***
Разломав лед у берега, Челла и калле* забились под выступ, огромный и округлый, как живот беременной женщины. Камень прятал их от враждебных взглядов, и взвизгивающий голос Арахты слышался приглушенно, будто жирный хельмгедец стоял за деревьями. Челла судорожно вздохнула. Еще утром от малейшего окрика ей хотелось притвориться мертвой, так она боялась. Челла тряслась от ужаса, когда старик забрал у нее ключи и завозился с замками, потому что сама она освободиться не могла. Она завопила, когда Арахта преградил ей дорогу — безумные желтые глаза, клочкастая бурая борода, мощные руки, толстый бич, затрещавший рукав платья... От вида красного пятна, поднявшегося на водную гладь, Челлу замутило, но Арахта был сильным, а она — нет. У нее был лишь один путь: в реку, куда нырнул калле да не выплыл. Кровь, ее цвет и запах так пугали, что Челла двигалась, словно ее зачаровали дети мелл. А теперь страх исчез. Наверное, он заледенел, и остался лишь холод. Челла знала, что ноги до колена погружены в воду и ее поддерживает калле, но не чувствовала этого. Она вжалась в выступ – камень впился в спину, порвал платье, ободрал кожу. Тело отозвалось ноющей болью, которая и принесла успокоение. Челла покуда не сошла с ума и не умерла. Но неужели они с калле околеют здесь? Челла опустила глаза: калле стоял по горло в воде. Из жуткой раны с рваными краями до сих пор сочилась кровь, приоткрытые тонкие губы посинели, как у мертвеца. Зрачки расширились и застыли. Если бы белые ноздри не раздувались, Челла подумала бы, что жизнь в калле замерзла. Она сглотнула завязшую слюну и прислушалась к тому, что происходит наверху. Раздался вой, хриплый и надрывный. Так у нее в деревне собаки оплакивали покойников. Очень редко, слава аглам, но бывало, что заскулит одна из крайнего двора, ей начнет вторить другая, и тогда хоть в подполе прячься. Но рыже-белая псина Арахты утонула... И Челла поняла, что на берегу рыдает человек. Вой резко стих, будто его заткнули кляпом, а спустя какое-то время рядом с ними, обдав их брызгами, упало что-то большое. Она и разглядеть-то ничего не успела, но по тому, как калле, с трудом повернув голову, дернулся, догадалась, что выбросили Смухту. Мертвого. Челла разинула рот — наружу вырвались невнятные хрипы. Она немедленно прикусила нижнюю губу, чтобы не закричать, чтобы не расплакаться, чтобы не привлечь внимание, чтобы... На берегу привычно брякнули цепями. Кляча ржала и, должно быть, махала хвостом. Арахта уходит? Челла вознесла молитву аглам, дабы были они милосердными. Еще недолго — и она устанет цепляться за трещины в выступе, пальцы разожмутся. А калле ослаб... На поверхности воды плясала серая тень от валуна, удлиняясь и расширяясь. Когда она стала высотой в две Челлы с макушки до пят, шум на берегу улегся. Но долго еще стучали копыта по хрустящему льду, цокот этот с каждым мигом делался призрачнее. Вскоре шорохи леса перекрыли его совсем. Челла запрокинула голову и потянулась к трещине повыше, но калле протестующе простонал что-то неразборчивое. Она поняла его и послушала, но текшие минуты казались пыткой. Челла даже дыхание затаила, в ушах стоял мерзкий звон, а тело отяжелело от холода. Наконец калле кивнул. Он подсадил Челлу, и она выкарабкалась, сама не помня как. Живот болел: оцарапала его об острый край выпирающей ракушки. Отдышавшись, Челла встала на колени перед обрывом и нагнулась. Калле неприятно впился ей в запястье, хромая нога то и дело соскальзывала, и тогда сердце Челлы пропускало удары. Только бы хватило сил его удержать!.. Калле выбрался на берег, отполз на несколько шагов и вдруг выгнул спину — изо рта плеснула вода. Челла попятилась. Калле рвало водой напополам с желчью, и он ревел раненым зверем. — Эй... — Челла запнулась, осознав, что он так и не назвал своего имени. — Калле? Калле не ответил. В тишине было слышно, как он отплевывается. — Калле, пойдем, — робко окликнула она и помогла ему подняться. Он навалился на Челлу. Сквозь одежду, кожей она чувствовала, как внутри у калле все гудит. — Веди, — прохрипел калле, и Челла в первое мгновение не узнала его голос. Она обернулась назад и, прищурившись, разглядела излучину Кробруна. Надо успеть до темноты, но сегодня этот путь они, даже связанные, проделали быстро, а той тропой, ведущей от хлипкого моста через пролесок, Челла уже ходила. Мальгу выдавали замуж. Она, в лучшем платье, с поясом невесты под грудью, ехала верхом на смирном ослике, которого вел под уздцы брат Ринхе. Он был вместо отца, потому что отец умер. Мальга накануне днем умоляла Ринхе не замещать покойника, он смеялся и отмахивался, а старая примета оказалась чистой правдой. Позади Мальги крикливой гурьбой шли соседки-старушки во главе с матерью, они то прославляли красоту и здоровье невесты, благодарили Лэиту, что щедро одарила Мальгу, то проклинали детей мелл, отнявших дитя у матери. Подружки Мальги наперебой расхваливали перед жителями далекой деревни приданое, которое она принесет в будущий дом. Челла тайком вытащила пирожок из корзины матери и жевала его, идя в ногу с другим братом — Брейхом. Он вернулся, чтобы вручить Мальгу мужу, так же внезапно, как исчез, и пока что рассказывал Челле все байки, которые только можно услышать в Сигрии. «Глупо мерить все шагами — они всякий раз другие. — Он пнул пень с вывороченными корнями. — Это — отрубленная голова детоубийцы. После пяти его ребер мы попадем на пир. Запомнила?» Челла кивала. В тот день оба брата жили и не думали ложиться в землю, пекло солнце, сухая трава под ногами со скрипом пружинила, и одурманивающе пахло земляникой. Сейчас же лес был погребен под снегом, в животе Челлы застыл лед, а свои россказни Брейх унес с собой туда, откуда не дождаться вестей. Челла хотела идти быстро, но шаталась и спотыкалась. Стоп она не чувствовала, зато голени обдавало огнем при каждом шаге. Калле отставал, порой Челла оборачивалась и терпеливо ждала, порой он падал, и ей приходилось поднимать его. До излучины они добрались в полубреде, и калле свалился кулем. Челла трясла его, хлестала по щекам, звала до хрипоты, но он лишь слабо шевелился. Она попыталась унести калле на спине, но он был тяжелым, а бор перед глазами простирался так далеко, что становилось жутко. Челла подавила всхлип. Закутала калле в его плащ — продранный, потертый, не по размеру. В руке калле что-то блеснуло, наклонившись, Челла разогнула ему пальцы и вытащила украшение — маленький женский кулон стального цвета, с щербиной, застежка сломана. Как он, видно, дорог калле... Челла сунула его за пазуху. Калле вытянулся на снегу, запрокинув голову, между бровями залегла глубокая складка. Рана чернела на его помертвелом лице, грудь едва заметно вздымалась и опадала. Челла обняла себя. Мысли толкались в голове, как куры вокруг зерна. Она не могла бросить калле, но остаться рядом с ним означало убить себя, а хотелось жить. Люди были далеко, в многих хейдах отсюда, а лес, надвигавшийся на нее, серел и мрачнел, и тени зловеще шевелились. Налетевший с воды ветер стегнул Челлу по ноге, она повернулась в ту сторону, куда он дул. Взгляд задержался на нагромождении валунов. Между ними, да и в трещинах, густо проросли кусты, и нанесенный снег застревал в колючих ветвях, в искривленных, высящихся над землей корнях. Снег согревает — так учили Челлу Ринхе и Брейх. Челла взрыла пальцами белую насыпь, снег сполз с макушки сугроба, прикрыв борозды. Она копнула еще и больше не останавливалась, торопясь закончить до наступления темноты. Руки от мороза покраснели и плохо слушались, каждое новое прикосновение к снегу причиняло боль, Челла беззвучно плакала, горячие слезы жгли кожу так же, как холод. Но когда она проделала достаточно глубокое отверстие, чтобы туда поместился калле, пот скатывался по затылку и спине, и кровь текла в жилах словно чуть быстрее. Ладоней она не чувствовала, а воспаленные порезы на запястье взорвались болью. Челла не понимала, как ни силилась, — чудится ли ей или от ран и впрямь исходит горчащий, гнилой запах. Переведя дыхание, она подхватила калле под мышки и с трудом оттащила. Ноги дрожали, она боялась упасть. Голова калле моталась, и Челла внимательно следила, чтобы он не ударился обо что-то. Она сложила ему руки на груди, накрыв их полой плаща. Как будто хоронила — ее тут же передернуло. Челла присыпала калле, счистив снег над ноздрями, и, постояв немного, направилась прочь. Она запретила себе оборачиваться. Она защитила калле лишь от холода, но и это было зыбко и ненадежно. Челла клялась вернуться за ним, привести людей немедленно, не отдохнув и не обогревшись, но калле к тому времени могла забрать мучившая его хворь. Или хищники. Челла на миг замерла, прислонившись к дереву. Ничто не обманет тонкий нюх зверей, калле перегрызет горло и лисица. А здесь водятся звери пострашнее. Ей еще не доводилось слышать вой волков рядом со стоянками, но зато она собственными глазами видела одного из них. Страшное чудовище с мускулами, натянутыми, как нить на веретене, и клыкастой мордой, а под его боком застыли меховые комки, которые обещали вырасти столь же ужасными, но вовремя умерли. Стоило лишь вспомнить о них, как откуда-то появлялись силы продолжать путь. Челлу передергивало всякий раз, когда нога ее глубоко проваливалась в сугроб, издали казавшийся маленьким. Платье заледенело, снежинки въелись в ткань и крепко ее прихватили, теперь Челлу всюду сопровождал хруст. Ночь неумолимо опускала на лес свой подол, а кроме этого хруста да еще собственного сбившегося дыхания и тихого уханья совы, Челла ничего не слышала. Она многое бы отдала, чтобы различить ворчание собак, не поделивших кость, или сонное квохтанье кур на насесте, но для начала надо было миновать голову и пять ребер детоубийцы. А где их найти под слоем снега, среди тысячи таких же пней и коряг? Сугроб опять обманул ее, скрыв под собой заброшенную норку какого-то зверька, Челла едва не рухнула навзничь. Она изогнулась, но устояла и вновь вознесла аглам молитву, исполненную благодарности, — они сберегли ее. Ведь если бы упала, то не поднялась бы никогда. Вскоре Челла вынуждена была замедлить шаг. В голенях неприятно покалывало, а в сумерках лес был мутным, словно отражался в болотной воде. Она щурилась, как наполовину ослепшая мать, но без толку... Челла долго брела, а сова ухала настойчиво и злорадно. Звук этот не приближался, но и не удалялся, сердце подсказывало, что это неправильно и опасно, но за последние дни она пережила столько, что устала бояться. Насторожилась только тогда, когда к крику совы примешался стук конских копыт. Челла нахмурилась. Кляча работорговцев ступала тяжелее и медленнее, ее шаг почти заглушали скрип телеги и охи пленников. Нет, что бы это ни была за лошадь, позади нее не волочилась разваливающаяся повозка с привязанными людьми. Челла потерла чешущиеся порезы и прислушалась, зажмурившись, чтобы ничто не отвлекло ее. Цокот стремительно приближался... о аглы, не дайте ошибиться, там, за деревьями, две лошади, два всадника... Шум доносился справа, и Челла двинулась им наперерез. Впереди лес редел, перед ней расстилалась широкая, ровная дорога. Растущие на обочине деревья были моложе других, а их нижние ветки — подрублены. Старухи сказывали, что при деде последнего законного герцога тракт был куда шире: в каждую сторону могло свободно проехать по шесть повозок. Но потом людей стало меньше, тракт опустел и зарос. В теплое время года пользовались им охотно, хотя после уничтожения деревень вдоль берега путников поубавилось, а зимой их и вовсе было не встретить... Челла заторопилась. От кромки леса ее отделяло полдрагга**, когда на дороге в полумраке промелькнули две тени. Челла успела выхватить двух невысоких, но крепких лошадок и седоков, чьи фигуры были закутаны в безразмерные серые плащи с капюшонами. Даже если бы кто-то из них обернулся, они бы ее не заметили. Челла пронзительно вскрикнула и бросилась напролом, не думая, что творит, перепрыгивая через высокие сугробы и груды веток. Она выбежала на дорогу, поежившись от непривычного простора, и заорала во всю глотку: — Стойте! Помогите мне! — Челла повторяла снова и снова, но голос внезапно подвел ее, с губ срывался свистящий шепот. Но ведь всадники отъехали не настолько далеко... Челла устремилась вслед, зовя их в безумной надежде, но запуталась в подоле платья и растянулась на земле. Не желая останавливаться, она проползла совсем немного, а когда поняла, что не может и шевелиться, против воли шумно расплакалась. Грудь ее до этой минуты никогда так не сотрясалась. Яростно вытирая глаза кулаком, Челла увидела, как всадники развернули коней, и у того, кто вырвался вперед, лошадь взбрыкнула, но он справился с животным. Челла зарыдала еще горше и попыталась сесть, убраться с дороги, но прежде чем у нее что-то вышло, над ухом раздалось оглушительное ржание. Люди, вняв ее мольбам, вернулись. Они скинули капюшоны, и Челла не смогла отвести взгляд от того, под кем брыкалась лошадь. Это была женщина с жесткими карими глазами, косматыми, как медвежья шерсть, волосами и желтоватой кожей, будто впитавшей в себя песок. Облик женщины выдавал в ней землячку Арахты и его сыновей. Горло стиснуло судорогой, рыдание булькнуло внутри и умерло.***
Алиньо распахнул ставни и сел на кровать, натянув шерстяное одеяло по горло. С тех пор, как Еванджа с Ингиво отправились вниз, к подножию гор и дальше вглубь страны, солнце поднималось трижды. Алиньо готовился встречать восход в четвертый раз. Он прислонился к стене, камень холодил затылок, стылый воздух гладил лоб и скулы. «Надо бы разжечь огонь в камине», — лениво размышлял Алиньо, но тело, несмотря на ранний час, налилось усталостью, как свинцом, а особенно тяжелой была голова. С уходом Еванджи он почти перестал спать, и причиной этому оказалась тишина. Он привык к тому, что Еванджа вечно рядом, ворочается и бормочет что-то под нос, а орки под землей пофыркивают и топают ногами. Звуки, издаваемые чудовищами, не заглушались ни слоем почвы, ни крепостной стеной. Алиньо думал порой, что они похожи на рокот Окраинного моря, куда впадает Кробрун. Хижины рыбаков, построенные на высоких сваях, почти вплотную подступали к морю, наверное, ночами, лежа в постелях, люди слышали шуршание воды по гравию так же отчетливо, как если бы находились снаружи. Они лишились бы покоя, вздумай она утихнуть. Алиньо шевельнулся, переменив позу. Он никогда не видел моря, хотя во снах часто оказывался на берегу, а наутро будто слизывал с губ кристаллы соли. Возможно, когда-нибудь после... Алиньо не брался заглядывать в будущее, но можно было надеяться, что мелланианцы наконец исполнят свой долг, и тогда они все обретут настоящую свободу. И Алиньо будет волен уйти куда угодно... Миррамор стоял на реке Лиире, впадающей в Кробрун, мутной, тухлой, зловонной, в нее жители столицы сливали помои. Ему трудно было представить себе чистые сине-зеленые валы, в непогоду вздымающиеся выше домов и холмов. Ученые мужи утверждали, что у Окраинного моря нет другого берега, кто-то добавлял, что оно бесконечно, кто-то возражал: за горизонтом обрывается мир. В чем-то они не ошибались, однажды подобострастный сеньор преподнес королю Фарингару в дар несколько великолепных, легких, но прочных кораблей. Нос каждого увенчивала ощерившаяся голова дракона, матросов они вмещали больше, чем какой-либо иной корабль в мире. Фарингар отправил полтысячи человек разведать, нет ли за Хельмгедом неоткрытых богатых земель. Никто не вернулся. Восемь лет прошло, а волны Окраинного моря ни разу не выносили на берег ни тела, ни щепки. Легенды же пели, что в море обитают такие уродливые рыбы, что у человека, посмотревшего на них, лопаются глаза. И Ютичис растворился именно в Окраинном море, смешавшись с илом на дне, водорослями и едкой пеной. Правы ли они? Кто ответит? Сквозь снег за окном пробился рассветный луч, и из синей комната превратилась в серую. Алиньо заставил себя встать. От моря его отделяли сотни сотен хейд, и доберется он туда не по расчищенному тракту в позолоченной карете подобно Фаркасу. Алиньо натянул поверх короткой льняной рубахи шерстяную, надел шерстяные же штаны и сунул ноги в башмаки. Кроме него и Ульгуса в храме и пристройках остались животные, которые требовали заботы. Алиньо бегом, чтобы не продрогнуть, пересек двор и спустился в кладовую. Мешки с зерном оказались тугими и тяжелыми, но Алиньо не спешил радоваться. Насыпая его курам, он следил за тем, чтобы птицы не получили лишнего. Если повезет, Дирх, к которому отправились Еванджа с Ингиво, передаст им еще, вместе с ягодами и кореньями, в противном случае предстоит прожить до весны на эти запасы. Еванджа как-то рассказала Алиньо о лютой, затянувшейся зиме, когда даже Ульгус ел не каждый день. В ее начале погреба тоже ломились. К просторному курятнику с узкими окнами под самой крышей вплотную примыкал другой сарай, в котором содержали двух коз и крепкорогого козла. Самцу, упрямому и крикливому, сохраняли жизнь лишь потому, что он покрывал коз, и они рожали здоровых детенышей. Та, что была черная с белыми пятнышками, недавно принесла троих. Правда, теперь козлят осталось только двое, и Алиньо был уверен, что один из них, окрепнув, пойдет на обед оркам. Задав животным корм, Алиньо вычистил загон. Пока он работал, козы смотрели на него, их внимательные глаза влажно поблескивали. Когда он выходил, мягкие губы прихватили его за штанину. По привычке Алиньо направился в конюшню, но развернулся на полпути обратно, вспомнив, что она пуста. Неожиданно его наполнила грусть, которую, как казалось, он давно отогнал. Алиньо вернулся к себе и вымыл руки и лицо. По его расчетам, Ингиво с Еванджей должны были уже покинуть убежище Дирха. Значит, ждать их через три, а то и четыре дня, это если кобылки нагружены и они все-таки встретили в лесах работорговца. Под лопаткой у Алиньо опять засосало от тревоги. Тысячи вопросов, которые некому было задать, донимали его. Какие вести принесут они? Кого приведут с собой? Новый человек заранее настораживал Алиньо. И вдруг Ингиво с Еванджей не вернутся? Прошлой ночью где-то близко выли волки. Вой не заставлял трястись и кусать покрывало, как плач демонов, но менее опасными звери от этого не становились. Агленианцы же кружили ближе волков... А он, Алиньо, был трусом с рождения. В кухонной пристройке он отрезал себе хлеба и немного козьего сыра. Голода не чувствовал, но через силу съел все без остатка, чтобы после заката не вертеться, пытаясь отвлечься от мыслей о еде. От туши козленка Алиньо отделил ногу и зажарил ее, она зарумянилась, начала сочиться жиром. Добавив к ней на тарелку овощей, Алиньо несмело приблизился к дому Ульгуса. Глава мелланианцев запретил входить туда без его на то дозволения, а стучать Алиньо не решался. Он приложил ухо к двери и замер. Внутри было тихо, хотя обычно там раздавался скрип пера о пергамен или шорох страниц, или Ульгус монотонно произносил древние, как камень, заклятия. Алиньо нашел Ульгуса в библиотеке: тот сидел за длинным столом, за которым могли устроиться разом все монахи, обитавшие здесь когда-то, и читал в голубоватом свете трех зачарованных свечей. Когда он поднял голову, Алиньо почтительно склонился и поставил перед ним еду. Поклонился вновь и попятился, готовый покинуть залу, но Ульгус вскинул руку и небрежно бросил: — Останься и жди. — Да... господин. Алиньо три дня не произносил ни звука, он успел отвыкнуть от собственного голоса. Слова иглами царапали горло. Он поспешно отвел глаза и встал к Ульгусу спиной, рассматривая шкафы и книги на полках. Ульгус не приказывал ему этого, но Алиньо сам знал, что видеть его лицо без маски нельзя. Тревоги снова ухватили Алиньо склизкими ладонями. До того Ульгус заговаривал с ним лишь один раз, когда Еванджа впервые представила его мелланианцам. Речь Ульгуса была холодной и резкой, как сталь. «Из-за тебя она задержалась на полмесяца, и даже Совершенные тебе не помогут, если ты вздумаешь помешать нам опять». Что Ульгусу понадобится теперь?.. Алиньо дотронулся кончиком пальца до толстого тома с кожаным переплетом. Книг и свитков здесь было больше, чем он мог сосчитать. В молитвенном зале статуи Совершенных достигали четыре человеческих роста в высоту, своды библиотеки были не ниже, и книги стояли на каждой полке в несколько рядов. Почти каждую из них написали за тем же столом, за которым сидел Ульгус. Уголки их обивали бронзой, на обложки помещали драконов, оборотней, оскаленные черепа — они смотрели на Алиньо мерцающими драгоценными камнями вместо глаз. Щеку обдало горячим дыханием, и чей-то нежный голос шепнул что-то, но он ничего не разобрал. Алиньо поспешно отдернул руку и слышал теперь, как Ульгус рвет зубами мясо. Минула сотня лет, прежде чем Ульгус отодвинул тарелку. Он постукивал ногтем по столу, и в тишине огромного помещения Алиньо чудилось, что это откуда-то с потолка капает вода, разбиваясь о каменные плиты. — Наведайся к Аскве, — распорядился наконец Ульгус. — Я не знаю дороги, господин. — Алиньо еле заставил себя не отвернуться. Рассказать ему об этом Еванджа то ли не сочла нужным, то ли забыла, но признаваться было неловко. — К северо-западу все они сливаются в одну. Срок, к которому Асква обещал закончить, настал, но на обещания полагаться нельзя. Какая-нибудь случайность вмешалась и смешала колоду... В голосе будто сквозила насмешка, но наверняка Алиньо определить не мог: костяная маска темно-серого цвета плотно прикрывала лицо, хотя из прорезей на мир смотрели глаза, черные, без зрачков и радужки, глубокие и непроницаемые, как две пропасти. Черная одежда обнажала лишь кисти рук, кожа была белой и гладкой, словно девичья, но никак не старческая. Ульгус встал и наугад достал с полки фолиант, в воздухе повисло облако пыли. — Те, кто жил здесь, Алиньо, не вели учет книгам. Труды, пригодившиеся нашему делу, мы с Ингиво обнаружили случайно. — Ульгус взвесил безымянный том на ладони и вернул его на место. — Иногда я готов был поклясться, что нас кто-то направляет. Алиньо ощутил, что за спиной у него кто-то есть. Едва слышные, неразборчивые слова, весеннее дыхание, ледяные прикосновения. Ульгус может колебаться, но не ошибаться. — В стенах подвала скрыты входы в туннели, ты знал? — Нет, господин, — отозвался Алиньо. Под взглядом Ульгуса он чувствовал себя нагим, без кожи, с мыслями, выставленными напоказ. — Десять лет назад Мехт, сунувшись в один из них, тоже не знал, куда попадет. Туннель привел его в храм. Мехт не посмел исследовать святилище в одиночку. Выбравшись, он послал мне весть, письмо я получил, но сам Мехт попался агленианцам. Ульгус угрюмо замолчал. — Он умер? — осторожно спросил Алиньо. Невидимка ощупал его бок и пересчитал ребра. По телу расползлись мурашки. — Да, — проворчал Ульгус с недовольством, будто злился на посмевшего бросить их товарища. — На допросе он откусил себе язык, и его укоротили на голову. Алиньо, содрогнувшись, провел языком по зубам. — Мы много лет искали, где находится храм, — продолжал Ульгус. — Посылали людей, духов, слушали землю и воду. Но если бы не случай, мы бы вообще не подозревали о существовании храма. Порой мне сложно отделить случай от воли. Алиньо показалось, что Ульгус забыл о нем и ведет беседы сам с собой. — Но туннелей больше, чем один? — Их сотни. Одни выводят к трактам и деревням, — Ульгус кивал своим раздумьям. — Таких большинство, в них свободно бы прошел орк. Но есть один... — Он внезапно закашлялся. — Из него исходит смрад, ты чуял его. Стены покрыты мерзкой слизью, ты видел ее. Туннель был настолько узок, что я и Ингиво вынуждены были остановиться на середине пути и вернуться. Но мы догадались, что встретило бы нас в конце. Алиньо понял это тоже, и тоска колом пробила грудь. На миг он даже через сотню драггов почувствовал, как извиваются в земле тощие тела тех, кто не жил и не умирал. Вот кого боялась Трелла. Невидимка бережно положил четырехпалую ладонь туда, где под слоем кожи и мышц колотилось сердце. — Мы должны были войти сюда, — хрипло, явно утомившись, пробормотал Ульгус. — Здесь каждый камень, каждая горсть земли пропитана тем, что утратили все люди, кроме нас и жителей Брааноля. Алиньо задумался. Жители Брааноля поклонялись Ютичису, его праху и его следу, исполняя долг перед отцом всего сущего. — Память, — прошептал Алиньо, догадавшись. Невидимка запечатлел на его губах холодный поцелуй, исполненный благодарности.