Ночь над Сунагакуре

             Кипа бумаг на столе нисколько не уменьшилась за ночь. Доклады, отчеты, прошения, — скоро их будет негде складывать. Работы так много, что не ясно, с чего начать.       «С дел первой важности», — решил Гаара, устало потерев виски. Отыскать нужную стопку оказалось просто, поскольку она была почти вдвое тоньше остальных. Это дарило смутную надежду расправиться с документами до полудня.       К обеду в Сунагакуре обещали пыльные бури — совсем привычные для любого ее жителя, но оттого не менее неприятные. Солнце восходило; становилось все жарче, а дышать — все труднее. Ветер влетал в комнату облаком пыли, горячий и неласковый, он хрустел на зубах песком и грозил перевернуть вазу с сухоцветами. Окна пришлось закрыть. Стало тише. Несмотря на утро, солнце пекло уже немилосердно; стекла нагрелись, будто приготовились расплавиться.       «Уже почти одиннадцать, — Гаара в который раз бросил взгляд на часы, — задерживается».       Словно в ответ на эту мысль в дверь постучали — отрывисто, суетливо. «Не он», — сразу понял Гаара, и захлестнувшая его вдруг тревога вновь на время унялась.       — Казекаге-сама?       — Прошу.       В кабинет бодро вошел секретарь Сато: сначала показалась гора его папок, а после он сам. Гаара сдвинул свои бумаги на край стола, освободив немного места для новых.       — Господин Казекаге, новость срочная, — доложил вошедший, деловито потирая ладони. — У деревни большие неприятности.       — Увы, это давно не новость. Конкретнее.       Сато покачал головой, с трудом вытащил из стопки конверт и протянул его Казекаге.       — Это ответ господина Кима, — пояснил шиноби. — Он там «дико извиняется», старый черт, и «страстно просит прощения», и «покорнейше умоляет», и… в общем, читайте, пожалуйста, со второй половины.       — «Вынужден прервать поставку воды в Сунагакуре», — закончил за него Гаара.       Секретарь Сато поморщился.       — Этот выскочка Ким смеет нас шантажировать. Пусть наймет охрану, если так боится за свою жизнь. Да кто он такой и есть?       — Сато, это письмо от Кима Данби.       — Разумеется, но…       Гаара прервал его взмахом руки.       — От Кима-младшего, — произнес он, мрачно складывая письмо. — Он не хочет продлевать контракт на поставку воды, который заключили еще наши покойные отцы, лет пять назад. — Казекаге не смотрел на секретаря, но от его слов того передернуло. — Напомните мне, что произошло с Кимом-страшим?       — Он покинул этот мир при трагических обстоятельствах, — выдавил Сато. — Вы были ребенком и вряд ли вспомните, — секретарь опустил глаза и вздохнул. От его дыхания верхний из свитков, лежавших на столе, зашуршал пергаментным листом. — Наши джонины не могли защищать ни старика Кима, ни другого поставщика до него. Видите ли, бывший даймё страны Ветра любил раздавать заказы направо и налево — любому, кто потребует меньшую цену… — Сато вдруг осекся и неловко пожевал губами. Он испугался собственной резко брошенной фразы, но реакции не последовало, и секретарь решился продолжить: — В итоге заказ отдали деревне Облака: им предстояло охранять и водные коммуникации в стране Ветра, и первых лиц компании. Как видите, не всегда успешно.       — Выходит, в те годы снабжение нашей деревни водой зависело от шиноби Облака… — Гаара кивнул на стопку бумаг. — Ты принес мне материалы расследования?       — Это старые документы, Казекаге-сама. Нужны для полноты картины, так сказать. Не более.              Бумаги, еще не пожелтевшие, но с налетом пыли, пахли сухой землей и воском. Три предшественника Кима-младшего, их жизнь и детали смерти. Из первой папки, стоило Гааре ее взять, выпал ворох фотографий. Они рассыпались по столу; секретарь Сато торопливо поднял упавшие и убрал руки за спину. Гаара, не отрывая взгляда от протоколов, протянул ладонь, и Сато нехотя отдал снимки.       На большинстве — мертвое распластанное тело, сплошь в пене и золоте. Слева на груди — татуировка лилии, герб клана Симидзу. Они поставляли воду в деревню до того, как тендер передали Кимам. АНБУ неплохо постарались: удачные ракурсы, полный отчет.       На снимках, которые Сато попытался скрыть, еще живой господин Симидзу одной рукой сжимал нож для устриц, а другой — бедро полуобнаженного мальчика. Согласно заключению, глава корпорации Симидзу скончался от удушья во время трапезы. Официальная версия — несчастный случай, и в нее можно было бы поверить, не будь Симидзу одним из самых влиятельных магнатов страны. В те страшные годы заказное убийство было наиболее ожидаемым исходом для такого как он.       Гаара отложил фотографии. «Такого как он… А что я делал в это время? Мне не было и десяти. Я убивал людей».       Симидзу умер в стране Снега, а его наследник — в стране Луны, лишь на полгода пережив своего дядю. Его задушили шелковым шнуром от халата, без шума и крови. Личный отряд, усиленный шиноби из Облака, ему не помог. Свидетели говорили о дыме и странном тумане, и черт знает о чем еще — в протоколах полно показаний, но найти убийцу они не помогли.       Что-то подсказывало Гааре, навязчиво всплывало в его сознании, как забывшаяся деталь, как давно известный факт, который вылетел за ненадобностью из головы и вдруг вспомнился теперь: это ведь Суна. «Суна» — емко и исчерпывающе. Чужаки при этом слове представляют выжженную пустыню, скорпионов, хмурых шиноби в белых повязках и марионетки. А местные… В конечном счете, местные думают о том же самом, вплоть до повязок. На самом деле, без них здесь невозможно. Без воды тоже. Ее не так часто обсуждают на общих собраниях, и старейшины еще ни разу не обращались к Пятому по этому вопросу. Но Суна — прежде всего деревня. Вода и провиант — краеугольный камень всех здешних проблем.       — Я не вижу отчета по Киму-старшему, — сообщил Гаара, перебирая корешки папок.       — Семья Ким отказалась от расследования. Он умер от сердечного приступа, — добавил Сато с нескрываемой ухмылкой. — Ходят слухи, что прямо на женщине.       — АНБУ выяснили, кто она?       — Осталось лишь это, — Сато протянул небольшую черно-белую фотографию. На ней мужчина, пьяно улыбаясь, крепко держал девушку за подбородок. Должно быть, она попыталась отвернуться от фотографа, и ее господину это не понравилось.       — Та самая или нет, мы не знаем. Похоже, девчонка попыталась вырваться, поэтому и лицо так смазалось… Почти не разобрать. Предположу, что ее искала охрана из Облака, но нашей деревне уж точно было не до того.       Песок, вихрившийся за окном, скреб по стеклу.       — Если ее нашли шиноби из Облака, значит… — Казекаге покачал головой.       — Что, простите?       — Мы живем в пустыне, Сато, — произнес Гаара, отодвигая от себя лишние документы. Он вышел из-за стола, подошел к окну, разминая затекшую шею.       — Вы как всегда правы, — невозмутимо подтвердил секретарь. — Мы же в стране Ветра.       — Нам нужна вода.       — Определенно.       — Четвертый Казекаге договорился о поставках воды с семьей Ким. Заменить его будет сложно. Мы не должны потерять этот контракт, Сато. Только не сейчас.       — Вы правы, господин Гаара, но ведь договор заключали так давно. Старые связи, произошло столько всего… Вы не Четвертый…       Гаара медленно обернулся. Лицо его, раскрашенное солнечными бликами, оставалось мрачным.       — Да, я не мой отец.       Сато нервно улыбнулся, перебирая пальцами пуговицу под горлом.       «Я знаю, что ты хочешь сказать, — понял Гаара, глядя на секретаря. — Что твой Казекаге — монстр, каких поискать. Мой отец и вправду был жесток: он сделал меня орудием. Таким же, как катана или кунай. Кто будет винить кунай в том, что у него нет души?»       — Простите, Гаара-сама, — Сато сдержанно кашлянул, прикрыв рот кулаком. — Все знают, что у вас другие методы.       Пятый кивнул, но в груди у него снова что-то опустилось. «Другие методы, — повторил он, наблюдая, как Сато собирает со стола отработанные документы. — Да, мои методы забудут нескоро. И прежде всего не должен забывать я».       В кабинете становилось душно. Близился полдень. До отчета Канкуро оставалось еще два часа, но брат решил заявиться раньше. Он столкнулся в дверях с помощником Сато, едва не сбив того вместе с бумагами.       — У тебя новый секретарь, — с порога подметил Канкуро. — Решил отправить старушку Йошимуру на пенсию?       — Она давно служит нашей семье. Йошимура-сан заслужила отдых.       — А что по-твоему заслужил ее клан?       Пятый ответил не сразу. Его мысли были далеко — это чувствовалось в задумчивом наклоне головы, в туманном немигающем взгляде. «А что заслужил наш клан?» — хотелось ему спросить брата, но вопрос горечью осел на языке, неозвученный, тяжело повисший в воздухе.       — Право на справедливое расследование, — вместо этого ответил Гаара. — Его заслужили все подозреваемые.       Брат вспылил: крупные черты его лица, густо подведенный краской, гневно исказились.       — Вот твоя справедливость! — выпалил он, швырнув на стол объемный пакет. — Твоя доброта вернется к тебе лезвием в спину… ко всем нам. Посмотри на них, — он разорвал перевязь и вывалил листы на стол, — ну же, посмотри! — выхватил из вороха один — это было досье, — и протянул его Гааре.       Где-то вдалеке, за окном, в пыли разгоравшейся бури, зазвучали и стихли колокола. Был полдень. С листа, протянутого Канкуро к самому его лицу, на Пятого смотрели задорные девчоночьи глаза. Пушистая челка выбилась из-под повязки с выбитым на пластине символом Сунагакуре. Над снимком — черные иероглифы имени, данного в честь деревни.       — Сари? — прочел Гаара. — Это же подруга Мацури. Зачем ты принес ее личное дело?       — Не только ее, — развел руками Канкуро. — Здесь досье на всех новых подозреваемых. Знаешь, ты найдешь еще много знакомых лиц…       Он запнулся на полуслове, вытер губы ладонью. На зубах у него заскрипел песок — и поняв это, Канкуро отшатнулся. Он позволил себе слишком многое, и теперь, пораженный внезапным осознанием, Канкуро весь вдруг поник и осунулся, и в его узких глазах гнев смешался со страхом.       «Я не хотел», — готов был закричать Гаара, но его губы остались неподвижны. Он так и не смог заставить себя заговорить: бессильно закрыл лицо ладонями, чтобы не видеть глаз брата, чтобы не показывать ему своих.       — Совет настаивает на жестоком приговоре, — глухо произнес Канкуро. — Предлагают казнить всех, кто причастен к покушениям.       — Избавься я от всех, мне придется набирать новый Совет.       — Не самая плохая идея. Старейшины не против тебя убить и давно сделали бы это, дай ты им шанс.       — Проклятье, — выдохнул Гаара. — Они ведь знают, что я не пойду на это. Знают, что мне известно, кто принимал участие в заговоре. Знают — и поэтому бросают мне вызов.       — Твоя репутация не выдержит бездействия.       — По-твоему, от репрессий она взлетит?       Канкуро в очередной раз оттянул тесный воротник толстовки. Сегодня он надел старую: она была заметно мала ему в плечах, но зато закрывала шею до самого подбородка, а вместе с тем, должно быть, следы минувшей ночи.       — Я лишь хочу сказать, — начал брат издалека, — что жители Суны знакомы с жестокостью. Наш отец был таков, Гаара, и когда-то жесток был ты. — Канкуро помолчал, подбирая слова. — Наша деревня может простить многое: и лишения, и жестокость… Только одно она не простит, Гаара, — и это слабость. — Он поднял глаза на брата: колкий, острый взгляд, какой был и у их отца. — Слабого Казекаге деревня уничтожит, Гаара.       За окном занималась буря. Песок царапал стекло, и не отличить было его скрежет от шума крови в висках. Гаара собрал разбросанные по столу бумаги, выровнял аккуратную стопку. Пергамент, желтоватый и крепкий, чуть зашуршал под пальцами. Между ними змеились неровные печатные строки. Гаара не двигался. Буквы под его взглядом не желали складываться в слова. Он думал, напряженно думал, и между тем не мог ухватиться ни за единую мысль. Будто вакуум в голове, пустота, будто досадная, роковая брешь в его абсолютной защите.       — Я уволил секретаря Йошимуру, — нарушил тишину Гаара. — Она зачем-то пригласила послов из Конохи в приемную, когда у меня была Джози Шируба. Теперь они в курсе сделки.       — Старая змея, — выругался Канкуро. — Я могу обеспечить ей встречу с любимым племянником — прямо в застенках под Суной, прямо сейчас, а еще лучше — сразу с ее ненаглядным дядей Сабурой…       — Лучше возьми это, — прервал его Гаара, протягивая разрезанный конверт. — Вы с Темари поедете со мной.       — «Бал Белых Сердец», — прочитал Канкуро. — Это что еще за маскарад? Шируба просох после прошлой оргии и устраивает новую?       — Там соберутся все его партнеры, включая нас. Отличный способ узнать, какие еще фигуры есть на доске. К слову, напомни Темари заказать нам маски. — Гаара кивнул, предвосхищая недоумение брата. — Да, Шируба — выходец из какого-то местного племени, у них есть традиция маскарадов…       — Смотри: цветы совсем высохли, — отвлекся вдруг Канкуро, кивая на жухлый букет ромашек у окна. — Давно Мацури заходила? Да? Твою мать… Надеюсь, хотя бы она ни во что не ввязалась.       — Мацури тяжело переживает смерть Сабура-сана. Теперь в главной ветви Йошимура не осталось никого, кроме нее и брата, которого, кстати, ты предлагаешь мне казнить.       — Боги, Гаара! Не твоя вина, что их сумасбродный дед вернулся из Конохи в виде фарша, а идиот-братец решил поиграть в мятеж. Мацури переживет это, если ты ей поможешь.       Солнечный луч, горячо лизавший спину Пятого, побледнел и рассеялся. Бушевавший снаружи ветер взметал песок так высоко, что вскоре даже из окна резиденции нельзя было увидеть ни солнце, ни силуэты соседних зданий. Только далекий смутный блеск отличал небо от земли. У заключенных не было даже этого: дни и ночи сливались в вечном полумраке их камер, а полдень наступал лишь тогда, когда смотритель приносил им обед — ни раньше, ни позже. Тюремщики называли их «краснорукими»: пытаясь сорвать браслеты, что блокировали им чакру, многие раздирали свои запястья.       Семь узников. Темари предложила казнить по одному каждый день. Баки — приговорить бунтовщиков к заключению, а если те не смирятся, то заковать каждого с ног до головы, но не убивать.       Что ж, по крайней мере, наставник пытался их отрезвить.       Гаара отодвинул бумаги, поднялся, захлопнул выдвижные ящики. Он наконец принял решение и хотел исполнить его прежде, чем вновь подкрадутся сомнения.       — Немедленно найди Баки. Пусть закончит приготовления. Не жди меня, я скоро буду.       — А ты куда? — Канкуро кивнул на бумаги в руках у брата. — Казекаге зовет долг? Деревня Скрытая в макулатуре?       Тот слегка улыбнулся.       — Мрачные катакомбы под столицей пустыни.       На пути в архив Гааре встретился почти весь Информационный отдел. Шиноби сновали по коридорам, спешили на миссии и возвращались с отчетами в резиденцию. Они кивали — кто-то с почтением, кто-то резко, будто бы с вызовом, но опустив глаза, — своему Казекаге.       В Сунагакуре кипела работа, однако нижние уровни архива оказались пустынны. Немногие обладали правом доступа в эти залы — слишком высок был уровень секретности. Здесь, в сухом полумраке, тысячи свитков не открывались годами, но чернила на них сохраняли яркость: их не касался ни солнечный свет, ни тление.       Гаара не останавливаясь прошел между шкафами. Сегодня старые свитки его не интересовали. В конце зала приютилась небольшая дверь. Казекаге коснулся ее ладонью; на металле мгновенно вспыхнула и погасла печать. Затем он прошел в глубину узкого коридора, сжатого тисками высоких, до потолка, стеллажей. В сотне шагах впереди на столе стояла лампа. Она тускло, как светлячок, мерцала электрическим светом.       — Гаара-сама, — откуда-то из-за полок прошелестел тихий женский голос, — вам помочь?       — Благодарю, Суйрен.       Послышался легкий треск, присущий некоторым техникам запечатывания, затем шаги. Девушка догнала Пятого лишь у стола. Она не поспевала за его широкой беззвучной поступью, а Гаара не остановился, чтобы ее подождать.       — Позвольте.       Невысокая и бледная, Суйрен носила очки, отчего ее глаза казались огромными и блестящими. Вишневые глаза клана Тори. Солнечный свет для них был губителен.       Казекаге поставил стопку бумаг на стол и задумчиво огляделся. Уходящие вдаль секции Архива выглядели безнадежно.       — Гаара-сама, — выдохнула Суйрен, — я ведь архивариус. Позвольте мне…       Она протянула руки, чтобы забрать у Пятого документы; невзначай коснулась его пальцами. «Какие горячие», — невольно удивился Гаара. В свете лампы было заметно, как порозовели ее бледно-прозрачные щеки.       — Суйрен, все в порядке?       Девушка резко кивнула, отчего ее круглые очки едва не слетели на пол.       — Что мне сделать для вас, Казекаге-сама?       Глядя на то, как она пятится назад и нервно прижимает к груди стопку бумаг, Гаара сжал губы. «Боится меня», — подумал он хмуро.       — Мне нужна Янаги. Все, что у нас на нее есть.       — Не слишком много, — стеснительно улыбнулась Суйрен, — но все же со мной вы справитесь быстрее, чем сами.       Суйрен исчезла за стеллажами, продолжая о чем-то рассказывать своему Казекаге, или себе, или книгам. Стрелка часов лениво тянулась к двум. Невыносимо монотонно механизм отбивал секунды: «щелк, щелк, щелк…» раздавалось в голове. Не выдержав, Гаара предпочел отправиться за архивариусом. Он нашел ее через несколько рядов, с большим электрическим фонарем в руке. Суйрен тянулась к высокой полке, лестница под ней дрожала, и Гааре пришлось ее придержать.       — Не поднимайте голову, Казекаге-сама, — робко попросила Суйрен. Она аккуратно спускалась вниз, нащупывая ступени в полумраке. Ткань ее длинной юбки скользнула по пальцам Гаары. Он отвернулся, но не отпустил лестницу, пока девушка не спрыгнула на пол.       — В этом пакете есть сведения за все годы, — сказала архивариус, протягивая черный пакет. Он был надорван; из разрыва выглядывали белые листы.       — Не слишком легкий?       — Здесь только подтвержденная информация, — опустила глаза Суйрен. — Но если вы желаете…       — Пока достаточно, — заверил ее Гаара. — Спасибо за помощь.       Он готов был попрощаться, но девушка, будто не замечая, засеменила следом. Ей, должно быть, хотелось поговорить — в архиве некому баловать ее беседами, вероятно, от этого голос Суйрен будто выцвел.       — Мы приобщили совсем немного свежих донесений, в основном из портов. — Девушка кивнула на пакет в руках Пятого. — Мы почти не слышали о Янаги с тех пор, как скончался господин Симидзу.       — Кажется, в то время архивом заведовал твой отец, — постарался поддержать разговор Гаара.       Суйрен деловито поправила дужки очков.       — Папа объединил все документы о Янаги. Увы, мне так и не довелось ничего добавить, — протянула Суйрен меланхолично. — Никто в отчетах не упоминает ни черный дым, ни узор из ивовых ветвей. Даже жаль, если она все-таки погибла.       — Я предпочел бы еще один год без заказных убийств, чем читать в рапортах про ивовое кимоно.       — И все же вы здесь, — Суйрен неуклюже развела руками. — Значит, где-то на юге снова сожгли корабль или убили его богача-владельца. — Она мечтательно убрала выбившуюся прядь за ухо. — Зато теперь вы спускаетесь к нам куда чаще, Казекаге-сама.       Он смотрел на нее сверху вниз: на влажные вишневые глаза за стеклами очков, на приоткрытый рот. Почувствовал к себе внимание, девушка подалась вперед; Гаара подавил невольное желание отступить. Затем еще один шаг — Суйрен почти прижалась к нему, приподнявшись на носочки, и Пятый почувствовал запах лаванды в ее волосах. Он открыл было рот, но не нашел уместных слов. Пакет, смятый между двумя телами, с шуршанием скользнул между ними на пол. Отстранившись, Гаара поднял документы и кратко кивнув Суйрен, быстро скрылся за дверью.       Дойдя до своего кабинета, Гаара проверил содержимое пакета. За сломанной печатью секретности — полсотни листов в шуршащей обертке: показания свидетелей, протоколы осмотров, данные экспертиз. Несколько скудных записей — миссии, техники, примерные параметры способностей — словом, все то, что обычно содержит личное дело шиноби.       На первом листе стоял знак Архива Конохи, рядом с ним расползлась печать Хокаге, походившая на паука. Она была деактивирована и уже изрядно потускнела от времени. Часть информации на листе была вытравлена: напротив графы «возраст» виднелась желтоватая клякса. Буквы прыгали, должно быть, из-за неисправности печатной машинки.       — Арори Мотидзуки, — одними губами прочитал Гаара. Красными чернилами рядом с именем было дописано: «Янаги».       С небольшой фотографии смотрела девушка, почти ребенок, с задорно прищуренными, будто от сдерживаемой улыбки, глазами. Гаара аккуратно отодвинул железную скрепку и поднес снимок ближе. Безусловно, он был сделан давно: волосы, едва прикрывавшие уши девушки, успели отрасти ниже плеч. Они были мокрыми, когда Арори заявилась к нему домой, и оставили след на бархатном кресле. Из-за открытого окна ей, должно быть, стало холодно: предательски тонкая ткань юкаты очерчивала ее грудь и соски, а капли воды, стекавшие вниз по шее, посылали по коже мурашки.       «Все Казекаге погибли от рук убийц», — вспомнились слова Мотидзуки.       Гаара отложил бумаги и взглянул на часы. Времени больше не оставалось.

****

      Деревня пылала в закатных лучах. Солнце, зависшее меж небом и крышами домов, в сгущавшихся сумерках становилось красным, как налившееся кровью распахнутое око.       Гаара покинул резиденцию через заднюю дверь — за ней был узкий тоннель, проложенный под улицами Сунагакуре. Он бесконечно разветвлялся, и даже сам Казекаге, нередко блуждавший по его коридорам в детстве, не мог сказать точно, сколько было в нем выходов и тупиков, и куда вели уходившие вниз дороги.       Звуки шагов разносились далеко, вспугивая с писком разбегавшихся крыс. В носу щекотало от пыли. Поморщившись, Гаара потер его пальцами. Собственные прикосновения показались ему ледяными. Тоннель уходил под уклон, под гору. Им нередко пользовались и потому освещали: под потолком тянулись черные провода с подвешенными на них, как бледные фрукты, лампами.       — Прошу, постойте, господин Казекаге, — запыхаясь, выбежал вслед за ним невысокий толстый мужчина в белом балахоне. С трудом поравнявшись с Гаарой, он тронул того за полу плаща, пытаясь привлечь внимание.       Пятый посмотрел на него так, будто увидел впервые.       — Советник Вигвар? — Под его взглядом мужчина съежился и, не прекращая улыбаться, попятился к стене. — Поговорим позже. У меня есть дела.       Не встретив возражений, Гаара собрался продолжить путь, но из-за поворота показалась еще одна знакомая фигура. Командир Баки махнул рукой, прося его подождать.       — Пойми, — начал тот на ходу, — если ты убьешь Йошимуру, то подаришь всем недовольным нового мученика…       —… а если сохраню ему жизнь, то подарю сопротивлению лидера, — закончил за наставника Гаара. — Нельзя убегать бесконечно, Баки. Пришло время принять ответственность.       На том разговор был окончен.       — Что сказал бы на это его отец? — пробормотал советник Вигвар, глядя вслед удаляющемуся Казекаге. Маленьким платочком он аккуратно стирал испарину с лысого лба.       — Какая разница? — отсек Баки. — Четвертый доверился самозванцу из Конохи и получил нож в сердце. Он уже ничего не скажет.              Камеру, в которой томился Мару Йошимура, охраняли два воина. Увидев Казекаге, они отступили от двери, и тот вошел, активировав замок своей чакрой. Узник лежал на кровати, его безучастный взгляд был устремлен в небольшое окно за стальными прутьями.       — Что вы сделали с остальными? — спросил он вместо приветствия.       — Я передал их на суд старейшин, — ответил Гаара, присаживаясь неподалеку на небольшой деревянный стул. — Полагаю, большинство отправят на рудники.       — Народ меня не забудет, — произнес Мару, не поворачивая головы.       — Как и я. Ты преподал мне важный урок.       Металлические пружины матраса натужно скрипнули. Мару сел на кровати: то был молодой мужчина с темными, почти черными глазами и свежим розоватым шрамом на переносице. Стражники заверяли, что он сам разбил себе нос, когда крушил комнату в первые дни своего заключения.       — Что будет с Мацури?       — Твоя сестра примет наследство клана, если захочет. Никто не будет ей препятствовать.       — Мацу не должна возглавлять наш клан. — Цепи на запястьях задрожали. — Пусть она сменит фамилию, пусть уедет из деревни, пусть… Сотри наш особняк, продай фамильные свитки — делай что хочешь, только не трогай ее! — Мару, почти перейдя на крик, вдруг замолчал. — Если в тебе осталось хоть что-то от человека, — добавил он тихо, — оставь в покое мою сестру.       Пыль, витавшая в воздухе, блестела в лучах предзакатного солнца. Лучи его, рвавшиеся в узкое окно у самого потолка, перерезали комнату пополам.       — Тебя похоронят в фамильном склепе клана Йошимура, рядом с могилой Сабура-сана.       Мару рассмеялся, закрывая лицо руками.       — Старик знал, чем все это закончится, — сквозь смех выговорил мужчина. — Ему довелось побывать в застенках у твоих хозяев из Скрытого Листа.       Гаара поднялся и медленно пошел вперед. Солнце подсветило его волосы ярким заревом.       — Месть порождает желание отомстить, — сказал он, приближаясь. — После того, как тебя задержали, Сабура-сан отправился в Коноху. Ты уже догадался, зачем.       Мару видел, как крохотные песчинки поднимались с пола вверх, будто притягиваясь к Гааре.       — Война, которую мог спровоцировать Сабура Йошимура, унесла бы сотни жизней, но вместо этого погибло лишь трое: твой дед и его ученики. Катастрофа, которую ты задумал, могла уничтожить нашу деревню. — Гаара склонился над замершим на кровати узником. — Вместо этого смерть получит только одного.       Мару криво улыбнулся.       — Даже в своей смерти я выйду победителем. Брось мою голову в пыль. Ты думаешь, толпа затопчет ее, но они поднимут мою голову на знамя.       Пятый смотрел на него не мигая. Его подернутые тенью глаза казались почти бесцветными.       — Я напомню людям, кто их враг, и вдохну в них смелость поднять оружие. — Звенья цепи, сковавшей руки и ноги узника, переливались в полумраке как чешуи гигантской змеи. — Я напомню им, кто ты, однохвостый демон.       — Никто этого не забыл, — негромко произнес Гаара, — никто, кроме тебя. Там, в толпе, будут те, кого ты звал соратниками. Ты найдешь их — приговоренным так легче встретить судьбу. А найдя, ты все непременно поймешь… — Он наклонился ниже, переходя почти на шепот. — Я позволю тебе все понять самому.              После прохлады подземелья пахнувший в лицо ветер наружного мира казался обжигающим, как из горнила. На площади перед помостом начали собираться люди: шиноби вполголоса переговаривались друг с другом, а чуть поодаль от них держались гражданские — кто-то в фартуках и домашних юкатах, словно они случайно забрели на площадь по пути из дома за солью. Другие же, спеша на представление, будто не успели переодеться после трудового дня или вовсе выскочили из своих магазинчиков прямо в разгар рабочих часов, повесив табличку «скоро вернусь».       Время от времени люди бросали быстрые взгляды на сцену: украдкой смотрели на Казекаге, на сновавших вокруг шиноби, но все чаще — на две высокие перекладины, закрытые плотной тканью. В складках ее, когда поднимался ветер, можно было разглядеть что-то блестящее.       — Уберите гильотины, — приказал Гаара подошедшему к нему Баки. — Я сделаю это сам.       Баки тяжело выдохнул, но промолчал. Он возразил бы в тюремных коридорах, где никто не услышал бы их спора, но ни за что не позволил бы себе прекословить на глазах у деревни.       Выйдя к краю помоста, Гаара обвел глазами собравшихся на площади жителей. Он услышал, как где-то за спиной хлопнула тяжелая деревянная дверь, и двое шиноби вывели Мару Йошимуру на свет. Все разговоры утихли. Только с соседних улиц доносились отрывки каких-то старых заунывных романсов.       Взяв глубокий вдох, Пятый Казекаге заговорил:       — Сотню лет назад наши предки бросили вызов пустыне и победили. Они строили эти дома под палящим солнцем, чтобы сегодня над нашими головами раскинулась тень. Они вгрызались в землю, чтобы добыть нам воду, потому что только вода способна вдохнуть жизнь в эти бесплодные почвы. Пять дней назад на гидростанции наши рабочие нашли ящики со взрывными печатями. Их заряда с лихвой хватило бы, чтобы уничтожить очистительный насос и обречь деревню на жажду.       Недвижимая доселе толпа встрепенулась. Тревога прошлась по ней, как рябь по поверхности озера.       Гаара помедлил, прежде чем продолжить:       — Сила шиноби, основавших нашу деревню, измерялась не страстью разрушать, но способностью беречь и защищать жизнь. Такова наша сила как их наследников, ибо любой, кто обращает оружие против своей деревни, предает ее.       Подобно надвигающейся грозе, его голос, вначале спокойный, постепенно набирал силу.       — Взорвав гидростанцию, Мару Йошимура планировал лишить все селение чистой воды: отобрать надежду у каждого из нас, каждого из наших детей и раненых. Из источника жизни он решил сделать оружие, чтобы взойти к власти по трупам своих соседей.       Шепот пробежался по площади, нарастая, как штормовая волна.       — Упрямство и дерзость не напоят наших детей, пустые обещания не заменят посевам воду…       Гаара замер, чувствуя, как адреналин поджигает его кровь. Люди знали, что он готовился им сказать, — это читалось в широко распахнутых глазах, в напряженных линиях губ. Они знали, что никогда уже не будет как раньше, но по инерции цеплялись за уходящую эпоху, и само предчувствие было мучительнее и страшнее, чем решение, грянувшее следом.       — Я приговариваю Мару Йошимуру к смерти.       Ропот мгновенно стих. Десятки глаз были устремлены на него, и Гаара знал: стоило им усомниться, уловить малейшую слабость в своем Казекаге — и люди, над которыми он правил, были бы тотчас для него потеряны. «К смерти, к смерти», — казалось, эхом вторили переулки. Не было больше времени, кроме того, что сердце отмеряло мучительным стуком. Ничего не осталось, кроме тишины, гнетущей и вязкой, залившей оцепеневшую площадь, — но и ей суждено было пасть разорванной чьим-то криком:       — Смерть предателю!       — Смерть мятежнику! — подхватил другой голос, а затем еще один и еще, еще, пока все они не слились в разнобойный громогласный рев. Кто-то достал кунаи и, ударяя их друг об друга, принялся отбивать металлическую дробь. За ним последовали другие. Лезвия мелькали в руках селян; в свете заходящего солнца железо отливало темно-бордовым.       Опомнившись от первого шока, толпа требовала крови.       Двое шиноби подвели Мару к плахе — небольшому деревянному обрубку, почерневшему от времени и впитанной крови, с истертыми резными иероглифами по всей поверхности. Руки приговоренного были скованы сзади, и наручники тихо позвякивали с каждым его шагом. Он помедлил у плахи: замер, не решаясь склониться, обвел глазами толпу. Люди продолжали кричать: голоса их слились в протяжный гул, а лица — в пеструю мозаику глаз и ртов. Никто из них не имел больше значения, ничьи горечь и гнев не могли больше достигнуть Мару, стоявшего над ними на помосте. Лишь черные женские глаза смотрели на него с безмолвной грустью, будто из прошлой жизни.       Те же черные глаза, что были и у него.       Конвоиры надавили Мару на плечи, принуждая того опуститься на колени. От плахи пахло сыростью и плесенью. Там, куда приземлялись роковые удары палачей прошлого, дерево было сплошь в сколах и рытвинах. И рокот людских проклятий, и лязг их кинжалов становились все глуше, будто удаляясь прочь, растворяясь в вечернем сумраке. Все, осталось с Мару — звон крови в ушах и едва слышный скрежет песка за сгорбленной спиной.       Повинуясь незримой воле, песок взвивался над площадью, над помостом, над разинувшими рты зрителями, и медленно обретал форму. Гигантское бурое лезвие тяжело зависло над плахой, покачиваясь в воздухе и отбрасывая косую длинную тень.       Мару склонился над плахой. Его худое лицо казалось восковым, как у покойника, и влажные от пота волосы липли к щекам и шее. На губах его, потрескавшихся и побелевших, мелькнула призрачная улыбка. Он понял все.       В следующее мгновение песчаное лезвие обрушилось на него, и голова Мару Йошимуры с глухим стуком ударилась о доски.