Игра без правил

Восемнадцатого числа каждого месяца у королевы Вэтландии был приёмный день. Любой гражданин страны, ища подмоги или заступничества, мог в этот день обратиться к Её Величеству. Удавалось это немногим: человек тридцать могла принять королева за один день, а желающих были толпы. Но Её Величество настаивала, чтобы этот день был. Если страждущему не удавалось пробиться на вожделенный приём, жалобу или просьбу он всё равно мог оставить. Целый штат королевских секретарей рассматривал эти прошения и передавал в соответствующие ведомства. Королева считала своим долгом один день в месяц уделять таким паломникам. Пусть попасть к ней удавалось не всем желающим, – сама возможность поговорить лично с королевой, как ей самой казалось, служила упрочению её авторитета, а значит, и власти. Кроме того, благодаря таким встречам, зачастую ей удавалось узнавать то, о чём она и не подозревала: где-то голод, а ей не сообщили, там свирепствуют разбойники, а полиция бездействует, а в этой провинции подняли цены на зерно, забыв при этом пополнить государственную казну… «Мой самый полезный день», – называла королева восемнадцатое число. Слабая после тяжёлой болезни, невзирая на уговоры придворных дам и только что прибывшего из Славии супруга поберечь себя, утром 18 апреля королева поехала во дворец Джустициа, где обычно проходил приём. Народ толпился с ночи. Охранники расчистили королеве путь. Тех, кто первыми занял очередь, принялись пропускать по одному. На приёме, помимо королевы, находились её секретарь, охрана и одна из камеристок. Грант внимательно записывал имена просителей и жалобы, охрана пропускала граждан, камеристка, по просьбе королевы, подавала ей воду или открывала окна. Уже ближе к вечеру в приёмную залу прорвался высокий толстый человек в клетчатой, давно не стираной рубахе и кофте грубой вязки. Войдя, он пал ниц и, когда королева попросила подняться и изложить суть жалобы, проговорил: – Ваше Величество, только на вас вся моя надежда! Прошу защиты от произвола! Две недели назад была сожжена моя гостиница... Я – Морино. Уже уставшая, но мужественно скрывавшая это королева внимательно поглядела на просителя. Она знала, что в гостинице Морино захватчики прятали сестру Умари и её детей, но ей не было известно, что гостиница сгорела. – Расскажите, прошу вас. – Это было второго апреля, Ваше Величество. Ко мне приехали двое иностранцев и сказали, что снимают весь этаж. Они заплатили вперед и не велели никого пускать наверх и в конюшню: туда они свою карету поставили. Я честно выполнил условия договора, но поздно вечером в гостиницу приехали какие-то вооружённые люди и напали на этих иностранцев. Они угрожали мне ножом, велели выманить иностранцев из их номеров, связали их и меня тоже. Потом они вывели нас всех из здания и подожгли мою гостиницу! Они не отпускали меня, пока она не сгорела дотла! Я разорён, Ваше Величество: гостиница была для меня и домом и хлебом… Теперь у меня только больной отец в деревне, и не у кого искать защиты. Меня не хотят слушать в полиции, велят убираться. Я не знаю, где искать справедливость… Поперечная морщинка то и дело ложилась меж бровей королевы во время этой речи, но слушала Ильчиэлла участливо и внимательно. Когда Морино закончил, она уточнила: – Иностранцы, которые снимали этаж, были там одни? – Нет, Ваше Величество, один из них, кажется, был с семьёй: с ними была женщина и маленькие дети. Потом, когда их связали, женщину с детьми посадили в карету и увезли… Я не знаю, куда их повезли, и зачем; не знаю, кто были все эти люди… Королева нахмурилась ещё больше, но тут же ободряюще улыбнулась Морино: – Хорошо, господин Морино, я разберусь с вашим вопросом. Надеюсь, что всё разъяснится, и вам возместят стоимость вашей гостиницы. Скажите секретарю, где вы проживаете: вам сообщат о решении через несколько дней. Морино снова распростерся ниц: – О, Ваше Величество! Век буду Бога молить за вас!.. – Ступайте, ступайте. Не держите зла на полицию. Я взыщу с того, кто отказал вам в помощи… Закончив приём, королева вернулась в свой дворец и первым долгом направилась в кабинет своего супруга. Тот был один. Увидев Ильчиэллу, он был поражён серьёзным выражением её лица. – Ты зачем гостиницу сжёг? – спросила она без предисловий, когда дверь за ней затворили. У королевы был приёмный день, поэтому консорт догадался о том, что произошло. Он нахмурился и отвёл глаза. – Зачем?! – ещё раз спросила Ильчиэлла, подойдя вплотную к его столу. – Понимаешь, мне показалось тогда, что Морино был в сговоре с похитителями… – Показалось?! – переспросила Ильчиэлла. – А сначала – разобраться, а потом – жечь, не пришло тебе в голову?! Он потупился, как школьник. – Умари, ну что же ты делаешь? – тихо спросила королева. – Разве так можно?.. У меня ищут защиты от твоего произвола! – Ильчи, я не только сжёг гостиницу, – вдруг сказал он, решив покаяться разом во всех грехах. – Ещё я чуть было не изувечил двоих людей герцога; а ещё я сказал Силлону, что Энель – тогда, в Люберии – была моей любовницей. Но это я соврал ему… – Соврал?.. – переспросила Ильчиэлла, прищурившись. – Соврал, – признался консорт. – Между мною и ней ничего не было. Хотя могло бы, конечно, быть, если бы я был более настойчив… Но Силлон поверил, и из-за этого случилось то, что случилось: я имею в виду его неожиданное решение взять в жёны свою сестру… – Вот значит как, – сказала Ильчиэлла и задумалась. – Знаешь что? – проговорила она наконец. – Я разведусь с тобой и отдам тебя под суд за самоуправство. Тебя приговорят к исправительным работам, и ты своими руками построишь Морино эту гостиницу заново. И пока не построишь – не показывайся мне на глаза… – Хорошо, – покорно кивнул консорт. – Мне не следовало выходить за тебя замуж. Власть тебя губит, – менее уверенно сказала королева. – Не следовало. Губит, – так же покорно согласился он. – Ну объясни же ты мне, наконец, зачем тебе понадобилось жечь эту несчастную гостиницу?! – вскричала королева, несколько растерянно глядя на супруга. – Ты понимаешь, что Морино думал, что Наоми – жена одного из похитителей? Он ничего, ничего не знал, понимаешь?! Умари опустил голову совсем низко, а потом посмотрел супруге в глаза и тихо ответил: – Я был зол. В тот момент у меня не было и тени сомнения, что хозяин в сговоре с герцогом. Меня переполняла ненависть, у меня слишком много её накопилось, пока сестра с детьми были в опасности… Я стремился отомстить и ни о чём не рассуждал. Ильчи, я знаю, что не прав. Власть меня губит. Если ты разведёшься со мной, ты будешь совершенно права… – И что ты будешь делать? – с интересом спросила королева. – Строить гостиницу, – пожав плечами, совершенно серьёзно ответил он. – Я обязательно приду на это посмотреть. Ты не умеешь строить гостиницы! – Я умею строить укрепления, – возразил он. – И защитные сооружения… Я научусь строить гостиницы. – Вот и прекрасно, – сказала Ильчиэлла. – Ты поедешь во Фрилэнд, и будешь строить гостиницы. Будешь этим зарабатывать себе на жизнь. – Да. И сына научу, – сказал Умари. Он сразу понял, что сказал лишнее. Ильчиэлла взглянула на него уничтожающе, развернулась и вышла из кабинета. За ужином консорта не было, и королева объяснила его отсутствие занятостью. Это была их первая размолвка с того самого дня, когда в аллее дворцового парка он целовал её руки и шею. Фарли, прекрасно видя, что королева не в своей тарелке, после ужина тихонечко предложил ей: – Ваше Величество, завтра мне необходимо отбыть: занятия в консерватории уже начались; хотите, я сегодня поиграю для вас? Она грустно на него взглянула. – Хочу, – печально сказала она. Фраза «научу сына» вызвала у неё острое внутреннее противоречие. Сказав «я с тобой разведусь», она совсем позабыла, что ещё не родившийся ребёнок был не только её ребёнком. Мысль о том, что её супруг, которого развод с нею сделал бы никем, остался бы при этом отцом наследника или наследницы престола, показалась ей дикой, как представляется несообразным зрелище пышной кровати под балдахином, стоящей в убогой хижине, или бриллиантового колье, висящего на ветвях дуба, вместе с желудями… . …Королева, с двумя придворными дамами и Фарли, прошла в музыкальный зал, где молочный брат сыграл ей разученную им уже в консерватории симфонию, очень красивую, и непростую в исполнении: игра на органе требовала виртуозного владения фортепиано. Под звуки музыки Ильчиэлла размышляла о случившемся. Фраза о разводе была вполне серьёзной, – с её точки зрения, самоуправство заслуживало кары, а что могла она сделать, пока была связана узами брака: прогнать супруга из опочивальни?.. объявить ему бойкот?.. отхлестать веером по щекам?.. – весьма смешные, для королевы, способы наказания. Трезво всё обдумав, Ильчиэлла осознала, что развод вызвал бы ещё больший скандал, чем брак, – а скандалы такие вовсе не упрочивали власть королей, напротив – расшатывали престол. Выходило, что она бросает слова на ветер. Не пристало этого делать «Ильчиэлле мудрой» и «Ильчиэлле справедливой». Да и потом… Дело было вовсе не в сложности бракоразводного процесса, не в неизбежности огласки и даже не в наследнике, – в глубине души, королева чувствовала, что не разведётся она с Умари потому, что очень любит этого поджигателя чужих гостиниц… Напрасно она заговорила о разводе: ведь он, наверняка, принял всё всерьёз. Она поблагодарила Фарли, пожелала придворным дамам спокойной ночи и пошла разыскивать супруга. Проходя мимо его кабинета, она уточнила у секретаря: – Его Высочество?.. – …Ушёл полтора часа назад, – доложил секретарь. Опочивальня тоже была пуста. «Доигралась», – поздравила себя королева и поручила Глории найти консорта. Камеристка вернулась через четверть часа и сообщила, что Его Высочества во дворце нет, но кто-то видел его выходящим в парк. Ильчиэлла вздохнула, набросила манто и вышла на вечернюю прогулку. Парк, в темноте, изумительно пах весною: ранней травкой, распускающимися почками, влажной землёй. Она шла по направлению к любимой скульптуре супруга: чёрному мраморному дискоболу, но возле статуи никого не было. Тогда она углубилась в холмы, поросшие травой. Там не было фонарей, было пустынно и страшно... Королева повернулась и пошла назад. …– Ильчи! – он догонял её, появившись откуда-то из-за деревьев. Она остановилась. Он приблизился; задыхаясь, обхватил её за плечи и горячо заговорил: – Прости меня, ради Бога, Ильчи, прости за всё. Я идиот, я вёл себя, как скотина, я тысячу раз неправ! Я не могу жить без тебя... Я сам проклинал себя из-за этой гостиницы, я поступил тогда, как не знаю кто: не разобравшись, взял на себя смелость вершить правосудие. Если бы ты знала, как мне стыдно. Я построю Морино три гостиницы, клянусь. Прости меня, Ильчи, я постараюсь исправиться! Он вдруг заметил, что она плачет. – Милый мой, ну что ты?.. – он повернул её к себе и стал сцеловывать слёзы с её глаз. Она заплакала навзрыд. Он прижал её к себе, чувствуя, что у самого намокли глаза. – Ильчи!.. – Как могла я жить без тебя?.. – пробормотала она, рыдая. Он прижал её к себе ещё крепче, стараясь не разрыдаться вместе с нею. Они некоторое время постояли так; потом она вздохнула, рукою вытерла глаза; он поднес к губам и поцеловал её мокрую руку; затем они, молча, пошли в темноте ко дворцу.