***
Хельмгедка озадаченно смотрела на Челлу, словно на диковинного зверька. Опустилась на колени рядом с ней и провела пальцами по щеке, стерев слезу. — Что с тобой, девочка? Челла набралась храбрости встретить ее взгляд. Раскосые глаза были суровы, но не злы, как у Арахты, они полнились изумлением и, Челла могла в этом поклясться, состраданием. Отчаяние улеглось. — Помогите, — вцепилась она в рукав хельмгедки, по-прежнему боясь, что та со спутником растает на горизонте, и торопливо добавила: — Калле остался у... у берега. Челла указала дрожащей рукой в сторону леса: сквозь сплетенные меж собой ветви и поросли кустов Кробрун давно уже не просвечивал. Сердце замерло. Вдруг откажутся? Хельмгедка переглянулась с бейвосом***, с сомнением пожав плечами, но тот кивнул. — Останься, — бросила она. Он молча вскинул ладонь, и воздух между ними потемнел и всколыхнулся. На миг в ноздри Челле залетел неприятный запах болота и гнили. Она моргнула, помотав головой, и через минуту ничего в помине не было. Должно быть, усталость и страх затуманили разум. Хельмгедка схватила Челлу за шиворот и подняла с земли, хорошенько встряхнула. Сначала ей показалось, что из ног вынули кости, но, оперевшись на хельмгедку, Челла сумела пойти, а через десяток шагов помощь стала не нужна. Она вела хельмгедку по собственным следам, та шла вровень, пригнув голову и напрягшись, словно хищник. — Калле там, у берега. Калле у берега, — повторяла Челла и не сразу поняла, что бормочет вслух. Слова были горячее и настойчивее, чем любые молитвы, она замолчала, лишь когда хельмгедка настороженно приблизилась к осыпавшемуся сугробу с бороздами от пальцев. Помедлив, резким взмахом снесла его верхушку и столь же стремительно разметала оставшееся. Челла стояла чуть поодаль, навалившись на сосновый ствол, и безотрывно наблюдала, зажав рот, чтобы не завыть и не зарыдать. Под лопаткой засосало от тревоги. — Что за безобразие, — выдохнула хельмгедка, вытащив калле. Челла вздрогнула: каждая минута оказалась для него годом. Он выглядел скелетом, многие лета пролежавшим в земле. Хельмгедка приложила ухо к его груди, и ее лицо просветлело. — Надо же, живой, — хмыкнула она, а Челлу от облегчения разнесло на обломки, как попавшую в шторм лодчонку. Она пошатнулась, вцепилась в дерево, чтобы не упасть. Хельмгедка отвесила калле пару несильных пощечин, и тот дернулся, но не очнулся. — Да он же горит, — ошеломленно вымолвила она. Встав с колен, хельмгедка обернулась к тракту и сдунула что-то с ладони. Челла вновь почувствовала противный запах, и рассеялся он столь же быстро, как в первый раз. Вот только убедить себя, что это видения, теперь не получилось. Хельмгедка опустилась рядом с калле и, подозвав Челлу, принялась его растирать. Челла едва переборола себя — женщина все же таила в себе опасность, — но повиновалась. — Повторяй за мной, — распорядилась та. Челла замерла. Пепельного цвета кожа туго обтягивала череп калле, на руках она была словно прозрачной. Накатил внезапный испуг, что прикосновение снимет кожу и убьет его. Челла едва смогла пересилить себя, убедившись, что так будет лучше для калле. — Его порвали клыки, — спокойно произнесла хельмгедка. — И у вас одинаковое клеймо на левом запястье. Челла подняла голову. — Вы сбежали от Арахты, — цокнула языком хельмгедка. — Его знак — решетку с кончиком ястребиного крыла — я не забуду никогда. Но ты со своим калле, — она фыркнула, — здесь, а Арахта поблизости не ошивается. Так в чем же дело? Челла потеребила край продранного плаща калле. Ей не верилось, что прошлым днем этот юноша, сейчас больной и слабый, как старик, защищал ее от побоев и несколько часов назад сбил с ног могучего, словно медведь, Арахту. — Арахта натравил на него собаку, а калле ее задушил. — Слова камнями сорвались с губ. — Ты не лжешь? — оживилась хельмгедка. — Муж «песчаных» степей не дает псу кличку, но любит крепче, чем коня, жен и сыновей. Потерять пса для него все равно, что лишиться признака мужественности. Брызги крови снова заалели на снегу, и побелели чужие пальцы, зажимавшие вываливающие внутренности, ударил по ушам горький крик. Челла собиралась рассказать и о Смухте, но не успела: из-за деревьев вышел, держа коней под уздцы, спутник хельмгедки. Челла наконец его разглядела. Мужчина, он был выше хельмгедки на голову и шире в плечах, но вместе с тем казался и мягче, и добрее. Макушку едва прикрывали жидкие пегие волосы, бороды у него не росло. Глаза были круглыми, как у птицы, и светлыми, как волдыри, а веки без ресниц делали бейвоса похожим на жабу. Челла стряхнула прилипшее к коже отвращение. Бейвос по-прежнему безмолвно привязал коней и достал из седельной сумки мех и еще какой-то мешочек. Он занялся калле: напоил и прочистил рану. Челла убралась от него подальше, чувствуя себя лишней. Хельмгедка усадила ее на валун, очистив его от снега и расстелив плащ, и начала растирать лицо и ладони. Челла устыдилась того, что грязна и от нее дурно пахнет, но отстраняться было глупо. Движения женщины оказались грубыми, даже болезненными, но там, где щипали Челлу пальцы, кожа розовела и становилась теплой. Хельмгедка внезапно оставила ее и, до того как стемнело, развела костер. Бейвос снова напоил калле, рукавом стерев стекшие по подбородку капли, хельмгедка легко перебросила мех Челле и приказала пить. Там плескалось вино, да такое крепкое, что Челла, отхлебнув, поперхнулась. Раньше вино она пробовала один раз: на свадьбе Мальги отец жениха преподнес гостям по чарке. В сравнении с этим оно было водой. Хельмгедка отломила от куста сук и сунула в огонь. А затем, вытащив, прижала к раненой щеке калле. Челла в ужасе съежилась, ожидая услышать стон, но калле даже глаза не открыл. Она видела, что бейвос размазал по его лицу какую-то бесцветную дрянь, и они с хельмгедкой, завернув в плащ, осторожно перенесли калле к огню, подложив седло под затылок. А после хельмгедка очутилась за спиной и держала руки, пока бейвос прижигал порезы на запястье. Челла не кричала, но от боли закатила глаза и покрылась потом. — Извини, девочка, — с жалостью проговорила хельмгедка, перевязывая ее, — но остаться без руки хуже. Челлу трясло. Она кое-как устроилась у огня и, подобрав ноги, уткнулась лицом в колени. Хельмгедка жарила что-то на костре, Челла ощущала запах паленого мяса. Ей казалось — ее мяса. Когда Челла все-таки задремала, к ней пришла Мальга. Челла рада была встретить ее. Во сне сестра совсем не изменилась, и она принялась размышлять, какая Мальга стала теперь. Наверное, она еще больше раздобрела — у ее мужа обширное хозяйство. Челла рядом с ней покажется заморышем. Но это неважно и нестрашно: Мальга с детства была единственной, кто не попрекал ее худобой. Должно быть, она родила ребенка, сына или дочь, а может, уже не одного. И они с Мальгой будут ночь не спать, ткать ковры и по очереди качать колыбель. Если ребенок выжил... если Мальга не... Челла проснулась от толчка в плечо. — Поешь, девочка. — Хельмгедка дала ей горячий кусок мяса. Глубокой ночью Челла закуталась в плащ и легла почти вплотную к калле. Тело свело от усталости, но сон, снизойдя однажды, больше не шел. Мирно потрескивал костер, яркий свет пробивался сквозь веки, гулко раздавались голоса хельмгедки и бейвоса. Против желания Челла навострила уши, и отдельные звуки сложились в слова. — Ульгус девочку оставит, а парня выбросит. — Едва ли, — беспечно откликнулась хельмгедка. — Чем же мы иначе будем отличаться от светлых агленианцев? Челлу сковал страх. Отступники от веры страшнее убийц и насильников — так ее учили. — И все же, Еванджа, — возразил бейвос. — С ней все ясно, а кем будет этот... калле? Очередной твоей игрушкой? Еванджа грязно ругнулась. — Среди нас нет игрушек, Ингиво, — отрезала она, успокоившись. — А если и есть, то они общие. И, вернувшись, ты сам расскажешь обо всем Алиньо. — Не злись. Челла старалась вздыхать реже, чтобы ничего не пропустить. — Не буду. Но твои призраки обрадовались при виде калле, это заметила даже я, а Ульгус точно им заинтересуется. Если... — Еванджа понизила голос, и дальнейшее Челла едва разобрала: — Если он доживет. Возникло долгое молчание. — Думаю, доживет, — пробормотал Ингиво. — Тень от смерти... блеклая. Челла поежилась, надеясь, что на ее шевеление никто не обратил внимание. — Помню, когда тень омрачила лоб Треллы, она закашляла, — продолжал Ингиво. — А когда она залила все лицо, то Трелла умерла. — И ты всегда можешь предсказать, когда умрет человек? — Нет. — Ингиво подбросил хворост в костер, и пламя взметнулось к небу. — Алиньо... — Бейвос осекся и замолчал. — Говори же, — процедила Еванджа изменившимся голосом. — Я желаю знать. — Если верить глазам, он не должен жить. Челла приоткрыла глаза — Еванджа ссутулилась. — Значит, не верь, — прошипела она и отвернулась. Челла спрятала лицо под полой плаща. Из разговора она поняла мало, но сказанное ей не нравилось. Эти люди считали ее с калле своими, и встречи с Мальгой придется ждать долго. Челла предчувствовала, что ее не отпустят, но ей нужно было вернуться домой. Там мать осталась одинокой. Как Евандже с Ингиво объяснить, что Ринхе убили работорговцы? Что Брейх сгинул где-то в Сигрии? Что Мальга вышла замуж? Что младший брат Челлы пережил отца, но захлебнулся слюной в колыбели и умер, не достигнув года? Разве горе старухи тронет мелланианцев? Челла прильнула к калле и застыла до рассвета, не сомкнув глаз ни на мгновение. Наутро каждый наспех съел по куску несоленого холодного мяса. Еванджа тщательно прожевала один и вложила получившуюся кашу калле в рот. Чтобы он проглотил, она погладила его по горлу. Пока Ингиво менял ей повязку, Челла глазела на него. Она принюхалась и ощутила, что от Ингиво исходит знакомый болотный запах. Шея и плечи его словно были окутаны туманом. Он знался с темным колдовством и отвергал заветы добрых агл, поклоняясь их жестоким и коварным сестрам — меллам. Из-за таких, как он и Еванджа, мир до сих пор не избавился от зла; мелланианцы навлекают на поселения полчища крыс, сжирающих запасы и разносящих смертельные болезни, мелланианцы насылают сушь летом, чтобы урожай сгинул, и потопы осенью, чтобы лишить людей крова. Они тревожат покой мертвых на кладбищах, оскверняя могилы и вынимая внутренности из тел. Мелланианцев дотла сжигают на кострах, пепел их развеивают над безжизненной бездной, а на месте казни целый месяц от заката до заката поют молитвы. Челла вспомнила, как крохой, наслушавшись стариков, рыдала от ужаса и умоляла агл сохранить деревню от напасти. Но сейчас, сколько бы она ни внушала себе омерзение и ненависть к источнику бед, все было тщетно. Владыка земли, по которой Челла ступала, принял агленианство, но разрешил работорговцам убивать и угонять ее родичей и друзей. Мелланианцы накормили и обогрели их с калле, ни о чем не спрашивая. — Пойдешь с нами, девочка, — потрепал Ингиво ее напоследок по волосам. Но Челла не хотела! Глухое отчаяние взяло свое. Покориться им означало умереть для Мальги и матери. Но разве умерла она не в тот момент, когда широкая ладонь одного из хельмгедских близнецов сжала ее горло? Еванджа с Ингиво затянули на лошадях седла и навьючили их мешками, на ночь сваленными у деревьев. От Челлы ничего не требовали, и она сгорбилась у тлеющих углей. Все тело отяжелело, казалось, шея и хребет с минуты на минуту переломятся под этим грузом. Челла безучастно скользила по мелланианцам взглядом, но, когда они приподняли калле, она почувствовала беспокойство. Ингиво взгромоздил свое толстое тело в седло, и калле надежно привязали к его спине и лошадиному крупу. Голова его безвольно свесилась. Лошадь попятилась, громко фыркнув, как бы желая избавиться от лишней ноши. — Надеюсь, с тобой мы обойдемся без веревок? — гортанно засмеялась Еванджа. Челла даже не улыбнулась. Она села позади Еванджи, крепко обняв ее. Челла бы не возражала, вздумай Еванджа связать и ее. Тогда если уснет и разожмет руки, то не упадет. Еванджа ударила коня пятками в бок и первой нырнула в лес. В скором времени они выехали на тракт и повернули лошадей к горам, на север. Челла прижималась к спине хельмгедки. Лошади мчались рысью. По обочинам выстроились седые лохматые ели, сосны, пихты, лиственницы, расталкивающие друг друга изогнутыми ветвями. Они так плотно сплелись между собой, что образовали непроницаемую сеть. Под их пахнущим хвоей сводом годами правила полутьма, и тракт светящейся полосой рассекал сплошные заросли. За целый день они сделали всего два коротких привала, чтобы не загнать взмыленных лошадей. До этого Челла никогда не ездила верхом, и к закату, когда мелланианцы остановились на ночлег, на ней не было живого места. Челла неловко спешилась — почти сползла по боку кобылы и, если бы Еванджа ее не поддержала, то шлепнулась бы. Отбитые ягодицы и стертые ляжки щипали и чесались. Челла украдкой ощупала себя через ткань и поморщилась. Кожа пузырилась волдырями. Утром она с трудом поднялась, а в седле чуть не заплакала. Казалось, седло было не из кожи, а из металла, расплавленного в кузнице. — Полегче, — раздраженно проворчала Еванджа, когда Челла сжала ее за бока. Но через пару часов она привыкла к боли, а затем забыла о ней. Горы, многие дни отбрасывающие продолговатые тени на леса и ее саму, заслонили собой полнеба. Серые ножи их вершин рвали в клочья столь же серые тучи. Гор было больше, чем люди умели считать, самые высокие и крутые встречали того, кто стремился попасть на землю, которую создал Ютичис из подошв своих сапог. Горы пониже, оттесненные, виднелись за их склонами. Каменная корона на челе мира. Еванджа, нещадно подстегивающая лошадь, неожиданно замедлила ее бег и припала к черной гриве. Начался изнурительный подъем. Тропа осыпалась под массивными копытами, шапки затвердевшего снега вместе с мелкими камнями летели вниз и исчезали из виду, прежде чем достигали земли. Отвернувшись, Челла принялась разглядывать бок горы, серый, покрытый трещинами, как морщинами, и выступами, как наростами. Ей представилось, что они складываются в узор, обладающий смыслом, возможно, его вырезал человек или дух, возможно, это послание... Ночь настигла их посередине между твердью и небом. По правую руку от Челлы глубоко вниз ухала черная пропасть. Челла подползла на животе к обрыву и осторожно заглянула туда. Где-то далеко, на склоне другой горы, мигая и грозя исчезнуть из виду, мигал огонек. Там жили люди, до заката Челла заметила маленькие, хлипкие домики. Ветер гулял в вершинах невидимых тысячелетних сосен. Челла хотела бы поймать в ладони хвойную веточку, но знала, что если рухнет вниз, то умрет от страха прежде, чем достанет до деревьев. Она поспешно вернулась к костру и устроилась возле калле. Вопреки словам Ингиво, он таял с каждой секундой, дышал часто, но поверхностно и не приходил в себя с тех пор, как она привела его к излучине Кробруна. Челла погладила его по здоровой щеке: калле был горячим, но сухим. И вдруг он медленно, не издавая ни единого звука, распахнул глаза. На исхудавшем, заострившемся лице они казались двумя пятнами. Челла подалась к калле, ожидая, что ему что-то понадобится, но он удивленно обвел взглядом звезды над ним, судорожно не то выдохнул, не то всхлипнул и снова провалился в лихорадочное забытье. Челла побоялась до него дотрагиваться, но и отодвигаться не стала. Она так и провела ночь, полулежа рядом. — Отправь Ульгусу весть, — услышала она однажды сквозь полудрему и тут же встрепенулась. Ингиво поднялся, простер руку с обрыва. Привычно всколыхнулось болото.***
— Отлично, горячее, — Асква повернул над костром вертел с нанизанными кусками козлятины. — А то в этой дыре у меня уже кишки смерзлись! Алиньо, опершись ногой о выступ в скале, наблюдал за орками, копошащимися в низине. Незнающий человек мог бы принять их за шевелящиеся холмы: тела и самцов, и самок поросли одинаково грубой, как пенька, бурой шерстью, длинные уши с синими пятнами напоминали коряги. Стоял крепкий дух разлагающейся падали. Орчиха с обожженным лицом, громко пыхтя, тащила бревно на плечах, под ногами ее прошмыгнул молодой орчонок. Огромный, с половину наспех возведенного дома, рядом с орчихой он казался крошечным. Пошатнувшись от неожиданности, самка оскорбленно завопила и замахнулась на него своей ношей — орчонок, едва успев увернуться, упал оземь, прикрыл голову ручищами и пронзительно заверещал. — Поначалу все было куда хуже, — хмыкнул Асква. — Они ошалели от свободы — даже кнута не сразу слушались. — Хорошо, что здесь никто не живет, — буркнул себе под нос Алиньо. — Их бы мигом обнаружили. — Э, нет, — Асква подбросил в костер хворост. — Они бы распугали любопытных своей вонью. Видишь ту, с ожогами? В первый день она принесла двух горных коз, их тут же съели со шкурой и костями. А сейчас что? Дичи днем с огнем не сыщешь. Алиньо оставил болтовню Асквы без ответа. Улыбаясь краешком рта, он смотрел, как орчонок отряхивается и чешется, поминутно озираясь по сторонам. — Когда начался снегопад, — все не умолкал Асква, — я еле загнал их в яму, приходилось спать урывками, иначе бы осмелели без меня и вылезли... чтобы дальше таскать и укладывать бревна. — Он хлопнул себя по колену. — Поэтому закончили к сроку, — рассеянно кивнул Алиньо. — Да! Так и передай Ульгусу, — пробасил Асква, снимая мясо с огня. — Он будет рад. — Ульгус-то? — фыркнул Асква. — Алиньо, я прекрасно его знаю, и рухнуть мне в пустоту, если этот старый хрен умеет радоваться. Алиньо пожалел, что вовремя не придержал язык. После смерти Треллы Асква стал угрюмым и мрачным, предпочитая орков людскому обществу, но сейчас он был на редкость оживленным. — Садись, — бросил он Алиньо. — Бери. Алиньо рассудил, что, когда желудок сводит, отказываться глупо. Асква рвал зубами мясо, и оно будто исчезало — рта не было видно из-за густой, доходящей до живота бороды. — В первый раз я встретил Ульгуса еще мальчишкой, — прожевав, внезапно произнес он. — Мы давали представление в городке на юге, не вспомню названия. Я заставил кобеля и суку сплясать вдвоем на задних лапах, зеваки хохотали и хватались за животы. Алиньо, заинтересовавшись, подался вперед, чтобы не упустить что-нибудь важное. Об Аскве и его дочери он знал немногое: с другими странствующими актерами Асква исколесил всю Сигрию, побывал даже в Энифраде и Брааноле. Он одним окриком и взглядом покорял самых диких и необузданных зверей: медведи кланялись тем, кого считанные минуты назад собирались загрызть, кони склоняли головы и позволяли надеть на себя седло и сбрую, собаки, скуля, припадали на брюхо и лизали ноги. Но несколько лет назад страшно погибла вся труппа, и Асква оказался с маленькой дочерью и женой без еды и крова. Овдовел он до того, как нашел Ульгуса. — Но был в толпе кто-то, кто не смеялся и не веселился, — продолжал Асква. — Одетый во все черное, закрывший лицо, маленький и щуплый — доведись нам сойтись в рукопашном бою, в свои двенадцать я бы его мигом опрокинул. Его отталкивали и заслоняли более рослые люди, но куда бы я ни смотрел, повсюду натыкался только на него. — Он вытряхнул из бороды застрявший сор. — А когда представление окончилось, незнакомец приблизился ко мне. — И что произошло дальше? — спросил Алиньо. Он вечно чувствовал себя неловко, когда приходилось молчать во время разговора, опасался того, что собеседник решит, будто ему все равно. — О! Он сказал, — Асква откашлялся и продолжил, с издевкой изображая Ульгуса: — «У тебя великий дар, мальчик, но ты размениваешь его на глупость. Пойдем со мной, и я научу тебя истинному могуществу». А я... — Асква потер подбородок. — Я, если быть честным, порядочно струхнул в ту минуту — за колдовство-то и прибить могли. Я попросту сбежал. Алиньо ел, пока мясо не остыло, и ожидал, что еще расскажет Асква. — Да и не нужно мне было это могущество, — мотнул тот лобастой головой. — Меня не обижали, мы давали представления в замках богатых сеньоров, и, если щедро платить певцам и скоморохам они считали для себя унизительным, то на еду и выпивку никто не скупился. Чем плохо жрать, как дворянин, и пить, как дворянин? — Ничем, — глухо откликнулся Алиньо. Когда-то незнакомый, но знатный мужчина с блудливыми глазами предлагал Гунле деньги за него, вернее, за его смазливое лицо. Алиньо без раздумий позволил бы себя увести, лишь бы кормили, но Гунле, вдоволь посмеявшись, разбил ему нос и выгнал аристократа взашей. — Именно, — Асква шутя ткнул в Алиньо кончиком вертела. — А выросши, я начал трахаться, как дворянин. Мы с моими ровесниками тискали и развеселых хорошеньких прачек, и некрасивых графских дочек. Хозяева же замков часто требовали наших женщин и никогда не знали отказа. В низине раздались яростные крики, чем-то похожие на шипение дерущихся котов, но куда более отчаянные. Алиньо вскочил, перепугавшись, а Асква и не дернулся. Алиньо мысленно обругал себя и сел на место, надеясь, что не покраснел. — А потом я влюбился в одну молоденькую девчонку из наших. Она пела трогательные песни и в свои семнадцать согрела постель, по меньшей мере, полсотни сеньорам. Но разве же меня это волновало? — Асква горько усмехнулся, а Алиньо на миг почти услышал чистый, ласковый голос, берущий за душу. — Нас никто бы не обвенчал законно, я просто объявил однажды: «Она — моя!» И запретил подкладывать ее под знатных кобелей. Но наш главный предупредил, что, если она кому-то понравится, он позволит сделать с моей красавицей что угодно. Тогда знаешь, что она учудила? Аскву распирало от гордости. Алиньо неопределенно пожал плечами, чтобы не подать виду, насколько ему хочется услышать ответ. — Она нацепила фальшивую бороду из овечьей шерсти и всем рассказывала, что щетина начала пробиваться в ту ночь, когда у нее впервые пошла месячная кровь. Произнеся это, Асква резко помрачнел, веселье пропало из глаз, как солнце в небе перед грозой. — А затем это мгновенно исчезло, — прошелестел он. — Вся жизнь... распалась. От былого не осталось даже лишних штанов. Алиньо подмывало спросить, что случилось с ним и вырастившими его актерами, но он не осмелился. — И вот тогда, спустя лет тридцать, я снова встретил Ульгуса. Он ничуть не изменился за прошедшее время! — Асква, сцепив ладони, хрустнул пальцами, набычившись. — И я пошел за ним. Самое страшное, Алиньо, я уже пережил. И решил, что служить у Ульгуса мне велено небесами. Алиньо разделял боль Асквы. Каждый из мелланианцев перенес и нищету, и унижение, и одиночество, именно поэтому они протягивали руку нуждающимся, Алиньо испытал, что значит эта суровая доброта, на собственной шкуре. Но как облечь мысли в слова? Он отвернулся. По тропе поднималась орчиха. Она чуяла запах еды и спешила туда, откуда он разносился. — Пошла отсюда, — заорал Асква, но орчиха, не обратив на него никакого внимания, склонилась над костром. Тогда Асква схватился за кнут толщиной в руку Алиньо и замахнулся. Лишь после этого орчиха, ворча, тяжело потопала обратно. — А не опасно ли не давать им еды? — сипло выдавил из себя Алиньо. — Ты думаешь, в том подземелье, откуда я их вытащил, они не голодали? — Асква хохотнул. — Да они привыкли не есть месяцами и научились переваривать, что придется. Проходы в горах выгрызли они. Алиньо вновь ощутил себя глупым. — Как ты их покорил? — Это интересная история, Алиньо, — причмокнул губами Асква. — Орки живут племенами. Их вожди самые старые, самые огромные и самые вонючие. Еду им приносят низшие члены стаи. С вождями рядом живет пятеро или шестеро старейшин, они подбирают то, что не понравилось вождю. А остальные бродят по подземельям. Они ничего не строят, никого не ищут, они просто... ходят. Асква выкатил вперед нижнюю челюсть, словно обычаи орков до сих пор изумляли его. — Но есть одно племя, чей праотец добыл огонь. — Огонь? — Алиньо не поверил ушам. — Понятия не имею, как он это сделал, но его тупоголовые потомки уничтожили огонь. — Асква огладил свою бороду. — Вождь казнил троих виновных и перебил бы весь клан, если бы я не остановил бойню. Я вернул им чудесный, животворящий огонь — взамен вождь со старейшинами отдали мне десятерых лучших орков. Все честно. — Пожалуй... — Алиньо покосился на низину и встал, протянув ладонь для рукопожатия. — Я доложу Ульгусу. — Постой, — прогудел Асква, тряхнув его. — К чему пустые слова? Он отошел к склону и, вложив два пальца в рот, пронзительно свистнул. К Аскве подбежал тот орчонок, которого едва не ударили по голове. Асква поманил Алиньо к себе. — Он поможет тебе перетаскать то, что не оставишь в храме, — похлопал его по спине Асква. — Нет! — беспомощно вырвалось у Алиньо. — Я с ним не справлюсь. — Почему? — удивился Асква. — Вы с ним одного возраста, поладите. Он увязался тогда за старшими. Алиньо скривился. Он не знал наверняка, сколько ему лет. По всему выходило — не больше двадцати. Асква подтолкнул его к орчонку. Алиньо затрясло, от вони едва не стошнило. — Не показывай свой страх, — шепнул ему на ухо Асква. — Давай. Орчонок наклонился, и Алиньо, вытянув руку, дотронулся до его носа. На ощупь орчонок оказался влажным, как грязь, и твердым, как кремень. Алиньо судорожно сглотнул, тотчас успокоившись. При виде орчонка Ульгус бесстрастно бросил: — Следи за тем, чтобы это существо ничего не повредило. Асква не обманул. Благодаря тому, что орчонок передвигался по-собачьи, на четырех лапах, Алиньо смог, хоть и робея, запрячь его в повозку, и не нужно было пешком покрывать каждый день по пять хейд туда и обратно. Но в первый день он так вымотался, что заночевал у Асквы, и хорошо, если утром удавалось перехватить что-то. А следующие промелькнули настолько быстро, что Алиньо, вытаскивая из каменных домов сундуки и укладывая стопками древние книги, их вовсе не заметил. С Ульгусом они уходили вместе. Вещи некроманта была завернуты в плотную темную ткань, он не позволил Алиньо прикоснуться к ним. Рядом Алиньо поставил клетку с птицами, к повозке сзади привязал коз. Они не обменялись ни словом, но оба, взобравшись на гребень холма, долго глядели на чернеющую крепость и теряющиеся в выси башни. Алиньо вспомнил, что, проводив Аскву, ни разу не поднимался в молельню, и захотел вновь там побывать. Теперь он знал, что в небесных просторах не осталось никого, кто внял бы его молитвам, что статуи были обычным камнем, подобным тому, который грызут оголодавшие орки. Но тоска не пропадала. Храм не стал Алиньо домом, которого он бы желал, но величие и древность его навсегда проникли в душу. Прибыв на место затемно, Алиньо завозился в сарае, устраивая скот, а когда закончил, долго лежал, зарывшись в сено, словно ждал чего-то. А чего — не мог ответить сам. Когда забрезжил свет, он заставил себя выйти наружу и замер. В лиловом небе парили две тени с извивающимися, как у змей, хвостами. Одновременно, не отставая друг от друга, они снизились над Алиньо и, покружив вокруг него, просочились в дом. Алиньо забыл об усталости и холоде и, не задумываясь ни о чем, направился навстречу Евандже с Ингиво. *** Бейвос - древнее слово из простонародья, обозначающее почтительное обращение к старшему.