Стрела и Тетива

      – Ты должна поесть, – Анора произнесла это тоном не терпящим возражений и резко подвинула плошку с кашей, так что содержимое чуть не расплескалось на пожелтевшие стопки бумаг на тяжелом ореховом столе.       Мира неохотно, замученно подняла голову, а в руке так и осталось едва дрожать перо, готовое вот-вот поставить на очередном документе огромную кляксу. Анора проследила ее мутный погасший взгляд, уткнувшийся в миску, Мира отвернулась, снова желая погрузиться в дела. Да что же с ней такое, в конце концов?       – Не заставляй меня повторять, – строго отчеканила она, – пошел уже третий день, думаешь это – смешно?       Мира не ответила. Лишь на мгновение замерла, словно ее застали врасплох, сжала губы в нитку и медленно, с нежеланием покачала головой.       «Упрямая ослица», – Анора злилась не на шутку, хотя что там, подруга всегда отличалась этим особым самоотверженным северным упрямством, которое, по слухам, досталось ей от матери. После Посвящения она стала сама не своя: заперлась в старом кабинете эрла, периодически выходя только лишь чтобы раздать указания, отказалась от еды, перебивалась колодезной водой, а к себе не пускала никого, кроме сенешаля. Тот раз за разом выходил из кабинета с мрачным и решительным видом, чтобы в скором времени вновь туда вернуться. Иногда в одиночку, иногда – вместе с худосочной пожилой женщиной с острым недобрым лицом. На вопросы он отвечал сдержанно и скупо, а о причине столь странного поведения предпочитал умалчивать. Если бы она желала, выведала бы все прямым приказом, но вовлекать в это чужих людей не видела никакого смысла. Нет, необходимо говорить с глазу на глаз.       Стража у тяжелой деревянной двери неловко переминалась с ноги на ногу, что-то говоря про командорские указы, но королеву все-таки пропустили, после того как она, не выдержав, наведалась в кухню и прихватила миску горячей овсяной каши, чтобы, если потребуется, накормить Миру насильно.       Теперь эта самая миска лежала между ними словно меч, а Анора шумно недовольно дышала, стараясь всем своим видом призвать Миру к какому-то порядку. Но та, как всегда, поддавалась медленно и нехотя, упрямо смотря в документы, прежде чем выдавить из себя подобие ответа.       – Я не голодна.       – Создатель милосердный, – Анора едва удержалась, чтобы не хлопнуть ладонью по столу, но одернула себя и, вместо этого несколько резко указав на нее, сложила руки на груди, – ты себя видела?       Да выглядела Мира действительно неважно: она и до этого не лучилась здоровьем, а теперь ее кожа и вовсе приобрела сероватый оттенок. Черты лица заострились, а глаза казались впалыми и безжизненными, как у трупа. Прилизанные светлые волосы открывали высокий лоб, отчего она походила на упыря, лишенного всякого цвета. Анора бы могла списать все на свою впечатлительность, но знала, что Мира в своем глупом самобичевании может сделать себе только хуже. А то, что она себя в чем-то корила, даже выяснять не требовалось: за столько лет привычки у нее не так уж изменились. Но легче от этого не становилось.       Такое поведение казалось ребячеством: Анора понимала, что сейчас Мире нелегко, и она потеряла львиную долю людей, но закрываться у себя в комнате, словно малое дитя, и изводиться? Нельзя. Она должна стать опорой королеве и Ферелдену, опорой для Стражей в Вейсхаупте, неотрывно следивших за ситуацией в стране, стоило открыть границу. Для людей их положения болезненная меланхолия оказывалась непозволительной роскошью, и если несколько дней назад Мира устала и вымоталась, но оставалась решительной и собранной, то сейчас она грызла себя изнутри так, что могла забыться только в работе. Анора тоже любила зарываться в дела, но не во вред себе и окружающим. Сейчас Мире наверняка казалось, что она поступает правильно, окружив себя горой дел, в которых непросто разобраться, но на самом деле она просто пыталась взять нахрапом то, что требует свежей, трезвой оценки и кропотливой работы. И прежде, чем она наломает дров, нужно привести ее в чувство.       Анора пока не знала, как это сделать, и мрачнела с каждой минутой все больше и больше. Мира переваривала сказанное, вперившись тяжелым загнанным взглядом ей в лицо, и уголки губ подрагивали, словно она собиралась с мыслями. Они обе знали, что на внешний вид Мире сейчас наплевать, и все, чего она хочет, – забыться, и поскорее.       – Что случилось? – она попыталась зайти с другого бока. – Что-то ведь случилось, раз ты так себя ведешь. Расскажешь сама или мне придется тянуть из тебя это клещами?       Мира подалась вперед, едва заметно, словно хотела ответить, выплеснуть наружу накопившиеся за эти дни переживания, и Анора было обрадовалась, почувствовав прилив торжествующего облегчения. Сейчас они рассмеются и уладят это, как в детстве, и между ними не останется давящих душу секретов. Но Мира дернулась и замерла, сжав зубы, и отвела взгляд, откладывая перо.       – Это дела Серых Стражей, – безжизненно ответила она, – я не могу.       – Ох, ну, конечно же, – Анора не заметила, как раздражение и переживания последних дней все же взяли свое, изменяясь, трансформируясь в гнев и недовольство.       Ах, как это удобно!       – Серые Стражи. Что я понимаю в бравых защитниках справедливости и победителях Мора?       Голос стал резким и язвительным. Все-таки она тоже не железная. Столько всего свалилось на них за эту неделю, и как-никак до Посвящения они находили возможность и силы поддержать друг друга. Ведь и королевам иногда требуется помощь. Гордость не позволяла Аноре принимать ее от большинства людей, но с Мирой… С Мирой это казалось легко. А теперь та будто заперлась, отгородилась. Они уже не маленькие девочки, чтобы обижаться на секреты друг дружки и ревновать к этим секретам, но и суть этих тайн поменялась, а некоторые и вовсе не унести в одиночку.       Мира фыркнула, знакомо дернув верхней губой, раздраженно, и напряглась. Это Анора поняла по поднявшимся плечам и сжатым до побелевших костяшек кулакам. Она изо всех сил старалась успокоиться, раздувая ноздри и опустив взгляд, словно это могло помочь, защитить от колких слов. Обе знали, что не могло. Анора молчала: видимо, собиралась с мыслями, не желая обидеть. А может желая, как в детстве, но не позволяя себе повысить голос на свою королеву. Она не могла сказать наверняка.       – Дело совсем не в этом… Ваше Величество, – ответ прозвучал холодно и подчеркнуто сухо, отчего Аноре захотелось ударить кулаком по столу со всей силы.       Это обращение оказалось словно пощечина, словно огромная высокая стена, которую Мира зачем-то решила воздвигнуть между ними именно тогда, когда Аноре больше всего хотелось ей помочь и поддержать.       – Серые Стражи обычно занимаются тем, что простым войскам не под силу: выполняют самую грязную работу, – продолжила она медленно, чеканя и осмысливая слова, но с каждой фразой голос ее садился и выцветал, словно ей не хватало сил, – Нет ничего помпезного в том, чтобы быть Стражем. Не каждый рекрут может пережить Посвящение, не говоря уже обо всем остальном. Это не легенды и не сказки для детей.       Это стало последней каплей. Анора стукнула по столу ладонями, отчего миска с кашей жалобно подпрыгнула, а ложка и вовсе вывалилась, едва не расплескав на бумаги половину содержимого. В любой другой ситуации, с любым другим человеком она бы себе этого не позволила: статус обязывал ее держать мысли при себе. Но за эти дни столько всего случилось, что у нее уже не осталось сил: все они ушли на помощь с крепостью. В Денериме ей помогала Эрлина, которая могла вынести крутой нрав королевы за закрытыми дворцовыми дверьми. Но верная служанка осталась в столице, поэтому некому оказалось одернуть ее. Как Мира могла говорить такое? Конечно же она знала, что быть Стражем – сложная и почетная миссия, но это не значит, что только Стражам живется тяжело на свете! Простые люди, да даже она сама – от Мора пострадали все, и какое же самонадеянное свинство: думать лишь о том, как плохо бедным несчастным Стражам! Ах, какой лирической героиней она, должно быть себя представляет, а об остальных она подумала? Или это так, дела простых людей, и ее они совершенно не касаются? Хорошей бы сама Анора стала королевой, рассуждай она так.       Кожа на ладонях горела и саднила, отдаваясь покалыванием в кончиках пальцев, а Анора, шумно дыша, попыталась взглядом найти глаза Миры, но та опустила голову, избегая смотреть в ответ. Наверное, она знала, что сказала лишнего, но слова назад уже не воротишь. Наверное, тут Аноре следовало бы сдержаться, проявить в высшей степени монарший характер и с честью ответить на такие оскорбительные высказывания. Но она не сумела.       – Жизнь вообще далека от сказки! – собственный голос громким раздраженным эхом отражался от стен кабинета. – Может быть, ты считаешь себя особенной? Что ты больше других потеряла за этот год? Думаешь, только у тебя или твоих Стражей есть поводы для скорби? – она почувствовала, как невольно повысила голос и сжала кулаки, попытавшись было придержать рвущиеся наружу обвинения, но они больно выходили вместе с воздухом, на выдохе, не желая прекращаться. – Неужели ты думаешь, что мы все жили в сытости и достатке, пока ты объединяла народы и собирала армию? Страна стояла на пороге гражданской войны, и сейчас положение не лучше! Хочу напомнить тебе, что помимо обязанностей Стража-Командора у тебя есть обязанности перед короной. Ради любви Создателя! – не выдержав, рявкнула она, стукнув кулаком по столу. Мира ссутулилась, молча сжалась, словно защищаясь, но неровно покрасневшие уши и скулы выдавали ее с головой. – Если ты собираешься каждый раз так убиваться из-за гибели рекрута, то худшей эрлессы я и представить себе не могу!       – Проклятье, да знаю я! – Мира вскочила на ноги с грохотом опрокинувшейся чернильницы и упавшего стула.       Лицо ее пошло неровными красными пятнами, выглядевшими как кляксы на белой бумаге. Глаза казались заплаканными, но слез не было, только глубокая складка между бровей и предательски дрожащий подбородок. Она вдохнула, рвано и судорожно, словно вынырнула из воды.       – Я знаю, что они будут умирать! Каждый раз, на каждом Посвящении, ты понимаешь? Вот это – быть Серым Стражем! Вот это – наша жизнь, и я ничего не могу сделать, ничего!       Она кричала зло, бессильно и горько, и Анора уже не помнила, когда последний раз видела ее такой разбитой. Она силилась осознать сказанное, насколько могла, но понимание ускользало, словно песок. А может, за пять с лишним лет правления ее чувства притупились? Может она заставила себя забыть, как несла груз ответственности самостоятельно, но неужели это мистическое Посвящение чем-то отличается от потерь на войне? Люди гибнут везде, а иногда она сама выносит приговор, подписывая указы, не зная, выживут ли те, кого она отправляет в бой. Мира хотя бы не мучается саднящим чувством неизвестности, в иные дни становящимся невыносимым.       – Я никогда не проводила Посвящений, Мор их задери, Анора, я свое-то прошла чудом! – она взглянула загнанно, по-детски растерянно, и жилы на ее шее напряглись, стоило вдохнуть. – И это совсем не то, что управлять тейрниром или эрлингом, этому меня никто не учил! И из всех Стражей я осталась одна!       – Никто не говорил, что будет легко! Это твоя ноша, Мира. Пойми, нет никого другого, кто мог бы вынести ее за тебя. Или за меня.       Анора ощущала ее отчаяние почти физически, словно плотную ледяную воду, и от этого ее гнев, еще минуту назад бурливший в груди, вдруг отступил, остыл, оставив внутри лишь сосущую пустоту и усталость. Мира права – ей не понять. Как бы ни хотелось, как бы ни старалась. Как и Мире не понять того, что испытывает и переживает королева. У каждого из них своя ноша, и иметь человека, помогающего нести ее – роскошь, которую они не всегда могли себе позволить. Сейчас не могли. И глядя, как та судорожно обхватывает предплечья и жмурится, крепко и болезненно, Анора лишь жалела, что не смогла стать ей таким человеком.       Ее плечи дернулись, а потом – снова, и снова, но Мира даже не всхлипнула, молча душа в себе проявление собственной слабости, мотая головой и морщась, прикрыв рот ладонью. Анора сделала шаг вперед, небольшой и осторожный, и, не встретив протеста, еще один. Подойдя, она протянула было руку, чтобы тронуть ту за плечо, но замерла, не решаясь, на пару мгновений. В голове былое раздражение смешивалось с жалостью и желанием помочь, но она знала, что это – та стена, что теперь всегда будет отделять их друг от друга. Анора вдохнула, набралась смелости и бережно погладила подругу по плечу, ухватила ниже, чтобы развернуть к себе лицом. Глядя в красные опухшие глаза без слез, она, вдруг впервые за долгое время, не могла подобрать слов. Только неловко провела большими пальцами по предплечьям. Столько всего хотелось сказать: и пожурить, и подбодрить, и вдохновить. Мира повела плечами, слабо помотав головой, мол, она в порядке, сейчас, сейчас справится, искоса взглянув на Анору, будто провинилась в чем-то. Будто бы этот момент слабости казался ей постыдным.       – Я должна отбывать в Амарантайн, – собственный голос показался ей каким-то бесчувственным, чересчур тихим и совсем не властным.       Мира вскинулась, загнанно и умоляюще, но тут же поджала губы и сдержанно кивнула. Ей не требовалось объяснять почему.       – Мы выезжаем на рассвете.       Они снова замолчали, и тишина казалась давящей и тяжелой. Анора смотрела на Миру, открыто, без утайки, желая, чтобы та сумела догадаться обо всем, что так и осталось невысказанным, несделанным. Та на секунду опустила взгляд, и ее глаза лихорадочно забегали.       Она высвободилась: шагнула назад, невесомо поддержав Анору за руки, от предплечий к локтям. Выдохнула, шумно и тяжело, потянулась к стоявшей на столе миске с кашей, о которой они обе уже успели благополучно забыть, срывая горло. Повертев ее в руках пару мгновений, Мира поудобнее перехватила ложку и уставилась на Анору знакомым, уверенным взглядом.       – Я еду с тобой.

***

      В предрассветный час туман еще стоял плотной завесой, отчего их конвой двигался неспешно, стараясь не угодить в вязкую темную грязь, не высохшую еще после недавнего ливня. Но рваные клочья низких облаков открывали алеющее на востоке небо, а это означало, что днем обещало распогодиться. Мира хмуро смотрела вперед: дорога обещала быть куда короче и приятнее, чем ее последний путь до Башни, но отсутствие Дага удручало. Мабари остался под присмотром Андерса, который, как выяснилось, хоть и не жаловал пса, занялся раной на его боку со всей ответственностью. Правда, при расспросах он просто сдался, признавшись, что искал предлог остаться в Башне, потому что не умеет ездить верхом. Мира недолго корила себя за несообразительность, ведь Винн и Морриган таких трудностей на ее памяти не испытывали. У Огрена оказалась схожая напасть, но для того не нашлось даже пони, на которого тот клялся Камнем сесть, если хоть один ублюдок будет в нем сомневаться. Мира не сомневалась, но вот найти конюха и лошадей не помешало бы.       В голове уже выстроился целый список дел, которые она вряд ли бы успела завершить за один день и тем более одна. Но получить помощь от сенешаля она отказалась днем ранее, поэтому, хотела она или нет, выбор у нее оставался небольшой. Еще и Анора, обиженная ее отказом показываться на глаза банну Амарантайна, демонстративно ехала впереди, но на нее Мира злиться не могла: и так все понимала.       «Если банн Эсмерель узнает, что ты посещала город и не удосужилась почтить ее визитом, может случиться скандал. Эрлессе не пристало…» – говорила ей перед выездом Анора заговорщицким шепотом, нахмурив светлые брови, отчего становились видны ранние морщины на лбу.       «Я не эрлесса. Пока еще, – парировала Мира, – а без доспехов Серого Стража вряд ли хоть кто-то догадается о моем присутствии. Будет лучше, если мы с ней увидимся на церемонии, а я займусь делами Башни без лишних указок. Чем меньше народу знает о моем прибытии в город, тем лучше, тем более что я еду в одиночку».       Анора, конечно, порывалась приставить к ней очередной конвой, но Мира отмахнулась. Конвой ее от лихой стрелы не убережет. А предчувствие, что она имеет все шансы ее поймать, не оставляло ни на секунду. И если порождений тьмы она не боялась, ощутить присутствие людей у нее так хорошо не получалось. Нужно оставаться начеку.       Совсем скоро показалось солнце, залив рыжим плотным светом все вокруг. Он отражался в росе, осевшей на доспехах сопровождавшей их охраны, и латы засверкали, словно сотканные из сотен драгоценных камней, слепя глаза. Мире ничего не оставалось, как натянуть пониже плотный капюшон ее шерстяного плаща и поравняться с Анорой. Та не блистала радужными всполохами: тяжелый плащ с подбоем скрывал ее парадный доспех. Вскоре обещало стать теплее, но погода северного эрлинга никогда не славилась стабильностью или жарой. Ветер с моря не встречал преград и пронизывал до костей даже в летний солнечный полдень. А после ливней, стоявших попеременно несколько дней, земля еще не успела прогреться достаточно, чтобы отдавать тепло ранним утром.       Начать разговор оказалось совсем не сложно, гораздо легче, чем думалось вначале. Может быть, Анора еще обижалась на нее за их недавний разговор, но возможность просто поговорить на отвлеченные темы выдавалась не так часто. Ничего лишнего или личного: их все еще слушали. Но у них тема для беседы всегда находилась, какой бы отвлеченной она не была. Анора всегда оставалась интересным собеседником, особенно в дороге.       За разговорами быстро наступил первый привал: коням не помешала бы свежая вода, да и у самой Миры в горле пересохло будь здоров. Они останавливались еще несколько раз до вечера, и им с Анорой удалось даже поговорить о дальнейших планах. Королеву волновало положение эрлинга и новости, что приходили с севера. Доносили далеко не все и не всё, скорее всего, но теперь это изменится. Насколько успешно – зависело только от самой Миры. Пока у нее оставалось некоторое подобие инкогнито, – и она развязала себе руки: разведать ситуацию в городе было бы совсем не лишним. Формальностями, какой-то их частью, пришлось заняться Аноре: как минимум, выслать людей и нового капитана стражи обратно в Башню. Она все еще настаивала, чтобы Мира сделала это самостоятельно, но та упрямо стояла на своем: сейчас не время заявлять о себе.       Амарантайн показался уже глубоким вечером: неровные башни высокой каменной стены старого города и огоньки жилищ поблизости, задорно мерцавшие в сгущающихся сумерках. Странным казалось видеть некое подобие оживления на улицах в столь поздний час, как и вообще какие-то признаки жизни за высокими крепостными стенами: неужели люди не боялись атаки порождений тьмы? Или недобросовестных соседей, разбойников, воришек? Но, видимо, за чертой города жили самые отчаянные и бедные люди, которые шеи сворачивали, с жадным интересом провожая вооруженный помпезный конвой. Мира, скомкано попрощавшись с Анорой, как смогла, отбилась от группы, почувствовав на мгновение себя словно голой и уязвимой. Совладав с внезапным порывом, она огляделась и лишь привычным движением поправила лук, спешилась, поудобнее взяв уздечку.       Охрана на въезде оказалась предсказуемо строгой, обыскала ее с ног до головы, да расспросила, кто она и откуда. Наврать не составило особо труда, да и задерживать ее никто лишний раз не стал: только протряхнули один раз небольшую холщовую сумку и, не найдя ничего стоящего или подозрительного, дали добро. Пара монет да запись в книгу прихода, и вот она уже одна посреди столицы северного эрлинга.       Неказистые извилистые улочки, мощеные неровным острым кирпичом; запах мокрого белья и дерева, щиплющий нос; приземистые здания с полукруглыми оконцами: все это чем-то напоминало трущобы Денерима, но неуловимо отличалось. Остро пахло морем и сырой рыбой, и Мира неспешно миновала торговый квартал, держа руку на поясе, где покоился ее кинжал. Кто знал, кому взбредет попытать удачу на одинокой путнице, блуждающей по пустующему, вымершему рынку? Миру не покидало тревожное чувство, что за ней кто-то следит, и она озиралась от каждого шороха, внимательно изучая колыхавшиеся за спиной тени.       Напряжение мурашками расползалось по плечам и спине, и она только вздохнула с облегчением, стоило найти вывеску ближайшей таверны. Позвав привратника, она первым делом отвела в скромные конюшни своего коня, одного из немногих уцелевших после бойни в Башне. Удостоверившись, что его накормят и поставят в стойло, она расплатилась с конюхом, засветившимся и раскрасневшимся от радости, стоило ему увидеть серебряк в ладони. Владелец таверны оказался еще радушнее благодаря хорошей оплате, отчего Мире выделили сносную небольшую комнату и даже принесли какое-то подобие ужина: немного гуляша и какого-то гарнира, невозможного различить на глаз. Рядом стояла кружка с домашним пивом, но его Мира пригубила совсем чуть-чуть: не хотелось искушать судьбу. Без Дага, охранявшего ее покой с того самого дня в Хайевере, она казалась себе беззащитной во сне, и даже кинжал под подушкой не приносил должного успокоения. Покружив по комнате, Мира решительно заперла дверь изнутри на ключ, не без некоторого труда подперла дверь тяжелым бельевым комодом, закрыла ставни и, наконец, полуодетая улеглась на кровать, прикрывшись лишь замысловатым домотканым покрывалом, изображавшим игру мабари. Она сунула одну руку под подушку, надежно сжала рукоятку оружия в пальцах и лишь тогда позволила себе согреться и уснуть.       Скоро наступит утро.       Следующий день, как и день после него пролетели совершенно незаметно. Мира поднималась с первыми петухами – крепко спать без Дага все равно не получалось, – наскоро одевалась, завтракала маринованными яйцами в прикуску с хлебом и домашним пивом, а потом отправлялась в поход по городу. Амарантайн, хоть и являлся неофициальной морской столицей Ферелдена, размерами уступал Денериму, потому разобраться в его нехитром устройстве не составило труда. Разговорчивые торговки и дворовые сплетники поначалу поглядывали на нее с опаской, но пара монет быстро развязывала языки, поэтому первым делом Мира отправилась навестить их. Благодаря этому она вышла и на конюхов, и на каменщиков, и даже на купцов, которых легко оказалось убедить перебраться в Башню. После Мора всем хотелось найти работу, а Серые Стражи, казалось, выступали гарантом безопасности и хорошего жалования.       Не забывала она заходить и в церковь: спеть Песнь об Ушедших после обеда да разведать обстановку. Амарантайн, как она и предполагала, оказался похож на пороховую бочку: спокойный и неприступный снаружи, он кишел проблемами внутри. О них перешептывались по вечерам пухлые краснолицые торговки, об этом на пониженных тонах разговаривали сестры в церкви, стоило только прислушаться.       Обсуждали и приезд королевы, но уже на второй день ничего нового услышать не удалось. Пару раз еще Мира ловила себя на чувстве, что в толпе за ней пристально следят, но постаралась не подавать виду и лишний раз осторожничать. Ее дела в городе в этот раз закончились, да и откладывать возвращение становилось неприличным. Люди, необходимые, чтобы организовать достойный прием для приезжей знати, или собирались, или уже отправились в Башню, так что и ей следовало поторопиться. Сенешаля она, конечно, предупреждала перед отъездом о цели своей поездки, но иррационально хотелось самой быть там, присутствовать. Не дать поставить себя перед фактом.       С этими мыслями Мира на третий день расплатилась с хозяином таверны, купила немного сушеных фруктов в дорогу и заседлала коня. С учетом крюка, который она собиралась сделать, желая съехать с Тропы Пилигримов, она окажется в Башне не раньше завтрашнего полудня.       Выехать из Амарантайна оказалось не в пример проще, чем въехать, Показалось даже, что стража обрадовалась ее отъезду, мол, еще одна гора с плеч. Оказавшись за воротами она в последний раз обернулась, добродушно хмыкнула, легонько пришпорила коня и двинулась в путь. Погода благоволила поездке: солнце светило ярко и грело, изредка скрываясь за полосами высоких перистых облаков. Правда, стоило ей свернуть с дороги на охотничью тропу, высокие старые деревья закрыли солнечные лучи, подарив приятную прохладу. Неприметная дорога совсем рядом с большим торговым путем часто использовалась для засад разбойниками и налетчиками, теми, что о ней знали, конечно. В иные дни сюда ездили на охоту семьи Хоу и Кусландов: тогда Миру переполняло ощущение свободы и легкой радости от того, что ее взяли на такое серьезное дело.       Деревья, папоротники и мох, сочно-зеленые в разгар Утешника, неторопливо колыхались на ветру, а нос заполнил терпкий запах лиственницы и хвои, давно знакомый и неуловимо родной в северных частях страны. Здесь Мира ни разу не бывала за прошлый год, и почему-то сейчас, оказавшись наедине с собой, она чувствовала, как природа напоминала ей о доме. Обычно одиночество давило, но сейчас она не отказалась бы брести вот так, одна, куда глаза глядят, всю оставшуюся жизнь.       Звуки леса действовали болезненно-успокаивающе, и она нашла в себе силы на минуту забыть обо всех своих делах, обязанностях, страхах, просто наслаждаясь природой вокруг.       Лес казался полным жизни: свист и шорох крыльев птиц, шум листвы на ветру, стрекот кузнечиков, одинокий дятел где-то вдали, тихий цокот… Цокот? Мира открыла глаза и придержала поводья: звук, привлекший ее внимание смолк только через пару секунд. Тихий, едва различимый цокот копыт не мог принадлежать ее коню. Дикие звери здесь, конечно, водились, но вряд ли кабан или олень вздумали бы бродить так близко к большой дороге. По спине пробежал неприятный тревожный холодок, всегда посещавший ее в момент опасности, но она двинулась дальше, похлопав коня по шее. Кто бы не ехал за ней, почему-то никак не проявил себя, держался на расстоянии, следил. Будь это разбойник или вор, он вряд ли бы церемонился, хотя может быть налучье с вложенным оружием держало лихачей подальше? Бред.       Мира не озиралась, а постаралась прислушаться, осторожно поведя лошадь вперед. Сквозь шум и пение птиц разобрать цокот получилось не сразу, но через какое-то время Мира уже могла определить, как минимум, как далеко находится ее тайный преследователь.       Так они ехали какое-то время, пока ей это, наконец, не надоело. Она обвязала поводья вокруг луки, стараясь не шуметь и не совершать резких движений, и порадовалась, что тяжелый плащ скрывал большую часть тела.       Вдох. Выдох.       Выдернутый из налучья лук лег в руку знакомой тяжестью, а натянутая тетива обожгла пальцы даже через перчатку. Она пустила стрелу наугад, высоко и невпопад, вспугнув стаю птиц. Они тревожно закричали и взмыли вверх, растревожили кроны деревьев.       Громко заржала лошадь.       Вторую стрелу она выпустила точнее, предупреждающе, желая показать, что в третий раз не промахнется. Вступать в схватку не хотелось, так что, если непрошеный спутник сам уберется подобру-поздорову, она только порадуется. Но всадник, кто бы он ни был, не спешил бросаться наутек, и Мира услышала испуганное ржание и цокот копыт уже ближе.       Она вынула третью стрелу, готовясь всадить ее преследователю в голову. Тот появился откуда-то слева из-за толстого старого бука, вывернул на добротной гнедой лошади и предупредительно вскинул обе руки в знакомых кожаных наручах. Она сама велела отдать их ему около недели назад в промозглой тюремной камере.       У Миры неприятно засосало под ложечкой.       – Не стреляй, – попросил Натаниэль, скидывая капюшон с лица, а потом, увидев, что опускать оружие она совсем не собирается, поразмыслил и добавил: – Пожалуйста.       Руку заломило, а слова нашлись не сразу. Какого Мора он столько времени плелся за ней из… Из Амарантайна? Тут же припомнились непонятные чувства тревоги и слежки, не оставлявшие ее эти несколько дней, значит, вот оно что!       – Назови мне хоть одну причину, почему я не должна спустить тетиву прямо сейчас. Ты с самого города следишь за мной. Зачем?       Она старалась говорить тихо и уверенно, не выдавая ни гнева, ни волнения, собиравшихся где-то в центре груди болезненной горячей тяжестью. Получалось с переменным успехом.       Лицо Натаниэля помрачнело, потеряв напускное спокойствие, но руки он держал поднятыми и старался не дышать.       – Я хотел поговорить.

***

      Сводчатый альков северной опорной башни надежно укрывал от ненужных глаз. Прошло меньше получаса с момента, как они вернулись в крепость, а Натаниэль все еще не верил, что Мира не застрелила его прямо там, в лесу. В какой-то момент он отрешенно подумал, что она все же спустит тетиву, в конце концов, он сам виноват, что все так обернулось.       Когда он случайно приметил ее в Амарантайне, минуло достаточно времени, чтобы он понял: возвращаться не стоило. Он остался один на один со своей честью, втоптанной в грязь, с пустеющим кошельком и неутешительными перспективами. Честолюбие и гордость, два главных его врага, проснулись совершенно не вовремя: он мог без труда заработать, устроившись в охрану города или наемником, сопровождать торговые караваны в Денерим, а там, глядишь, мог бы поступить на службу. Только вот все это пришлось бы проворачивать под чужим именем, отрекшись от своего наследия и своей фамилии, честь которой он приехал отстоять. Теперь, когда его первоначальные малодушные попытки прекратить собственное унижение оказались тщетными, приходилось самостоятельно решать, куда двигаться дальше. Этого ведь она хотела?       Мира Кусланд возникла как знак, хороший или плохой – неясно, но знак определенно. Едва различимой тенью промелькнула в Амарантайне, мигом и с болезненной точностью напомнила ему, чем закончилась их последняя встреча. И он следил, все те дни, что она провела в городе, неотрывно следил за каждым ее шагом, удачно отступая в тень всякий раз, когда она оборачивалась. Он все пытался подобрать время и место, чтобы подойти и заговорить, но каждый раз останавливал себя, словно нерешительность, та самая, посещавшая его в тюремной камере, тугой удавкой стягивала горло. Что он ей скажет? О чем расспросит? На что надеется? В голове вертелись тысячи вопросов и тысячи ответов, но он не мог выбрать ни один из них и ждал, трусливо и украдкой.       Натаниэль сам не знал, чего ему хотелось, но бездействие убивало. От этого в жаркий летний день бил озноб и потели руки, нервно сжимавшие рукоять лука. Когда он, наконец, осознал, что восстановить доброе имя – его единственная и первостепенная задача, Мира уже уезжала. Натаниэль помчался следом без четкого плана, придумывая его на ходу. Он не мог точно сказать, как она отреагирует, когда он решится, наконец, догнать ее коня и заговорить. Но он больше не мог терпеть собственную трусость.       Он знал, что Мира набирала людей в крепость. Башня Бдения тяжело и болезненно оправлялась от налета порождений тьмы, и на это опирались все те хрупкие надежды, которые он позволил себе лелеять в последние пару дней. Он уже знал, что скажет, когда около уха просвистела стрела…       – Хоу!       Натаниэль обернулся на незнакомый голос, чеканный и грубый, солдатский. В приближающемся быстрым рубленным шагом мужчине он признал сенешаля башни: хорошо запомнил его с последней встречи. Теперь тот казался выше и злее, хмурился, словно одно присутствие Хоу в, – какая ирония! – фамильном доме Хоу оскорбляло его до глубины души. Сенешаль не стал приближаться, словно увидел какую-то гадюку, и сощурился, хмуро оглядев его с ног до головы. Натаниэль с неохотой покинул свое убежище и выпрямился, сцепив руки за спиной. Когда-то, конечно, сенешаль бы себе такого и позволить не мог, но сейчас он ведал Башней.       «Не забывай. Ты тут – непрошенный гость».       – Взялся тут разнюхивать, пока никто не видит, – проворчал сенешаль, раздраженно махнув рукой на альков. – Для рекрутов казармы ниже.       Натаниэль медленно и с достоинством проследил за рукой сенешаля и приподнял одну бровь. На языке так и вертелась какая-нибудь колкость в ответ на такую неприкрытую враждебность, но он только сильнее сжал запястья, приходя в себя.       «Так теперь будет всегда, привыкай».       – Не знал, что нужно было ждать там, – честно, но без особых сожалений признался он, едва поведя плечами, – Страж-командор... Не оставила мне никаких указаний, и я подумал, что будет лучше, если из-за меня не поднимется лишнего шума.       – Ишь ты, – сенешаль угрожающе хмыкнул, нахмурившись и задрав подбородок. – Страж-командор, сохрани ее Андрасте, вообще не должна тебе ничего лично, а будь я на ее месте, тебя и на порог крепости бы не пустил.       – Но вы не на ее месте.       – Верно.       Повисла напряженная пауза, но сенешаль проглотил обиду, хотя и явно намеревался показать Натаниэлю, где его место. Нахмурился только пуще прежнего, сжал губы и вдруг усмехнулся, недобро и торжествующе.       – Пошевеливайся, рекрут, Посвящение вот-вот начнется.       И с этими словами он развернулся и пошел прочь, не дожидаясь, пока Натаниэль поспешит следом. Едва не запнувшись о собственные ноги, он все-таки побрел за сенешалем, и звук стучащей в ушах крови мешал ему сосредоточится. Посвящение. Момент, который все решит.       Сенешаль еще что-то бормотал себе под нос, мол, какой там из него, Натаниэля, Серый Страж, да и с чего он вообще решил, что достоин?..        – Ты думаешь это легко? Думаешь, поможет тебе семейную честь вернуть       Мира смотрела устало, хмуро и остро. Ее взгляд блуждал то по его лицу, то по деревьям вокруг, словно она что-то вспоминала, и эта память не приносила ничего, кроме разочарования и боли.       – Возможно, – врать в такой момент оказалось совершенно бессмысленно. – А может, это просто нужно сделать. Может быть, это следовало сделать отцу.       Уголки ее рта болезненно дернулись вниз, но она сжала зубы, опустив взгляд. Лук она уже убрала и теперь сжимала поводья, словно в любой момент готовилась сорваться и поскакать прочь.       – Тут нет места сомнениям, – отчеканила она, избегая смотреть ему в глаза, – а Стражи совсем не то, что ты себе представлял в детстве, пока вы с Фергюсом играли в войну. Если думаешь, что я стану помогать тебе свести счеты с жизнью, ты заблуждаешься.       – Ты уже преуспела в сохранении моей жизни! – одернул он ее, вдруг ухватив за локоть, словно она могла сбежать.       Мира неприязненно дернулась, но вдруг замерла, уставившись на него не мигая, медленно и шумно вдохнула.       – Теперь я сам по себе, так позволь мне самому собой распоряжаться. Я хочу стать Стражем. Дай мне хотя бы попытаться.       – Нет. Ты не понимаешь, о чем просишь.       – Потрудишься объяснить?       Она замолчала, уязвленная и, кажется, испугавшаяся его решимости, опустила взгляд. Стала будто бы меньше, опустила голову, задумалась. Осторожно, мягко почти высвободила руку.       – Выхода два, – тихо произнесла Мира, словно заставляя себя говорить, – ты либо погибнешь, проходя Посвящение, либо окажешься в подчинении у человека, разрушившего твою жизнь. Ты ведь оставил Марку, верно?       – Верно.       – И ты понимаешь, что ни я, ни остальные не смогут тебе доверять?       Они замолчали, но Натаниэль ухватился за это молчание, как за соломинку, как за сомнение, которым он мог воспользоваться.       – Доверие мне не нужно. Просто позволь попытаться.       Двери главного зала распахнулись с жутким скрипом, но именно из-за этого Натаниэль наконец пришел в себя. За то время, что он провел в Вольной Марке, тут изменилось все: убранство стало скромнее, исчезли почти все портреты со стен, фамильные щиты и кресты Хоу тоже. Зал выглядел пустым и необжитым, а может, здесь просто не хватало шумной толпы народа, которую собирали пышные приемы эрла в иные дни.       Кучка рекрутов расступилась перед вошедшими, открыв взгляду стол со старым, узорчатым кубком и темную фигуру Стража-командора, стоявшей к ним спиной. Сенешаль поприветствовал Миру, и она развернулась, и начищенный грифон на ее парадном нагруднике вдруг яркой вспышкой блеснул в свете факелов, на секунду ослепляя.       Выглядело не очень помпезно, не так, как Натаниэль представлял себе мальчишкой: ни фанфар, ни Стражей в тяжелых сверкающих доспехах, никаких грифонов, никаких надувшихся от гордости рекрутов. Только горстка нервных мужчин и женщин в заляпанной одежде с подозрением косилась на него, словно ожидая подвоха. Вот и вся компания, пожалуй, но чего он, в самом деле, хотел?       – Теперь все, Командор, – припав на одно колено отрапортовал сенешаль.       – Отлично.       Мира сделала шаг вперед, сложив руки за спиной, выпрямилась, чуть задрав подбородок: все собравшиеся оказались выше ростом.       – Спасибо, что пришли, – голос Миры в тишине парадного зала разнесся гордым, уверенным эхом.       От измученной, усталой девушки, которую он видел на пути в Башню, не осталось и следа. Как и от девочки, которую он знал когда-то.       – Пришло время провести Посвящение.       Остальные подбоченились и замерли, и взгляды устремились на нее, но Мира и бровью не повела. Она оглядела каждого из рекрутов, помедлила, словно собравшись с силами, и кивнула сенешалю. Тот подал ей кубок, наполненный чем-то черным и отвратительно пахнувшим, и она взяла его осторожно обеими руками, прикрыв глаза.       – Мы не произносим долгих речей, но есть слова, которые звучат на каждом Посвящении со времен первого Стража, – она глубоко вдохнула, открыла глаза и уставилась в вязкую черноту кубка, – Присоединяйтесь к нам, братья и сестры. Присоединяйтесь к нам, сокрытым тенью, где мы бдим неусыпно. Присоединяйтесь, ибо на нас возложен долг, от которого нельзя отречься. И если суждено вам погибнуть, знайте – ваша жертва не будет забыта. И однажды, мы все присоединимся к вам.       Холодок против воли все же пробежал по спине. Натаниэль уже, казалось, не радовался, что церемония оказалась такой маленькой: что-то жуткое и неотвратимое витало в воздухе, и сам он хорошо знал это чувство. Смерть. Такие ощущения он испытывал, когда первый раз убил человека в бою.       «…Ты либо погибнешь, проходя Посвящение…» – пронеслось в голове шелестящим, мертвым шепотом, и Натаниэль лишь крепче сжал кулаки. Не сейчас. Страх присущ любому человеку, но именно сейчас уступать ему он не намеревался.       Мира оказалась рядом неуловимо, словно призрак: Натаниэль даже заметить не успел, как она подошла, да и говорила ли она что-то еще? Она протянула ему кубок, глядя в глаза, словно он сейчас бросится наутек, а ее задача – не дать ему скрыться. Смотрела даже дольше, чем позволяли приличия, стараясь не моргать, словно желала взглядом пригвоздить его к месту. Показалось вдруг, что он снова в тюремной камере, настолько похоже она выглядела, но стоило Натаниэлю коснутся ее рук, он вернулся в реальность.       Ладони оказались холодными, словно лед.       – Отныне и навсегда ты, Натаниэль Хоу, Серый Страж, – она произнесла это уверенно, словно молитву, словно обещание, которое не хотела нарушить.       Забавное чувство.       Он, казалось, сто лет уже не слышал своего имени и постарался запомнить его звучание, запомнить этот момент, но все, что он чувствовал – дрожь и несвойственное ему волнение, а еще едва дрожавшие ледяные пальцы.       Натаниэль поднес кубок ко рту и глубоко вдохнул.       – Момент истины...