о вчерашнем торжестве. Он был удивлен, что консорт Вэтландии покидает гостеприимную Славию, не дождавшись его бракосочетания. – Ваше Величество, – сказал Умари, – позвольте ещё раз принести свои самые искренние поздравления, и прошу вас не считать меня невежливым: лишь болезнь Её Величества заставляет меня так скоро покинуть ваш прекрасный двор… – Да, да, – спохватился Силлон, – конечно... Королеве мой поклон и пожелания скорейшего выздоровления!.. Что, милорд, вы скажете о вчерашней церемонии? – Все прошло с блеском, Ваше Величество. Выбор ваш был сколь достойным, столь же и мудрым, – дипломатично ответил Умари, понимая, что именно интересует Силлона, но не желая углубляться в причины внезапной перемены планов короля. Но тот сам вернулся к скользкой теме: – Не скрою, милорд, что на принятие мною решения повлиял наш с вами давешний разговор, – заявил он. В голосе его не было упрёка, но была невольная горечь. – Надеюсь, что Ваше Величество впоследствии никогда не пожалеет о своём выборе, – отозвался Умари и аккуратно сменил тему: – Если всё сложится хорошо, надеюсь иметь удовольствие видеть вас с супругой летом у нас, в Вэтландии… В августе у них с Ильчиэллой должен был родиться первенец. Если все сложится хорошо… Он переглянулся с Мэлиотом, словно желая о чем-то его спросить; министр иностранных дел незаметно кивнул. – Надеюсь также, – добавил консорт, – что когда королева выздоровеет, мы сможем возобновить переговоры о подписании мирного соглашения между нашими державами. Высокопоставленные особы обменялись ещё парой любезностей и распрощались тепло. В полдень консорт Вэтландии отбыл из Неосона в Лавэнну. Днем 16-го апреля, приближаясь к границе, Умари, который, как мог, торопил своего коня, вдруг подумал: «Если её уже нет в живых – флаг на заставе будет приспущен…» Поднятый флаг мог означать, что либо королева жива, либо известие о её кончине ещё не достигло границы, но если флага он не увидит, – значит, всё погибло. Эта мысль – что через несколько минут он может узнать о непоправимом – так взволновала его, что оставшуюся часть пути до заставы он проделал, внутренне замерев. Вот вдали показались здания славийской заставы, фигуры охранников; дорога была перегорожена рогаткой, отделявшей Славию от границы; а дальше, через полверсты елового леса, стояли вэтландские посты и дома вэтландской приграничной стражи. Консорта и двух сопровождавших его слуг пропустили через славийскую границу. Умари пристально вглядывался вдаль: туда, где стоял флагшток, на котором должен был развеваться, зелёный с синим, вэтландский флаг. Флагшток он, наконец, разглядел. Флага на нём не было… Консорт придержал коня и велел слугам ехать шагом. Небо было пасмурным, ёлки вокруг – пушистыми и густо-зелёными, дорога – пустынной; граница впереди охранялась четырьмя стражниками, которых Умари уже хорошо было видно, там же торчал дом с красной черепичной крышей, где сидели дежурные, проверявшие бумаги у проезжающих, а флагшток… флагшток был пуст. Воображение консорта тут же нарисовало ему вымерший дворец, завешенные темной тканью, высокие зеркала, спущенные флаги по всей стране, траурную процессию, сопровождаемую беззаботным птичьим пением, и залитую солнцем площадь перед церковью, куда понесут на отпевание тело в разукрашенном золотыми кистями гробу… Он уже слышал торжественную и мрачную похоронную музыку и женский плач в толпе, видел одетых в чёрное придворных, ощущал непоправимое горе, и слёзы в горле. Он ехал медленнее и медленнее, слуги обогнали его; один из его людей достиг пограничных столбов и объявил стражникам: – Его Высочество, консорт Вэтландии! Тут же все, охранявшие границу, вытянулись в струнку, и преграждавший дорогу шлагбаум был поднят. Консорт, опустив голову, въехал на территорию родной страны… Из дома с черепичной крышей вышел командир приграничной охраны и взял под козырек: – Добро пожаловать, Ваше Высочество! Ему было лет пятьдесят, он был невысок, полноват, глаза у него были маленькие, ясные и голубые. Умари вгляделся ему в лицо: командир явно был то ли опечален, то ли озабочен чем-то. Умари отрывисто спросил у него: – Где государственный флаг?.. Почему я его не вижу?! – Вот, Ваше Высочество, – смущённо сказал командир и указал рукою куда-то влево и вверх. Умари взглянул туда, куда показывал командир. С левой стороны от дома с красной крышей стоял другой флагшток, на фоне сосен он не был так заметен, как первый, стоявший особняком. На нём, на этом втором флагштоке, развевался, реял на весеннем ветру такой красивый, такой родной сине-зелёный флаг; золотая корона в левом верхнем углу флага была ясно видна. Как Умари мог не обратить внимания на этот флаг, он не понимал сам, – видимо, оттого, что был уверен, что пустой флагшток – единственный на заставе. Никогда и ничего Умари не видел более красивого и торжественного, чем это небольшое, вьющееся по ветру полотнище… – Его же не видно со стороны Славии совсем! – воскликнул он, скрывая свою радость. – Почему пустует второй флагшток?! – Ветер дул ночью зверский, сорвал второй флаг, Ваше Высочество, – виновато признался командир, понимая, что жалкая хитрость его не удалась, и за проказы ночного урагана придется отвечать ему – командиру заставы, заслуженному воину, отцу семейства. – Искали-искали по темному лесу – видно, за деревья, где-то высоко, зацепился, не нашли. Послал уже за новым, привезут к вечеру обязательно… – И часто тут у вас уносит ветром флаги?! – голосом, не обещавшим ничего хорошего, поинтересовался консорт. Такой казус случился впервые за всё время службы командира, и надо же было, чтобы именно в злополучный день, когда на флагштоке не оказалось второго флага, границу пересекала такая важная персона, как сам консорт Вэтландии! Начальник заставы, покраснев, не знал, куда девать глаза. – Никак нет, Ваше Высочество, – пролепетал он. – Как можно крепить флаги так, чтобы их срывало ветром?! Объясните мне, я не понимаю! Командир и сам не понимал. Он даже не знал, что говорить, и потупившись, молчал, чувствуя, что карьера его погублена. – Если такое ещё раз случится, вы пойдёте под суд, – строго предупредил консорт, очевидно, решивший сменить гнев на милость, тронул коня и проехал мимо. – Рысью, – велел он слугам. «Уф-ф, пронесло», – подумал про себя командир, даже не подозревавший, каким счастливым уезжает Умари с заставы. 17-го апреля, в два часа пополудни, усталые кони привезли консорта и его людей в Лавэнну. Спешившись у ворот и отпустив слуг, консорт, приветствуемый дворцовой стражей, вошёл на территорию парка и быстро зашагал ко дворцу. «Стража не в трауре, конюх, принявший лошадь, ни слова не сказал, в городе – никаких признаков печали или тревоги… – она жива… Жива!» Но где она – в постели, с температурой, при смерти? Или, быть может, за время его отсутствия встала на ноги, выздоравливает?.. О, если бы так… Первым, кого консорт увидел в королевском парке, был Фарли, державший на поводке какого-то диковинного зверя. Это был огромный, флегматичный сурок, которого молочный брат королевы прогуливал на газоне. На сурка был надет не только ошейник, но ещё и намордник. – Ты понимаешь, что чуть не лишил меня пальца? – в который раз растолковывал Фарли сурку. – Как, по твоему мнению, я должен играть на органе без указательного пальца? А?.. Умари, я вас приветствую! – воскликнул он, обратив внимание на подходившего к нему консорта. – Полюбуйтесь на моего нового друга! Он больше не кусается!.. Ну, как там Славия? – Фарли… – Умари так волновался, что даже не поздоровался. – Её Величество… где она? – Во-о-он там она, гуляет со свитой. Мой приятель не нашёл общего языка с их мопсами, пришлось уйти от них подальше… Там, между холмов, действительно показалась группа людей, и консорт увидел, как на белокурых локонах королевы Вэтландии сверкнула серебряная диадема… …– Странный какой-то человек, – сказал Фарли вслед Умари, скрывая улыбку, – и сурок мой его совершенно не интересует!..***
– Ты знаешь, он толкается уже, – сказала Ильчиэлла. – Да ты что, не может быть. – Вот потрогай. Он положил голову на её, такой ещё незаметный, живот и почувствовал легкий-легкий, мягонький толчок внутри её тела… Он живой, их малыш, жестокая лихорадка, измучившая королеву, не погубила его! Умари радостно поцеловал то место, где почувствовал толчок. – А ты помнишь, что говорила мне в бреду? – Н-не очень. А что говорила? – Что ты меня любишь. Ильчиэлла улыбнулась: – И как ты отреагировал? – Сказал, что тоже тебя люблю. – А, вот это я помню… Жаль, что меня не было на коронации. Очень бы хотелось увидеть этот момент. – Я в жизни такого не мог предположить. Так вот – взял и нарушил ход церемонии, при всём честном народе; ты даже представить не можешь, что за лицо было у церемониймейстера! Он поступил очень смело. – Будет ли он теперь воевать с Люберией?.. – Мэлиот уверен, что если и будет, то не сразу, и это ничем нам теперь не угрожает…