— Passion.

Сехун устало потирает глаза, в тёмной, почти не освещенной части библиотеки, он отбывал отработку — ему ещё повезло, его отправили очищать относительно стерильное место, после нахождения в котором он не будет вонять и пытаться отмыться от запаха помоев пару часов. Мадам Пинс покинула его час, а может и два назад; О отличался бережным обращением с источниками знаний, но сегодня Хун испытывал к ним резкое отвращение — зачахшие от вечного нахождения в сырости, не поднимаемые годами, старые учебники давно не соответствовали стандарту. И будь это действительно главной проблемой сегодняшней ненависти, слизеринец был бы необычайно рад. Истинная причина его недовольства сидела неподалёку, ставя на те же учебники штамп «непригоден», за таким же, как и шкаф, около которого расположился слизеринец, потрёпанным столом, с кривой ножкой, отчего предмет утрачивал опору и вечно шатался. Лухан без разбора оставлял следы на мягких корках, иногда зевая и поправляя очки, сползающие ниже переносицы. Стопка достигла пика, так что пуффендуец приблизился к стеллажу, около которого стоял О. Иногда безразличие Лухана напрягало слизеринца, он привык видеть его потерянным или безмятежным; Сехун часто ловил взгляды китайца в Большом зале, во время трапез, но не удостаивал ответным взором. Зачем? Зарождение излишней привязанности только усугубит их отношений, и так невозможные в силу происхождения Ханя. И принципов, которых придерживалась семья Сехуна. Один лёгкий вздох Ханя, заставляет слизеринского старосту выпрямиться; у О явные проблемы с контролем перепада эмоций, когда они оказываются вблизи друг с другом, где-нибудь в укромном месте. Чужая макушка почти утыкается в плечо, заставляя обратить на себя внимание. За тонким стеклом очков глаза Ханя почти чёрные, непроглядные, не переливающиеся. — Не слышишь? Книги говорю дай! — Движения губ пуффендуйца еле-еле откликаются в ушах слизеринца. Лу небрежно отодвигает его в сторону, попутно бубня «какой же этот недоумок вредный», чтобы забрать стопку с чистой полки, и уходит с ней на прежнее место, возвращаясь в состояние полного игнорирования Сехуна. Так и должно быть. Они уже давно решили, что их природная связь — ошибка. С этой мыслью слизеринец возвращается к «работе», не замечая уставшего и напряженного взгляда обращённого ему в спину.

***

— Что-что? Ты действительно там никогда не был? — Пак растягивает и без того длинные уши, всем своим видом изображая нелепое недоумение и сочувствие. Бэкхён мило жмёт плечами в ответ, а Тао думает о своём, не обращая внимания на их диалог. — Чёрт возьми, я проведу тебя! На седьмом курсе, а ни разу не пробирался в ванную старост, ты что такой правильный? Чанёль и слова вставить не даёт, без умолку продолжает болтать. Башню они отмыли, так что теперь, неся за собой шлейф явно не самого сладкого и приятного запаха, небольшой компанией шли на «сдачу» и возвращение главных магических артефактов в их жизни. — Уже закончили? — Бровь Криса приподнялась, а сощуренные глаза выражали много сомнений, впрочем вид парней, помимо Тао, говорил об обратном, так что практикант снисходительно улыбнулся; один взмах волшебной палочки и вещи у владельцев. — Свободны все, кроме Бёна. К тебе есть просьба. — Ну-с, увидимся на занятиях, парни, — Тао смылся первым, Чанёль хлопнул по плечу и тоже удалился, с мыслью взломать ванную старост, чтобы стереть с себя противный запашок. — И, чем я могу помочь? — Неуверенно начал пуффендуец, тут же прерванный предложением присесть; с помощью Экскуро старший очищает семикурсника от явных следов навоза. Из-за угла одного из шкафов падает склянка, заставляя Бёна поёжиться. Ему сейчас и без этого неуютно. В кабинете Криса пахло затхло, не как обычно. — Это не просьба, а, скорее предложение, если так подумать, — зельевар отложил палочку в сторону, — хочу, чтобы ты… — образ Криса меняется, буквально выворачивается всмятку, напоминая вылупление голого цыплёнка из яйца. Весь в слизи, с устрашающей ухмылкой перед ним появляется Ким. Он медленно тянят к пуффендуйцу руки, подзывая ближе к себе. Неприятная жижа падает на макушку семикурсника, окаменевшего от ужаса. В холодном поту, у себя в постели, под обеспокоенный взгляд Лу, Бэкхён просыпается от кошмарного сна. Глаза бегают, сам парень не отходит от шока, явно испытывая сильный стресс от присутствия Кима в жизни. Он тянется на полку за сонным зельем. — Вот ещё, — Хань больно бьёт по руке, ложась рядом, — так и быть, составлю тебе компанию. — И даже не спросишь, что приснилось? — И так знаю. В следующий раз бубни во сне потише. — Хань укутывается; о Чонине вести разговора он не хочет, всей своей душой он понимает друга, но и одновременно ненавидит страх лучшего друга. — Он так и не явился на отработку. — Бён отворачивается в противоположную сторону, стараясь замять неприятный сон сегодняшним днём; он наконец чёрт возьми начал сближаться с любовью всей своей жизни, но даже во снах Ким не может оставить его. — И что? Ему же хуже, тебе лучше, спи, — китаец недовольно цокает, показывая тем самым прямое намерение не продолжать разговор. Бэкхён аккуратно тянет к себе краешек одела и вновь пытается отправиться к Морфею, не зная, что от него он получит в подарок ещё один кошмар.

<center>***

</center> В этот раз Чонин выбрал место поукромнее, в северной части замка, на ступенях башни, носящей соответствующее название, удалённой от наиболее часто посещаемых мест, он сидел, сплетая в ладонях несколько чёрных ниток и нашёптывая на латыни: «Nightmare, fear, frigh»*. Тёмные тонкие веточки переплетались между собой, пока каждая из них не начинала поочередно мерцать; с силой нажимая на них, Ким каждый раз лишался шанса надавить на чужое сознание сильнее — его жертва просыпалась из-за сильного ментального давления. — Что ты делаешь? — Ким не вздрагивает, а должен бы. Хуан Лин появляется перед ним, их разделяет пара ступеней; под удачным освещением луны взгляды их пересекаются, начиная рисовать живейшую картину природы — глаза когтевранки утопают в бесчисленном количестве звёзд, а она смотрит лишь на одну, прямо перед ней. У парня напротив в глазах разворачивается картина Ада, огонь захватывает прежде, чем он успевает немного прикрыть веки и отвернуться к своей игрушке. — Это игрушка? Или? Я видела, нитки так красиво сверкали, какая-то магия, которой тебя научили в Дурмстранге? — Глубоко в душе Лин знает: самая красивая магия далеко не всегда добра. Как и Ким — прекрасный внешне и до чёртиков противный изнутри. У Кима с каждым шагом Лин плечи всё сильнее напрягаются, он не смотрит на неё, не собирается ей отвечать, предпочитая игнорирование глупости пятикурсницы; она садится рядом, позволяется себе, потому что она может, в отличие от слизеринца, целиком загнанного в рамки родителями. — Ты… как? Кажется, ран меньше, — в темноте она почти не видит, только ощущает каждой клеточкой тела тяжёлое дыхание парня; трепетно и невероятно нежно, не лишая это движение бесконечной робости вперемешку с уверенностью (абсурдно, но так и должно быть), Лин касается нескольких оставшихся царапин. — Давай я… Чонин пресекает следующее её движение, отбрасывает запястье прочь, глядя вглубь ступеней; вены на шее набухают вместе с потоком мыслей, в которых он томится уже пару лет, кто же знал, что они решат материализовать сегодня. — Проваливай. — Сухо и грубо. По-другому не умеет и не хочет. Хуан медленно поднимается, сдерживается, улыбается, она благодарна и за несколько минут тишины — любое времяпровождение рядом дарит ей столько эмоций, наверное, поэтому Лин никогда не сможет отрицать их соулмейтовскую сущность. — Тебе пора выбраться за границы своего дома, Чонин, доброй ночи, — под мерный стук её каблуков, Ким с силой бьёт стену, выпуская наконец поток чувств наружу, разрывающих его сущность. Её глаза опять. Слизеринец почти скребётся о стену в негодовании. Подавление — худшее. Пошло всё к чёрту. На лестнице остаются мерцать тонкие чёрные веточки.

***

Бён сильнее кутается в шарф, он торчит на трибунах вот уже пару секунд, дожидаясь конца тренировки Ханя, чтобы вместе отправиться к Хагриду за ядом акромантула для будущей практики по зельеварению. Сегодня пятница и неделя на удивления прошла незаметно и легко: Ким пропал, Слизерин и Гриффиндор перешли в режим «холодной войны». — Бэкхён! — У пуффендуйца сердце дрожит невероятно, а вместе с ними и руки. За несколько дней он не может привыкнуть к энергичному тону, всегда внезапно объявляющемуся непонятно откуда. Семикурсник оглядывается по сторонам, Пака на трибунах нет, а вот макушку ему треплют и исчезают, прямо перед глазами крутя водоворот на метле. Чанёль откровенно веселится, наблюдая с молнии за неловкими движениями пуффендуйца. — Ух ты! — Контролировать улыбку не получается, впрочем, глаза тоже выдают его с потрохами, хорошо, что у Пака слабое зрение, а значит издали он не видит розоватый цвет радужки. — Что ты здесь делаешь? Разве не у моего факультета тренировка? — Увидел, как ты здесь скучаешь и решил скрасить твоё одиночество присутствием лучшего охотника Гриффиндора! Я крут, не правда ли? — Ветер треплет его волосы сильно, в очередной раз вызывая буру в груди Бэкхёна. Бён жмёт плечами, улыбается. — Всё в порядке? — Чанёль приближается ближе; с легкостью парит напротив трибуны, соблюдая безопасную дистанцию около метра. Его волнующиеся глаза заняты любопытным осмотром пуффендуйца, гриффиндорец не стесняется своего взгляда. — Послушай, ты вообще спишь? Подавленный, несколько скукоженный (по двум причинам — неприятные воспоминания о кошмарах и невообразимо волнующая близость Пака), пуффендуец не может подобрать слов. Бэкхёну не удаётся передать глазами то, насколько он удивлён, когда Чанёль прижимает ладонь к его лбу, интересно морщит носик и заключает что-то вроде: «Здоров». А потом, прежде чем пуффендуец успевает прийти в себя, гриффиндорец возвращается к своим, чтобы начать тренировку. — Когда-нибудь я заработаю тахикардию, Хань, — смело заявляет Бён чуть позже, спускаясь в подземелья под звон сильно бьющегося сердца.