Теперь, когда очи Отца не взирали на них, первенцы Наконец создали нечто новое: Зависть. Они взирали на мир живых и на любимых Сыновей и дочерей в нем, алкая всего, чем они были. В их сердцах рос Нестерпимый голод. Песнь Преображений 5:9
Клиника в Нижнем Городе была, строго говоря, скорее приютом, чем клиникой, но Андерс уже принял там столько обездоленных и больных, что не мог думать о ней иначе. Этот день вышел особенно загруженным, так как на дежурство вышла всего пара волонтеров, а внимания требовала целая толпа народу. Новые люди пришли искать ночлега, потому что больше им было некуда идти; похоже было, что останутся они надолго, так как с каждым днем на улице становилось все холоднее, а вот койки в клинике были заняты уже почти что все. Андерс помог успокоиться обозленному подростку, которого только что выставили из дома собственные родители, и убедил его воспользоваться бесплатной правовой консультацией, которую иногда милостиво предоставляла Церковь. Но самым тяжелым случаем за весь день для него оказалась бедная женщина, что искала приют для своего кота на время, пока у нее не хватает денег, чтобы заботиться о нем. Андерс поморщился, привычно подавляя болезненные воспоминания, и дал ей список кошачьих приютов — все, чем он сейчас мог помочь. Каждый был несчастен и голоден. Волонтеры смогли кое-как соорудить ужин из риса и замороженных овощей, найденных в истощенных кухонных запасах, и его тут же проглотили весь до последней крошки. Повздыхав, Андерс вернулся к сочинению прошения об увеличении финансирования клиники на имя владычицы церкви Эльтины. Им ведь нужно было совсем немного. Удивительно, сколько пользы могли принести всего несколько монет, если потратить их с умом. Андерс это умел, и сам вкладывал в клинику почти все, что ему платила Церковь, но его денег все же не хватало. Несмотря на нескончаемый поток работы в клинике, Андерс еще должен был вернуться в церковь, чтобы провести вечерние исповеди. Он пожелал удачи своим помощникам: маленькой неунывающей Мерриль и рассудительной, по-матерински заботливой Лирен, — натянул свое старенькое залатанное пальто и направился на другой конец города.***
По вечерам вторника работы обычно было не много, так как прихожане редко испытывали необходимость прийти вскорости после воскресной мессы. В церкви помимо Андерса присутствовали только преподобная мать, работавшая в своем кабинете, и Себастьян, тоже предоставленный каким-то своим делам. Наверняка затворничал и молился в своей комнате, или же занимался самобичеванием, как флагелланты в древности, подумал Андерс и презрительно усмехнулся. Поначалу он старался относиться доброжелательно к приехавшему из Старкхевена служителю, однако архаичные взгляды и спесивое отношение Себастьяна к «простому народу» сразу же стали причиной их ссор. Они продолжали держаться вежливо друг с другом во время службы, однако Андерс точно знал, что коллега от него тоже не в восторге. Звук открывающейся двери разнесся в пустом помещении, и Андерс поднял голову, стараясь разглядеть посетителя со своего места, где он работал над проповедью следующей недели. Он горячо надеялся, что кто-нибудь пришел наконец на исповедь; Андерс уже жалел, что не принес с собой книгу, потому что этим вечером церковь почти никто не посетил. Если бы Андерс перебрал все возможные варианты, то наименее ожидаемым посетителем назвал бы Хоука, но в дверь вошел именно он. На нем снова были обтягивающие черные джинсы и куртка, и он все старался пригладить свои темные волосы, приближаясь по проходу между лавками. Андерс поднялся, как только он подошел, отложил свои черновики и сложил на груди руки. — Добрый вечер, мистер Хоук. Осваиваетесь на новом месте? — улыбка Андерса была безупречно вежливой, несмотря на его явное удивление. — Отец Андерс, — поприветствовал Хоук, и священнику пришлось усилием воли унимать легкую дрожь, вызванную слишком приятным звучанием его голоса. — Да, почти освоился. Устроился на работу и все ищу подходящей возможности улизнуть из фамильного гнезда на новое место, желательно в противоположной стороне от дома маменьки. — Он улыбнулся; это было обезоруживающе очаровательно, и Хоук, к сожалению, прекрасно это знал. — Достойное устремление. Пришли исповедаться? — Он припомнил неловкий разговор с Хоуком во время первого появления их семьи на службе, и то, что первоначально возникшая неловкость после того только повеселила. Сейчас Хоук, напротив, держал вежливую дистанцию, так что Андерс подумал что, возможно, тот действительно посетил церковь как прихожанин. Хоук коротко рассмеялся и покачал головой: — Не сегодня, святой отец. — Он немного нервно огляделся. — Вообще-то, я надеялся встретиться с преподобной матерью. — У нее сейчас посетители. Но я могу назначить вам встречу с ней, если хотите. — Андерс повернулся к скамье и стал ворошить свои бумаги, ища ручку. — Вы еще и секретарем преподобной матери подрабатываете? — подтрунил над ним Хоук. — Расписание ее приемов также находится в моем ведении, да, — сухо ответил Андерс. Он повернулся к Хоуку, заметив, как тот поспешно сделал вид, будто не пялится на Андерса вовсе, но посчитал это игрой собственного воображения. — Так вам назначить встречу? — и тут же смутился, поняв, что снова выбрал слова не самым удачным образом. Хоук в ответ широко улыбнулся. — Это было бы чудесно. Я обычно свободен по вечерам. Мне дать вам свой номер? — он подмигнул. — Можете, конечно, просто передать его преподобной матери, если пожелаете. Андерс про себя выругался, но все же рассмеялся чуть неловко: — Конечно, я передам. Он протянул Хоуку огрызок бумаги и ручку, и кинул быстрый взгляд в сторону двери. Никаких новых посетителей в церкви не наблюдалось. Хоук нацарапал номер и отдал его священнику, уже совершенно открыто пялясь на него. — А в джинсах вы мне нравились больше. Может, я еще смогу встретить вас в них и в баре? — Нет, думаю, в ближайшее время это невозможно. Я очень занят, — соврал Андерс. На самом деле, сейчас все свободное время он проводил в своей квартирке, переключаясь между чтением книг и просмотром бесплатных каналов, которые еще мог поймать его старенький телевизор. А все из-за опасения, что он снова столкнется с Хоуком, едва вернувшись в уже ставший родным бар. Хоук расстроенно покачал головой: — Ужасно жаль. А ведь мы только наладили контакт. — Вы уверены, что пришли не исповедоваться? — Андерс снова вернулся к официальному тону. — Это могло бы пойти вам на пользу. Хоук едва открыл рот, чтобы, без сомнения, своим ответом смутить Андерса еще больше, но вдруг осекся и протянул задумчиво: — Я не уверен, что помню, как это делается. Врал, наверняка. Но при этом Андерс видел, что это уже не попытка его поддразнить. Во взгляде Хоука была видна нерешительность, когда он посмотрел в сторону исповедален. Андерс наконец почувствовал себя в своей тарелке. Хоук был просто членом общины, который нуждался в его поддержке, и Андерсу было вполне по силам исполнить свои обязанности и дать духовные наставления вместо того, чтобы по-идиотски флиртовать, а затем сглаживать неловкие моменты. — Естественно, вас никто не заставляет, но исповедь может помочь очистить ваши мысли. Видно, что вас много что беспокоит. — Он указал рукой в сторону исповедален. — Это совершенно безболезненно, обещаю. — Физически — может быть, — пробормотал Хоук, но все же последовал за Андерсом. По пустой церкви гулко раскатились звуки их шагов. *** — Во имя Создателя и Святой Андрасте, простите меня, отец, за грехи мои. Прошло… хм… около десяти лет, надо думать, с моей последней исповеди. Он замолчал, собираясь с мыслями. Прошло действительно так много времени с того момента, как он в последний раз проходил через этот ритуал, и возвращение к нему сегодня было неожиданным. Хоук попытался вспомнить, как все это проходило раньше, но на ум приходило лишь то, что деревянные скамейки в исповедальнях всегда были такими же неудобными, как и сейчас. Наконец он заговорил, перебирая мысленно все пункты из списка своих грехов и проступков. — Я предавался гневу из-за смерти моего брата. Зависти, просто… по любому поводу. Лгал своим родителям. Точнее, уже только матери. Упоминал имя Создателя всуе. — Тут он рассмеялся. — Многократно. — Это помогло ему расслабиться. Хоук прислонился спиной к стенке исповедальни и продолжил: — Ленился. Слишком много времени ушло на поиск работы с тех пор, как я приехал в Киркволл, просто потому что старался недостаточно. И недостаточно заботился о своей матери. Самое тяжелое признание еще не было высказано, Хоук оставил его напоследок, и теперь замешкался. Предполагалось, что ты можешь рассказать священнику обо всех своих грязных мыслишках. Но уместно ли признаваться одному конкретному священнику, что эти мыслишки были конкретно о нем? — Я предавался похоти, — начал он аккуратно, — в целом, ничего особенного, но… — Хоук глубоко вдохнул, и ухмыльнулся своим шальным мыслям. Они тут же затянули его, создали то самое настроение, в котором его голос приобретал особенную вкрадчивость и мурлыкающие нотки. — Я поймал себя на похотливых фантазиях об одном невинном слуге Создателя. Я думаю о нем ночами, и в такие моменты ублажаю себя, не в силах бороться с искушением. Это непреодолимый порыв, святой отец, возникающий каждый раз, стоит лишь подумать о нем. Хоук услышал рваный вдох по ту сторону исповедальной кабинки, и его ухмылка стала шире. Предполагалось, что ты вряд ли можешь удивить священника во время исповеди, но он и тут преуспел. — Раньше, до встречи с этим слугой Создателя, я не удовлетворял себя так часто, святой отец. Теперь я делаю это каждую ночь, и не могу выкинуть его из головы. Не знаю, что с этим делать. Настала очередь священника дать совет страждущему, а молчание в исповедальне затянулось. Наконец с той стороны перегородки ответили: — Мастурбация в глазах Создателя считается грехом, ведь это акт чистой похоти. В будущем крепись и не поддавайся ему. Хочешь ли ты покаяться еще в чем-то, сын мой? Хоук покачал головой, и только потом понял, что Андерс не может его видеть. — Нет, святой отец. Больше мне нечего вспомнить. Если только вас не интересуют, детали, конечно, — поспешно добавил он и рассмеялся тихо своим низким голосом. По ту сторону загородки раздался интригующий сдавленный звук. — Н-нет, это не обязательно, — Андерс запнулся, но быстро вернул самообладание. — Во искупление своих грехов прочти пять раз «Во славу Андрасте» и пять раз «Создатель наш», обдумай свои прошлые ошибки и свой дальнейший путь в соответствии с волей Создателя, а также удели час молитве. — И это все? — голос Хоука прозвучал настолько изумленно, что Андерс не сдержал смешок. — И это все. Если только ты не хочешь ужесточить наказание. Улыбка Хоука немного померкла, и он произнес завершающие исповедь слова: — О сих и всех прошлых грехах каюсь. — Слава Создателю ибо он благ. — Ибо вовек милость его, — на автомате отозвался Хоук. Он подумал, что традиционно благодарить священника за проведенную исповедь было уже как-то неуместно, и задерживаться, рискуя сделать ситуацию еще более неловкой, ему не хотелось. Он пожелал спокойной ночи, и выскользнул из исповедальни прежде, чем Андерс смог что-либо ответить.***
В обволакивающей темноте своей спальни Андерс все пытался и никак не мог стереть из памяти выводящий из душевного равновесия образ мужчины. Теперь он знал, что Хоук ублажает себя в такой же темноте, каждую ночь, думая о «слуге создателя», и не было возможности отрицать, что речь шла именно о нем. В церкви его учили, что идти на поводу у собственных желаний опасно, что демоны изобретательны и коварны, что они могут проникнуть под кожу, в твои мысли, и теперь этот мужчина напоминал ему демона. Но все равно Андерс хотел его до зубовного скрежета. Хоук. Гаррет, если точнее, улыбнулся Андерс, беззвучно произнося его имя. Он вспомнил его очаровывающую улыбку, сильные плечи, то, как соблазнительно его темные джинсы обтягивали… Андерс оборвал себя на этой мысли, беззвучно выругавшись. Было неправильно, нечестно по отношению к Хоуку думать о нем в этом контексте. Это было нечестно по отношению к ним обоим, несмотря на то, что Хоук открыто приглашал его в свою постель. Но сказанные им несколько недель назад в баре слова все продолжали звучать в голове Андерса. Этот темный, низкий, бархатный голос, каким только и нужно произносить подобные предложения, мягкие губы, описывающие, как же он хочет, чтобы Андерс использовал его тело — все было слишком ярким в его памяти. Его рука скользнула в боксеры прежде, чем он успел осознать это движение, и Андерс не стал бороться с собой дальше. Он обхватил член и мягко сжал пальцы, представляя, с каким удовольствием Хоук принял бы его. Он бы стонал, стоя на коленях и отсасывая ему, с членом Андерса глубоко в горле; на спине, выгибаясь и извиваясь, пока Андерс в него буквально вколачивается, крепко сжав одну руку в волосах, контролируя его движения; было легко вспомнить подобные эпизоды с людьми, которых он когда-то трахал и вписать на их место Хоука. Прикусив сжатую в кулак ладонь, чтобы заглушить стон, Андерс окончательно сдался. Он облизал пальцы и вновь обхватил член, представляя, каково было бы погрузиться в это жаждущее тело после долгих лет воздержания. Он бы трахнул его прямо рядом с кафедрой, с которой читают проповеди, откинувшись на спину и позволив Хоуку оседлать себя, сжал бы его бедра до синяков на коже, задал жесткий ритм, Хоук вцепился бы пальцами в собственные короткие волосы, стонал беспомощно… Андерс бурно кончил в ладонь, ярче, чем он кончал раньше, когда прибегал к мастурбации только как к крайней мере разрядки. Оргазм ощущался совсем иначе, когда в фантазиях присутствовал кто-то определенный. Он скривился, вытащил руку из белья и потянулся к ночному столику за салфетками. Его собственные слова, обращенные к Хоуку на сегодняшней исповеди, всплыли в памяти, и он вздохнул, чувствуя, как вина и беспокойство замещают собой послеоргазменную негу. Он только что согрешил. И понимал, что ему хотелось большего. Он переступил все самостоятельно установленные границы, зашел слишком далеко для того, чтобы считать что-то из произошедшего приемлемым, и одна только святая Андрасте знает, как он теперь будет из этого выпутываться.