We cut each other's hands And held tight to a promise Only brothers understand. … Blood on blood One on one We'd still be standing When all was said and done. Blood on blood One on one And I'll be here for you Till Kingdom come. Bon Jovi «Blood on Blood».
Вспышка жгучей боли ворвалась в и без того тревожный, обеспокоенный сон Регулуса Блэка, все нарастая, пульсируя и пронзая каждую клеточку от сгиба локтя до кончиков пальцев, и в конце концов выдернула парня из пут Морфея. Серые глаза подростка распахнулись мгновенно и резко, встречаясь взглядом с тяжелым изумрудным пологом кровати, а секундой позже, невольно ощупав рукой часто вздымающуюся и опадающую в прерывистом дыхании грудь, он обнаружил себя лежащим в собственной постели, в общей спальне мальчиков пятого курса Слизерина. Рассветное солнце только начинало свой путь по пасмурному ноябрьскому небу, и привычные призрачные касания его лучей еще не успели достигнуть подземных этажей замка. Однокурсники Регулуса спокойно спали, каждый за своим пологом, и размеренное дыхание спящих наполняло комнату едва уловимым звуком, почти не нарушая общей тишины. Никаких изменений и происшествий. Но боль по-прежнему пронзала левую руку, и он, окончательно восстановив ясность сознания, наконец сел на постели, отодвигая тяжелый полог в сторону. Босые ноги встретились с холодным полом, но неприятный ледяной контраст окончательно сбросил с тела остатки сонливости. Кровать тихонько и коротко скрипнула, и Регулус, поднявшись с постели, неспешным, аккуратным шагом направился в ванную, а едва затворив за собой дверь — бросил взгляд на свое отражение в зеркале. Бледное лицо и слабая тень под глазами — остатки резкого пробуждения, плотно сжатые губы и вопреки всему ясно горящие из-под прямых бровей серые глаза. Ни эмоций, ни малейшего отражения чувств и мыслей, как и положено юному аристократу. И только чуть приметно, почти незримо дрогнувшие уголки губ на секунду выдали его — боль по-прежнему пронзала левую руку, и Регулус, зная, что не может быть замеченным, одним резким движением задрал рукав пижамы правой рукой, крепко обхватывая запястье левой. Черная метка горела угольно-черным, пришла в движение, и, к собственному замешательству, он был вынужден признать, что болело куда сильнее, чем в день ее появления и следующие за ним несколько дней. Знак новой принадлежности проступил отчетливо и ярко, и на минуту Регулусу даже показалось, что он вот-вот вспыхнет обжигающим красным. Предательски хотелось по-детски сунуть руку под струю холодной воды, словно свежий ожог на коже, но он понимал, что это не принесет ровно никакого облегчения. Настороженный, сосредоточенный взгляд серых глаз вновь встретился с собственным отражением, и, заставив себя отпустить отзывающуюся болью руку, Регулус почти механическим движением вернул рукав пижамы в первичное состояние, застегивая пуговицу и не отрываясь от своих же зрачков. Целая вереница ясных, звенящих мыслей пронеслась в голове стройным рядом, но в них почти не было паники — разве что удивление и это невольное волнение. Он прекрасно понимал, что происходит. Где-то далеко, может быть, за сотнями миль от Хогвартса, их Повелитель созывал к себе своих верных сторонников, единомышленников, готовых служить общей цели. Но пока этот призыв не касался никого из тех, кто все еще находился под сводами старинной школы.***
Северус Снегг поднялся со своей постели пятнадцатью минутами раньше по точно той же причине, и к тому моменту, как Регулус Блэк вновь спрятал изображение Черной метки на бледной коже под рукавом пижамной рубашки, уже успел привести себя в порядок и спустился в совершенно пустую общую гостиную, развеяв предрассветный мрак сиянием одной из ламп на одноногом столике и заняв глубокое кресло у камина. Лицо семикурсника сохраняло выражение мрачной сосредоточенности, и сознание его настолько погрузилось в глубокие размышления, что вскоре болезненное жжение словно отошло на второй план, перестав ощущаться столь сильно. Признаться честно, он уже успел позабыть это настойчивое ощущение, когда Темный Лорд призывал к себе своих сторонников, и призыв его ответствовал сигналом на их метках, веля следовать за своим Повелителем. Кажется, с последнего момента, как метка «просыпалась» на коже, прошло почти два месяца, но и тогда этот зов не был столь сильным и продолжительным. И такая резкая перемена, столь настойчивый сигнал в этот раз мог означать только одно — Темный Лорд намеревался лично организовать, а возможно и возглавить какую-либо новую операцию, важное задание, и ему требовалась помощь всех его сторонников. Как и младший Блэк, как и его собственные однокурсники, как даже сам Эйвери, негласно считавшийся большинством окружения и им самим лично кем-то вроде лидера, Северус не мог знать наверняка, какую миссию на сей раз мог объявить их Повелитель, станет ли она карательной операцией, тайным вторжением или особенно массовым посвящением. Знал он лишь одно — им, находящимся в пределах Хогвартса молодым Его сторонникам, не было велено обозначать себя, покидать школу даже когда Он призывал всех к себе. У них был особый приказ, свое испытание, и до тех пор, пока все они оставались в пределах Хогвартса, призыв Темного Лорда не относился к ним. Но они чувствовали, стойко ощущали, что связаны вместе, объединены общей целью и продолжают двигаться к ней под предводительством своего Повелителя. Во имя истинной и верной цели. Но Северус Снегг не был похож на младшего Блэка, или на младшего Крауча, что проснется в своей постели еще четверть часа спустя, с трудом выдерживая жжение метки и спешно добираясь до ванной комнаты со спасительным краном холодной воды, или на любого из своих однокурсников, тоже почувствовавших сигнал, но не придавших ему особенного внимания, помня о задаче оставаться в пределах Хогвартса, хотя и внутренне не меньше сгорая от любопытства и будоражащего кровь волнения. Будь этот зов началом карательной операции против маглов или грязнокровок, почти все они испытали бы сильнейший прилив адреналина и жгучее желание вновь повторить триумф своего посвящения. Барти Крауч-младший наверняка бы забился нервной дрожью в нетерпении и почти маниакальном трепете, и едва ли он был уже полностью готов к подобным задачам. Регулус Блэк все еще оставался «темной лошадкой» даже для их окружения, раскрываясь стремительно, но постепенно, и, как и положено кровному аристократу, вопреки всему сохраняя в тайне какие-то черты собственной личности. Становился тверже и увереннее с каждым днем в новом статусе, и если бы и не оказался сейчас способным к выполнению самых серьезных заданий в одиночку, то был бы искренне и совершенно точно убежден в их непрекословной правильности. Ведь они восстанавливают заложенный судьбой и жизнью порядок, сохраняя истинную магическую природу и чистоту крови, и если Темный Лорд принимает решение покарать кого-то, то лишь тех, кто заслуживает того — разве не этом вся суть их борьбы и пути к высшей цели? Но Северус был иным человеком, он был старше Крауча и Блэка, куда рассудительнее большинства своих товарищей, и хотя бы потому уже понимал чуть более ясно: это больше не просто борьба — это война, вспыхнувшая открытым и мощным пожаром, который не закончится до тех пор, пока истинный порядок в мире волшебников не будет восстановлен. И в этой яростной войне просто не может не быть жертв, иногда и случайных, невесомых по своему смыслу, но неизбежных и необходимых во имя силы и освобождения всех волшебников по праву рождения. Быть может, они пугали. Быть может, казались жестокими в своей решительности и нетерпимости к тем, в чьих жилах не было ни капли волшебной крови. Но Северус был из тех, кто с малого детства видел изнанку и другого мира, тем, кто сполна ощутил на себе, сколь жестокими могут быть маглы. Они так же развязывали войны, сотнями лет пытались истребить всех, кто обладал магическими способностями, так же губили чужие жизни. И собственный отец превратил его ранние годы и жизнь его матери в настоящий ад. Загнанные в подполье, забитые и скованные за собственные силы. Тогда так ли уж страшны их методы ведения этой войны в сравнении с теми другими? И так ли беззащитны заносчивые маглы, не видящие дальше своего носа, как пытаются утверждать до сих пор еще не одумавшиеся глупцы? И если и был во всем этом мире один человек немагического происхождения, о жизни которого Снегг переживал — это была только Лили Эванс. Хрупкая, солнечная Лили, в которой с самых ранних лет была такая неимоверная прорва волшебства, что она уже умела отчасти контролировать его еще в первый день их встречи. Если задуматься, то он был почти уверен в том, что стоит только поискать — и в одном из близких поколений семьи Эванс обязательно должны найтись волшебники. Не могут такие впечатляющие способности появиться из ниоткуда в самой обычной, насквозь магловской семье и сполна достаться только одной, младшей из сестер, полностью обойдя старшую. Попросту не могут — и в этом Северус был убежден столь же непоколебимо и твердо, как и в любом другом из своих умозаключений. Но подтверждений тому не было ни у него, ни у самой Лили, а она вовсе не стала бы их искать. Она была в опасности уже сейчас, а позже, окончив Хогвартс, рисковала оказаться прямо в гуще событий, как на ладони, окруженная пожаром войны и слишком отважная для того, чтобы малодушно спрятаться в мире маглов. Впрочем, и сам Северус понимал, сколь бесполезными были бы подобные попытки, к которым, надо думать, уже пробовали прибегать многие. Ему отчаянно, до рези в груди и предательской дрожи страха хотелось знать, что она защищена. Хотя бы незримо, неслышно, хоть на десятке шагов быть все время рядом, готовым уберечь, увести как можно дальше отовсюду, где именно ей будет угрожать опасность. Но он уже потерял, кажется, самый последний шанс на присутствие так близко в ее жизни. Утратил в тот самый момент, когда она при нем впервые даже не стала отрицать своей симпатии к Поттеру. И эта утрата лишь только ежедневно подтверждалась, когда они появлялись рука об руку на пороге Большого зала, когда проводили вместе время между уроками, иногда — в окружении всей компании ее подружек и дружков Поттера, иногда — и вовсе вдвоем. Каждый раз сердце Северуса, доселе лишь наполнявшееся кипящей, тягучей, черной, как смоль, яростью при одном только виде этого напыщенного и безрассудного позера, теперь еще и сжималось глубокой, неясной, но обжигающей до крови тоской. И вовсе не только потому, что этому в высшей степени надоедливому и высокомерному выскочке было позволено держать Лили Эванс за руку, обнимать ее, целовать даже на виду у всех и черт знает что еще, о чем Снеггу даже не хотелось думать. Ему, а не Северусу, было действительно позволено оберегать ее. Изжелта-бледное выражение на сухощавом лице сделалось еще более сосредоточенным, густые брови нахмурились сильнее, а уголки губ глубже врезались в кожу, опускаясь в болезненном напряжении. Северус сидел неподвижно, с силой сжимая подлокотники кресла и недвижным взглядом черных глаз всматриваясь в слабо горящий свет лампы. Он до дрожи отчетливо и пронзительно ясно помнил самый первый урок Коулмана и то, что произошло за несколько минут до его начала. Как Эйвери позволил себе исключительно из скуки и осознания собственного превосходства пройтись по жизни и по происхождению Лили на глазах у всего класса. О, как же нестерпимо сильно ему самому хотелось заставить однокурсника замолчать, как стойко напоминал ему тот миг злосчастную стычку у озера после СОВ! Но он не мог позволить себе выдать собственных мыслей даже мимолетным движением. И просто не мог заступиться, не запятнав при том собственных идей и принадлежности. И как отчаянно, мгновенно вспыхнул от первых же слов Поттер, буквально кинувшись на обидчика Лили с кулаками — как всегда в своей манере, беспечно, безрассудно, словно сам он был из абсолютно неотесанных маглов, а вовсе не происходил из пресловутых священных двадцати восьми. Все они: и мятежный, отрекшийся от семьи Блэк, и оборотень Люпин, и даже вечно тягающийся с ними неприметный дружок Петтигрю — все вскинулись следом за ним, метались между желанием удержать своего главного заводилу-позера и вступить в драку с самими слизеринцами. Но Снегг помнил, отчетливо помнил, какой чистой, неприкрытой яростью и решимостью горел ненавистный взгляд карих глаз за этими дурацкими очками. В тот миг в нем не было ни беспечности, ни бравады, ни бахвальства, не было даже мелочного собственнического чувства — хотя наверняка Северусу было бы в стократ легче, будь дело только лишь в том. Но глаза эти горели непоколебимой, отчаянной жаждой отмщения, желанием заставить слишком разошедшегося Эйвери замолчать, а сильнее всего — беспрекословным, твердым стремлением защищать Лили во что бы то ни стало. И на миг от этого взгляда, что так ясно представал в воспоминаниях слизеринца, даже сейчас его словно прошибло предательским холодом. Меньше всего на свете он хотел бы признавать, что отныне именно Джеймс Поттер был тем, кто станет оберегать жизнь Лили Эванс любой ценой. Меньше всего хотел верить, что ему и всей его вечной компании было действительно под силу сберечь когда-то самого дорогого и близкого для Северуса человека. Но это происходило, так было теперь, и тот момент, когда Лили, так удивительно легко и просто остановив пыл своего безрассудного капитана, удалилась в его оберегающем объятии, в окружении своих друзей-гриффиндорцев, он понял это с пугающей, отравляющей ясностью и мучительным жжением в груди. Его Лили, милая, нежная и солнечная Лили ускользнула, ушла, исчезла в чужих объятиях, и насмешкою судьбы именно в них ей было оставаться безопаснее всего. А вся эта нахальная компания может легко сложить головы даже в очень скором времени и беспечно пойдет и на это, не обременяя себя долгими мыслями и какой-либо весомой целью. Но если такую цену придется платить за то, чтобы с Лили ничего не случилось — пусть лучше все будет так. Тяжелые, неторопливые шаги, раздавшиеся со стороны хода к спальням, наконец выдернули Северуса из глубокой задумчивости, отрезвляя сознание и возвращая к реальности, и за пару мгновений до того, как знакомый голос прозвучал в стенах пустой гостиной, он поднял голову на вошедшего, безошибочно узнавая в нем Эйвери. — Привет, Северус, — небрежно бросил он, но, впрочем, непривычно внимательный взгляд выдал его даже несмотря на напускное спокойствие. И Северусу не понадобилось никаких других наблюдений, чтобы легко понять вполне закономерное — Эйвери поднялся с постели ни свет ни заря именно по той же причине, что и он. Разве что, очевидно, не утруждал себя столь долгими размышлениями и настойчивыми вопросами в собственном разуме. Для него словно бы не происходило ничего необычного — с той лишь разницей, что старательно скрываемое любопытство раздирало его изнутри. — Почему это ты вдруг сидишь здесь так рано? — Потому же, почему и ты, — просто и спокойно ответил Снегг, впиваясь проницательным, но нечитаемым взглядом в глаза собеседнику, со все той же небрежностью опустившемуся в соседнее кресло, и ни один мускул не дрогнул в его лице. Общая гостиная Слизерина оставалась пустой, полутемной и тихой, и у них было еще как минимум полчаса на то, чтобы говорить, не опасаясь быть услышанными лишними ушами. — Я почувствовал жжение метки. — Верно. Нашему Повелителю приходится требовать от нас этой маленькой жертвы, мимолетной боли, чтобы дать знак, когда мы ему пригодимся, — манерно, словно заразившись этим вирусом от Люциуса Малфоя или же просто подпитываясь осознанием собственной значимости, пояснил тот как будто в пустоту, потому как Северусу, ставшему одним из Пожирателей смерти почти одновременно с самим Эйвери, вовсе не требовались подобные разъяснения. И бессмысленность своих намерений он осознал довольно быстро, если и не понимал с самого начала. А в следующий миг посмотрел на Северуса совсем по-другому — на равных, без чванства и самовлюбленности, как на товарища по оружию, общей цели и даже банальной учебе, прошедшему рядом вот уже почти семь лет жизни. Голос его звучал ровно и просто, но неприкрытое любопытство так и сквозило в одной только интонации: — Как думаешь, Северус, насколько скоро после выпуска из этой жалкой школы мы по праву вступим в борьбу? Когда нам самим будет позволено приложить руку к настоящему очищению мира волшебников от вонючего дерьма, которое некоторые зовут маглами? Мне так опостылело сидеть в одном зале с паршивыми грязнокровками, которыми тут хоть пруд пруди… — Всему свое время, — с тем же непоколебимым спокойствием ответил Северус, хотя при последних словах однокурсника глаза его скользнули взглядом в сторону, разрывая зрительный контакт и останавливаясь на ладонях, по-прежнему сжимающих подлокотники кресла. Едва ли хоть кто-то в среде студентов был наделен способностями к Окклюменции в той же мере, в который был ими наделен Снегг, но мимолетное волнение, опасение того, что Эйвери каким-то образом уловит отражение его мыслей и туманный рыжеволосый образ в голове, невольно наводили на него тревожную дрожь. И ему предстояло научиться лучше закрывать собственные мысли в будущем, когда реальный только лишь наполовину школьный мир окажется позади. — Но скоро и мы сможем принести куда больше пользы, чем только информация о том, что происходит среди кучки учеников. — Все-таки гляди в оба, — как будто позабыв о своих же вопросах, заметил с настоянием Эйвери, выпрямляясь в кресле и склоняясь чуть ближе к собеседнику, словно желая убедиться, что его действительно слушают. — Может быть, Регулус и Барти — не последние, кого мы могли бы прихватить. На эти слова у Северуса не нашлось ответа, и можно было бы даже подумать, что он пропустил их мимо ушей, если бы не вновь нахмурившиеся, сошедшиеся на переносице брови и короткое сжатие пальцев рук. Как бы то ни было, Эйвери, несмотря на его частую недальновидность, о которой в свое время предупреждал еще Эван Розье, был в чем-то полностью прав, и им всем не следовало забывать об уже существующей задаче, словно кирпичике, фрагменте строящейся стены нового мира. Ведь уже сейчас, объединенных под одной крышей и благоразумно скрытых от любопытных глаз, их насчитывалось шестеро. Шестеро юных последователей Темного Лорда, готовых уверенно бороться во имя единой цели.***
Завеса тайны спала уже на следующие сутки, и связанные между собой студенты Слизерина получили подтверждение собственным догадкам, когда вместе с другими за завтраком в Большом зале прочли заметку в «Ежедневном пророке», занявшую почти половину первой страницы. Новость, повергшая подавляющее большинство в абсолютный шок, сообщала о том, что минувшим днем на рассвете в шести совершенно разбросанных жилых точках Большого Лондона прогремели вызванные заклятиями взрывы, обрушившие большую часть каждого из этих домов и унесшие жизни шестнадцати человек. Ужасные происшествия не оставили ни одного уцелевшего, едва не погубили ближайших соседей несчастных, а единственное, что смогли описать насмерть перепуганные, выдернутые из собственных постелей очевидцы — это странное яркое свечение в небе, словно тяжелые, сотканные из жуткого зеленого огня метки, зависшие прямо в предрассветном небе над едва устоявшими остатками домов. Но даже те немногие детали трагедий, которые попали в прессу, лишь сделали их еще более страшными, не оставив никаких сомнений в том, что все произошедшее было ничем иным, как специально организованным, безжалостным и жестоким убийством целых семей. Все шесть жилых домов оказались разрушенными практически одновременно, а люди, чьи жизни унесла кошмарная трагедия, были бывшими сотрудниками Отдела обеспечения магического правопорядка и членами их семей, включая и бывшего главу, год назад вынужденного оставить свой пост. И не требовалось даже прямого упоминания для того, чтобы каждый, кому на глаза попалась злополучная заметка с кричащим заголовком, мысленно соотнес ее содержание со вселяющим холод в сердца названием таинственной организации и именем, которое теперь боялись произносить вслух. Те же поражающие своей решительностью и масштабом убийства, те же страх, растерянность и беспомощность полиции маглов, и даже это странное, потустороннее свечение, проклятая метка над разоренными воронками и горящими обломками, похоронившими под собой целые семьи, что еще мгновение назад преспокойно спали в своих постелях. Жестокое, безжалостное и абсолютно хладнокровное уничтожение, от которого не нашли спасения даже столь талантливые волшебники, много лет простоявшие на страже порядка в магическом сообществе, но волею общего хаоса и развернувшейся войны потерявшие свои должности в Министерстве. Оно с такой ледяной точностью исполнило слова, что в самом начале осени произнес ворвавшийся в эфир шелестящий голос, объявивший о начале войны, что в первое утро после трагедии на Хогвартс вновь накатилась волна нарастающей паники — словно отражение той, что захлестнула всю страну в это же самое время, как зловещее напоминание о нависшей беде. И пока где-то за пределами Хогвартса редакция «Ежедневного пророка» спешно составляла и распространяла сотни брошюр с описанием простейших защитных чар, способных защитить дома волшебников или предупредить их о наступающей опасности, в стенах школы оставались сотни студентов, в том числе и те, кто приходился близкими кому-либо из погибших. Эти мальчики и девочки, юноши и девушки, которых насчиталось около десяти, выглядели куда более разбитыми, растерянными и испуганными, а ко всему прочему на свою беду все следующие сутки оставались объектами всеобщего внимания. Им не задавали вопросов, не останавливали в коридорах и даже не каждому из них довелось лично говорить с деканами или директором, но пристально внимательные, пронзающие взгляды соучеников в коридорах и классах сопровождали их на каждом шагу, точно еще одно молчаливое напоминание о произошедшем кошмаре. И лишь у единиц, оказывавшихся в такие моменты поблизости, хватало такта попытаться разрушить эту непреодолимую стену чужого внимания. То, что творилось в каждой из юных голов, оставалось неразрешимой загадкой для всех окружающих, но вновь пережитый магической Британией ужас не оставил безразличной ни единую душу в тысячелетнем замке. Между тем невероятные по своей теории идеи, догадки, домыслы и сплетни посыпались, точно горох из прорванного мешка, зашелестели по коридорам, гостиным и спальням, раздувая новый пожар и очень скоро порождая споры и стычки. Преподавательскому составу вновь предстояло призвать все свое мастерство и талант к тому, чтобы восстановить и удержать такое шаткое равновесие школьного мира, оберегая его обитателей от ужаса мира реального, развернувшегося по ту сторону защитных стен. Подобно крепкой каменной скале посреди бушующих штормовых океанских волн, Хогвартс снова должен был выстоять под новым ударом магической войны. Казалось бы, в силу случившегося занятия в Дуэльном клубе профессора Коулмана должны были стать вдвое более популярными и посещаемыми, но следующие же три дня, минувшие после опубликования леденящей кровь новости, с треском опровергли подобные предположения: группы каждого из курсов основательно поредели, а многие из тех, кто все же являлся на внеклассные занятия, казались куда менее уверенными и решительными, чем поначалу. Война напомнила о себе как нельзя более реально и ощутимо, и в такие моменты даже на первый взгляд стойкие люди поддавались волне безотчетного, липкого, почти осязаемого страха, начисто разрушавшего всякую подростковую браваду. Хотя неизменно находились десятки отчаянных, упорно не понимавших подобной реакции ребят, она тем не менее была вполне объяснимой и естественной в нынешние времена. И пусть волна истерик и панических атак, вторично прокатившаяся среди студентов, была несравнимо меньше и слабее первой, ознаменовалась она как раз одним вечерним занятием в Дуэльном клубе среди старшекурсников, когда прежде упорная и старательная шестикурсница из Пуффендуя вдруг прямо посреди практики ударилась в истерические рыдания, справиться с которыми до конца оказался не в состоянии даже сам профессор Коулман, и Лили Эванс вместе с пуффендуйцем-вторым старостой школы пришлось сопроводить мелко вздрагивающую, не реагирующую ни на какие утешения девушку в Больничное крыло. Мадам Помфри и в этот раз оказалась готовой прийти на помощь, но отчаянный плач бедной девушки, казалось, надолго остался эхом в ушах каждого, кто его слышал.***
В пронизанных тревогами и невольным предательским ожиданием известий о новых трагических случаях днях выпускной курс больше всех прочих студентов погрузился в заботы и тяжелую суету, достаточно трезво и ясно осознавая, сколь мало у них осталось времени до того дня, когда все они станут полноправными взрослыми волшебниками и окажутся в самой гуще пугающих событий. И тем, кто был способен мыслить более глубоко и реально, мгновенно стало ясно, что теперь речь шла уже не просто об экзаменах ЖАБА, баллах и перспективах дальнейшего обучения. Часть слов, сказанных в прошлом году Римусом Люпином во время спора с профессором Уилткисс, становилась почти пророческой, но кардинально переменившийся стиль преподавания защиты в Хогвартсе вселял надежды в сердца многих будущих выпускников, создавая пусть пока и скорее иллюзорное, однако столь необходимое ощущение действий и упорной борьбы. Нынешнему поколению еще предстояло узнать, что порой школьная программа оказывается необходимой отнюдь не для сдачи экзаменов и завоевания собственного авторитета. Вместе с потоком остальных товарищей по учебе, неразлучная четверка Мародеров вновь также оказалась в водовороте суетливых хогвартских будней, нагруженных учебой и десятками прочих забот в довесок. Такие привычные, неотделимые от их имен проделки и эскапады неизбежно отступали в тень, и, хотя славная репутация главных школьных бузотеров и мастеров всевозможных проказ навсегда сделалась неоспоримой и крепкой, как их вторые имена, даже слишком хорошо знакомые с этим букетом поводов для головной боли профессоры, если бы задумались, непременно отметили для себя неизбежное: эти юноши взрослели, становились серьезнее и в чем-то тверже. Они видели цель, следующий отправной пункт, и последний год в Хогвартсе был словно финальным аккордом, ступенькой, что должна была стать стартом для новой дороги. Но какие бы испытания и трудности ни стояли на этом пути, сложно было представить себе четверку парней, ставших роднее кровных братьев, отдельно друг от друга, и сколько бы лет ни прошло, где-то в этих горящих юностью сердцах всегда будет жить огонек их беспечного отрочества и авантюрной страсти к приключениям. Джеймс усиленно готовил команду к следующему очередному матчу по квиддичу, сполна используя два вечера в неделю, отведенные тренировкам, и даже Сириус не высказывал абсолютно никаких возмущений на порой чересчур азартный запал капитана, ощущая полную внутреннюю солидарность с ним. Всей привычной компанией они посещали занятия в Дуэльном клубе и нередко собирались после в гостиной, чтобы обсудить добытые крупицы опыта и знаний, почерпнутые на этих дополнительных часах, и прибавить их к копилке своего нарастающего мастерства. А Римус, как всегда ответственно подошедший к обрисовавшейся на горизонте цели, всерьез занялся подготовкой к изучению ими заклинания Патронуса. Наскоро пересмотрев ту немногую библиотечную литературу, которая затрагивала нужную тему, впитывая свежую информацию с характерным для него природным любопытством, очень скоро он был готов сообщить своим друзьям, что им пора приступить к освоению нового заклинания. И четверка Мародеров, изрядно соскучившаяся по часам самообразования и собственным открытиям не меньше, чем по шалостям и шуточным школьным диверсиям, вновь вступила в игру. В первую же неделю им представился шанс собственноручно убедиться в том, что Патронус в действительности относился к ряду исключительно мощных защитных заклинаний, намного сильнее обычного уровня волшебства, и далеко не всякому даже взрослому волшебнику он был подвластен. Но Мародеры не были бы Мародерами, если бы сдались так легко. Краткий экскурс в теорию, дабы подкрепить уже имевшиеся сведения, оказался вполне эффективным и лаконичным и, на первый взгляд, не вызывал никаких трудностей в понимании. Но буквально в первый же вечер, когда они, тайком пробравшись в один из опустевших классов, попытались претворить ее в практику, троим остальным стало ясно, почему Лунатик с самого начала не питал слишком уж оптимистичных надежд на то, что их довольно способная и талантливая компания быстро добьется желаемого успеха. В теории основа этого в высшей степени мощного заклинания звучала вполне просто и понятно: что может быть проще, чем одно яркое счастливое воспоминание? На деле же их общие испытания начались буквально с той самой минуты, как перед каждым стал вопрос выбора этого самого воспоминания — очень скоро пришел закономерный вывод, что все приходившие в непокорные головы мысли и образы оказывались недостаточными, чтобы мобилизовать духовные силы для столь мощной магии. Раз за разом каждый из них перебирал десятки старых и недавних воспоминаний, но в первые часы единственным достижением становились лишь несколько тонких струек сверкающей белой дымки, вырывавшихся из кончиков волшебных палочек и миг спустя неизбежно таявших в воздухе прежде, чем тот или иной из парней успевал восторженно воскликнуть. — Мерлинова борода, Рим! — в сердцах воскликнул Джеймс на второй день пока безуспешных попыток вызвать Патронуса в пустом кабинете после ужина. Из кончика его палочки только что вновь вырвалась белая сверкающая струйка пара, но так же быстро исчезла без следа. Воспоминание о прошлогодней победе в финале кубка по квиддичу потерпело фиаско вслед за всеми предыдущими. — Это реально оказалось чертовски сложно. Черт, мне кажется, даже с анимагией было полегче. — Ладно тебе, Джим, в тот раз тоже все давалось непросто, — со знанием дела мягко возразил Римус, хотя выражение его лица выдавало крайнюю сосредоточенность и напряженность. Она вполне могла помешать ему достигнуть успеха, но выдернуть из памяти то самое нужное воспоминание по-иному попросту не удавалось. В закоулках сознания Лунатика слишком близко находилось и немалое количество достаточно горьких жизненных моментов. Что касается прошлого большого испытания четверки Мародеров, здесь он мог ручаться за собственные слова с полной уверенностью, поскольку в те давно минувшие годы именно он был тем, кто, как мог, пытался контролировать опасный процесс самообучения троих своих лучших друзей. — Может быть, ни у кого из нас вообще нет настолько сильных воспоминаний? Но так же просто не бывает, — досадливо подал голос Питер, почти отчаявшись и даже опустив палочку, которую безуспешно пронзал взглядом последние пятнадцать минут без остановки. Даже образы его первой поездки в Хогвартс оказались недостаточными. Может быть, оттого, что в то время Питер все еще оставался тихим и одиноким мальчишкой и предательски замирал от вечной тревоги? — Согласен с господином Хвостом, — без тени улыбки ответил Сириус, делая излишне резкий замах, который, строго говоря, был даже не нужен, но получая все тот же результат. — Да твою ж… Парни, я начинаю думать, что у меня на самом деле пиздецки грустная жизнь. Что это такое? — Мы сами видели описание. Это чертовски сложно. Хотя я не подозревал, что настолько, — вынужден был согласиться Лунатик, впрочем, не изменяя своему характеру и продолжая бороться. — Коулман был прав. — На то он и Крутой мужик, — невольно усмехнулся Бродяга, словно бы позабыв о своем возмущении несколько секунд назад. — Будем пробовать дальше. — А что нам остается? — поправив на переносице сползшие очки, Сохатый подхватил его ухмылку и вновь взялся за дело с удвоенной силой. Всерьез сломить его энтузиазм не удавалось еще никому во всем свете. — Лично я теперь не успокоюсь, пока не смогу вызывать великую и мощную хрень, в которой есть столько защитной силы. И они пробовали. Снова и снова. Пока наконец не добились успеха на третий день попыток. И когда уже не слабая сверкающая дымка, но четыре мощные, плотные, словно сотканные из света и тепла облака вдруг неожиданно вырвались из палочек и зависли перед сосредоточившимися, упорными и отчаянными гриффиндорцами, озаряя своим сиянием стены просторного класса, каждый из них испытал несравненное чувство восторга от того, что наконец нашел то самое воспоминание. Питер еще полчаса назад был почти готов поверить в то, что так и не добьется результата. Мысли о детстве, о письме из школы и даже о том самом первом путешествии не подходили в полной мере, но теперь он был уверен в том, какие образы стоит вызывать из закоулков памяти. Он думал о давнем вечере в общей спальне, когда они, одиннадцатилетние первокурсники, наверное, впервые так открыто говорили друг с другом, делились тайнами и секретами. В тот день он по собственной глупости получил нагоняй от строгого декана и, придя вечером в спасительные стены комнаты, был в шаге от того, чтобы предательски разреветься, и, как мог, старался спрятать свое огорчение, забравшись с ногами на подоконник и уставившись в окно. Джеймс был первым, кто опустился на подоконник рядом с ним, окончательно разрушив все границы и с беспечной ухмылкой призвав не вешать нос. Сириус почти мгновенно оказался рядом, хлопнув его по плечу и наградив ободряющими словами. Римус присоединился следом, опускаясь скрещенными руками на изножье ближайшей кровати и глядя на него с мягкой, приветливой улыбкой. Он думал о матери, всегда довольно строгой, но неожиданно засветившейся гордостью в тот день, когда стали известны его достаточно хорошие баллы за СОВ. Вспоминал шумный межфакультетский вечер в общей гостиной, когда Сириус без обиняков сообщил ему, что симпатичная милашка-пуффендуйка Джули по слухам последние несколько месяцев заглядывается на него всерьез, и то, как бурно и стремительно они с девушкой увлеклись друг другом. И в этот неожиданно прекрасный момент он действительно почувствовал, что счастлив. Римус не решался вспоминать о чем-то, что хотя бы косвенно касалось его второй сущности. Но ни мысли о родителях, ни детский азарт и восторг от воспоминания о том, как отец позволял ему, еще вполне здоровому обычному четырехлетнему мальчишке, сидеть прямо на своем рабочем столе среди стопок очень занятных пергаментов, пока он старательно составлял черновой экземпляр своей будущей книги о нечеловеческих духах, ни мелодичное пение матери и доносившийся из гостиной звук старого пианино не дали полного результата. Но теперь, видя прямо перед собой мощный плотный щит из слепящего света, он едва сдерживал рвущийся из груди восторженный смех пополам с изумлением. Парень вспоминал о том раннем утре второго года в Хогвартсе, когда Джеймс, Сириус и Питер не без труда добились от мадам Помфри разрешения навестить его ни свет ни заря, и впервые он проснулся, увидев рядом с собой три обеспокоенные, но вопреки всему дружелюбно улыбающиеся физиономии. Решительные доводы Джеймса и Сириуса в поддержку идеи о становлении анимагами и непрекословное согласие Питера. Трогательную заботу школьной целительницы, а после и Лили, молчаливую, но столь необходимую поддержку даже в простых мелочах. Он думал о бездонных густо-синих глазах и белокурых волосах, накрепко врезавшихся в память, и о невысокой фигурке, выходящей из автобуса и застывшей по ту сторону дороги, прежде чем радостно броситься к нему. Как он поймал Рэйчел Уоллис на лету, крепко сжимая в объятиях, словно и не было этих недель их весеннего разрыва. Вспоминал ее шепот, улыбку, вкус ее губ и мягкие теплые пальчики, отчаянно сжимающие его плечи, взволнованно, но решительно в ту самую ночь Рождества. И эти горько-сладкие на вкус моменты неожиданно оказались столь невероятно сильными. Сириус с самого начала даже не пытался искать необходимое воспоминание в собственном детстве. Первые как минимум десять лет его жизни были сотканы лишь из тошнотворно пышного фамильного аристократизма, тщательно скрывающего под своей маской обычный фанатизм и жестокость. Им с Регулусом было недоступно обычное детское веселье, а те немногочисленные приключения, на которые несколько раз отваживались братья-Блэки, как правило заканчивались наказанием от рассерженной матери, когда он неизменно брал всю вину на себя, получая пощечины, удары по спине или просто холодные резкие окрики, что когда-то резали похлеще любой физической боли. Единственного взрослого человека из его семьи, кто в те годы был настоящей отдушиной для его детского сердца, больше не было в живых, и в первые дни упорных тренировок Сириус попросту не пробовал думать о нем, чтобы не вызвать кардинально противоположных воспоминаний. Но сейчас он вспоминал, как в полдень своего одиннадцатого дня Рождения открыл посылку от дяди Альфарда, и внутри нее оказался весьма удобный складной нож, заколдованный так, что был способен открыть любые замки — настоящее сокровище, мгновенно восхитившее мальчишку настолько, что он еще долго крутил подарок в руках при любом удобном случае, лишь осмотрительно пряча его от матери. Этот нож и сейчас был при нем, знакомой тяжестью оттягивал карман джинсов и, казалось, хранил в себе те самые далекие минуты. Сириус думал о том, как они, будучи первокурсниками, в первые же каникулы на Рождество остались вместе в замке, усердно исследуя каждый его уголок по ночам, а потом едва просыпаясь по утрам, все еще уставшие, но несказанно довольные ночными приключениями. О том, как им впервые удалось оживить с таким трудом созданную карту, и как они наградили друг друга бессмертными прозвищами, ставшими теперь частью их самих. Как в первую ночь полнолуния вместе неслись сквозь мрак Запретного леса, посеребренного мерцанием диска луны. Это пьянящее ощущение свободы и восхищение собственной ловкостью и находчивостью, ветер в ушах при головокружительной гонке на мотоцикле и хохот Джеймса за спиной. Визит к Андромеде пять лет спустя, приторный вкус губ Эммелины Вэнс и наполненные треском костра, мерцанием звезд и смехом большой компании друзей вечера минувшего лета. Истинные мгновения счастья, делавшие его практически неуязвимо сильным. А Джеймс улыбался, щурясь от света наконец созданного Патронуса и чуть запрокинув голову, глядя куда-то сквозь высокий сводчатый потолок. В груди его разливался горячий восторг и искренний светлый трепет, в котором семнадцатилетнему юноше было бы непросто признаться вслух. С самого начала он опасался думать о своих родителях. Они покинули мир так внезапно, страшно и неожиданно, и могла ли сейчас подобная мысль не вызывать боли и горькой тоски? Но, кажется, все-таки знал, понимал с самого начала, что не сможет быть достаточно сильным без них — ведь в том, что ему следовало думать о близких, Джеймс убедился в первый же вечер упорных попыток. И сейчас он действительно думал именно о всех них. О Сириусе, Римусе и Питере рядом с собой, беспечно хохочущих так, что раскатистое эхо разливалось по ночным коридорам Хогвартса, но мчавшихся столь же быстро, как и он сам, спасаясь от пыхтящего на бегу где-то за поворотом мистера Филча. О парнях, ставших ему родными братьями, о которых когда-то в детстве он мог лишь только мечтать. Вспоминал восторг и опьянение их общей победой, когда все трое впервые успешно приняли анимагическое обличие на прогалине Запретного леса, утопающего в осеннем золоте, и окружили поневоле не верящего своим глазам Лунатика, миг спустя вдруг звонко расхохотавшегося нотками абсолютного счастья. Думал о том ослепительно ярком, самом сокровенном в памяти моменте, когда Лили, его милая и нежная Лили произнесла с улыбкой: «Я люблю тебя, Джеймс Поттер!» Солнечные лучи, играющие медью на ее восхитительно пахнущих волосах, тоненькую фигурку в своих объятиях, вкус ее губ при первом поцелуе, от которого земля мгновенно ушла из-под ног, а время словно навеки застыло. Сияние изумрудных глаз, нежный шепот и ласковую улыбку. Все эти люди, точно детали волшебной мозаики, составляли самые светлые части его души, и здесь нельзя было обойтись без двоих самых родных, давших ему жизнь и подаривших беззаботное и прекрасное детство. Джеймс словно видел перед собой маму, улыбчивую, изящную и красивую в любом своем возрасте, отца, своего главного кумира детства, собранного, крепкого и отважного, хотя и временами не менее авантюрного и изобретательного. И, наверное, впервые сполна осознал, что вновь способен испытать неизведанную, таинственную и мощную силу счастья и любви, вспоминая о них и обо всех самых близких и дорогих его сердцу людях. Ослепительное сияние заполняло пространство прямо перед четырьмя гриффиндорцами, отражалось от стен, плясало отблесками на стеклах окон. И Мародеры наконец дали волю рвущемуся из груди восторгу, знаменуя очередную серьезную победу своего прочного братского союза.***
Лили коротко усмехнулась, на секунду отстраняясь и отчаянно зарываясь тонкими пальчиками в лохматую шевелюру любимого парня, прежде чем он вновь настойчиво поймал ее губы своими, подавшись чуть ближе и прижимаясь теснее. Во всем, что касалось ее, Джеймсу все чаще и чаще буквально сносило крышу, а от каждого ее прикосновения и поцелуя по телу, казалось, мгновенно разливались электрические заряды, и в конце концов юношеский организм даже против воли реагировал в точности с заложенным природой сценарием. Если обычно он вполне мог остановиться вовремя, то в минуты, подобные этой, когда горячие ладони сами собой перемещались со щек девушки на ее хрупкие плечи, мимолетно скользили по груди сквозь тонкую ткань джемпера и после самозабвенно сжимались на бедрах, Лили приходилось самой останавливать этот вырвавшийся из-под контроля пыл. И в этот раз она вдруг разорвала поцелуй, отстранилась мягко, тактично, как будто извиняясь. Она и сама не заметила, когда они оба успели с ногами забраться на кровать Джеймса, но, вовремя придя в сознание, девушка вновь спустила ноги на пол, оправляя на груди кофточку и заливаясь слабым трогательным румянцем. Джеймс же мгновенно понял ее без лишних слов — разом потупился, выпрямил спину, словно пытаясь поймать едва не ускользнувший самоконтроль, и, безнадежно сбив очки на лоб, провел ладонью по лицу, после запуская всю пятерню во всколоченные вихры. — Прости, Цветочек, — в голосе его проскользнула искренняя пристыженная вина, о наличии которой могла бы догадаться только сама Лили. Пару секунд он избегал смотреть ей в глаза, и от его самого что ни на есть виноватого вида сердце невольно сжималось в удивительной смеси нежности и сожаления. — Я немного увлекся. В смысле… Понимаешь, это бывает чертовски сложно. — Джеймс… — мягко произнесла она, словно растерявшись и с трудом осознавая происходящее. А ведь еще десять минут назад предполагалось, что она просто позовет только что вернувшегося с тренировки Джеймса провести часок-другой вместе в гостиной, куда уже успели спуститься все остальные их друзья, пока лохматый капитан старательно ворковал над собственной метлой, приводя ту в порядок. Но почему-то чаще всего получалось так, что, оставаясь наедине, рано или поздно они вдвоем переходили к нежным поцелуям. И винить в том одного лишь Джеймса было бы откровенно несправедливо. Тонкая ладошка нашла его ладонь, твердо упершуюся в колено, и сжала теплые пальцы в успокаивающем жесте. Сохатый наконец посмотрел на нее ясными, искрящимися карими глазами, чуть опьяненными и так похожими на расплавленный темный шоколад. И прежде, чем она успела сказать еще хоть что-то, парень неожиданно пустился в долгие извиняющиеся объяснения: — Лил, я правда не хотел так напирать. Просто… Черт, я не мастер объяснять такое, но, понимаешь, это происходит само собой. У парней все совсем не так, как у девчонок, и нам бывает ужасно трудно себя контролировать. Особенно в такие моменты. Это не потому, что я веду себя как пошляк или что-то в этом роде. Я честно не собирался ни к чему тебя склонять. — Джим, — перебила вдруг девушка еще мягче, и на ее губах невольно растянулась такая же смущенная, но совершенно искренняя улыбка. Такая забота и неподдельное чувство вины за излишнюю настойчивость со стороны Джеймса не могли не вызывать уважения, но порой Лили казалось, что он беспокоится даже сильнее ее самой. А последняя мысль, пришедшая после его сбивчивых и нестройных попыткок объяснить мужскую природу, и вовсе поневоле вызвала легкий смешок. — Мой папа — хирург, то есть один из врачей в мире маглов, а я сама собираюсь на курсы целительства в Святого Мунго. Мне семнадцать лет, так же, как и тебе. И неужели ты серьезно думаешь, что я не понимаю совсем ничего о вас, и мне так нужно объяснять различия между парнями и девочками? Извини, милый, но это скорее тебе предстоит узнать еще много нового. — В каком это смысле? — ошарашенно вскинул голову Джеймс, и глаза его за стеклами очков расширились так изумленно, что из груди Лили вновь вырвался смешок. — В таком, что зря ты думаешь, будто мы не испытываем совсем ничего близкого. Или что я тебя не понимаю. Просто… — маленькая пауза вновь повисла в притихшей общей спальне мальчиков, но теперь показалась куда менее неловкой. Лили осторожно переместила ладошку на щеку Джеймса, невесомо очерчивая кончиками пальцев линию скул, и он, чувствуя, как постепенно растаяло недавнее напряжение, счастливо и совершенно очаровательно улыбнулся в ответ. Зеленые глаза глубоко всмотрелись в карие, полностью завладев всем вниманием, и их прекрасная обладательница наконец завершила столь личную тему своим совершенно честным объяснением: — Я не думаю, что сейчас для этого подходящий момент. Извини, если иногда случайно даю тебе ложные надежды, но мне кажется, что для чего-то настолько личного нам с тобой нужен немного другой момент. И другое место. Джеймс, ты ничуть не обидел меня, и я полностью тебе доверяю. Однажды это точно случится. Просто не сейчас. Понимаешь? — Да, — совершенно честно ответил он, в свою очередь спустив ноги на пол и даже первым поднимаясь с кровати. Обернулся к девушке, протягивая руку, и с такой очаровательной мальчишеской улыбкой добавил гораздо более беспечным, шутливым тоном: — Пойдем-ка лучше к ребятам, пока Бродяга не начал там строить свои недвусмысленные теории. Хватит с нас и школьных сплетен. Она снова усмехнулась, легко, солнечно и весело, и без тени сомнений вложила свою ладошку в предложенную ладонь Джеймса, поднимаясь на ноги и вместе с ним направляясь к двери, ведущей из спальни к крутой лестнице. И пару мгновений спустя они наконец показались в поле зрения друзей, расположившихся в излюбленной дальней части общей гостиной Гриффиндора, держащиеся за руки и оба улыбающиеся с самым что ни на есть обычным и будничным выражением на лицах. — Глядите-ка, кто вернулся! — в точности соответствуя предсказанию Джеймса, Сириус первым среагировал на появление пары в гостиной и, изобразив самое красноречивое выражение лица из своего богатого арсенала, ухмыльнулся с откровенно довольным видом. — Мы уж было думали, что не дождемся вас в ближайший час. Кое-кто даже порывался отправиться на поиски, но я не смел позволить помешать двум счастливым влюбленным, — не менее красноречивый взгляд метнулся в сторону Алисы, но та, сердито нахмурившись и отчего-то залившись густым румянцем, скрестила руки на груди и в знак возражения только лишь фыркнула. Зато Марлин, похоже, подначки Блэка оценила по достоинству, глядя на подругу и капитана факультетской сборной с нарочито невинным и в то же время заговорщицким видом. — Спасибо большое тебе за заботу, Сириус, — с убийственной долей иронии, по силе своей способной посоревноваться с Лунатиком, ответила Лили, спокойно отпуская руку Джеймса и устраиваясь на диване рядом с подружками. Сам Бродяга, вальяжно развалившийся в кресле, приглашающим жестом указал на соседнее, глядя в глаза лучшему другу до невозможности проницательно и недвусмысленно. Сохатый же в долгу не остался и без обиняков ответил другу своим излюбленным жестом, но, впрочем, все так же беспечно усмехнулся и занял радушно предложенное вакантное место, сразу же переводя тему в другое русло: — И где же нелегкая носит нашего любимого старосту и малыша Питера? — Господин Хвост до сих пор не изволил вернуться с прогулки в компании милой дамы, — с готовностью сообщил Блэк, позабыв о собственных намеках и подначках. — А господин Лунатик был поспешно призван к обязанностям старосты, но, думаю, скоро они оба должны… Что ж, а вот и он, легок на помине! Звук закрывшегося портретного проема оборвал его на полуслове, и в гостиную действительно вошел Римус, скорым шагом направляясь прямиком к их компании. Но что-то в непривычно твердом, напряженном и сосредоточенном выражении лица невольно заставило сердца Джеймса и Сириуса сжаться в тревожном предчувствии. А когда Лунатик подошел вплотную, неожиданную перемену заметили и все остальные, как по команде уставившись на своего старосту, и Лили первой озвучила общий вопрос: — Рим, что-то случилось? — кажется, еще до того, как ответ прозвучал, все они уже представляли, что именно услышат, и мгновенно напряжение натянутой струной повисло в пространстве между компанией старшекурсников, еще миг назад собиравшихся просто провести обычный расслабленный вечер до ужина вместе. Римус же ответил не сразу — обвел взглядом каждого по очереди, надолго задержался на Сириусе и Джеймсе, но, остановившись на последнем, обратился именно к Лили: — Лили, нам нужно идти. МакГонагалл собирает всех старост в своем кабинете. Глаза девушки изумленно распахнулись, отчетливо уловив отражение этого самого напряжения в голосе друга, однако она не стала задавать лишних вопросов, интуитивно ощутив, что тема собрания станет отнюдь не приятной и крайне тревожной — похоже, в Хогвартсе случилось что-то крайне серьезное или даже опасное. Но мысли ее озвучил Джеймс, не разрывая зрительного контакта с другом и напрямую спросив: — Лунатик, серьезно, что произошло-то? Еще минуту Римус молчал, с некоторой осторожностью оглянувшись на девушек и как будто размышляя над тем, стоит ли говорить о случившемся при них. Но, видимо, взвесив все «за» и «против» и, очевидно, убедившись в неизбежности скорого раскрытия происшествия, наконец сообщил: — Кто-то оставил рисунок Черной метки в одном из коридоров подземелий. Такой, как писали в газетах. Знак Пожирателей смерти. Алиса испуганно охнула, прижав кончики пальцев к губам, Марлин едва удержала точно такое же восклицание, Эммелина, казалось, мгновенно побледнела, болезненно закусив нижнюю губу, а Лили на мгновение так сильно сжала ладошки на собственных коленках, что почувствовала, как ногти царапают кожу даже сквозь ткань джинсов. Сириус и Джеймс переглянулись с выражением абсолютного изумления пополам со вспышкой ярости, а, оглянувшись вновь на Римуса, мгновенно уловили в его глазах точно такую же смесь эмоций. Казалось, что эти слова могли быть обычными школьными страшилками, раздутыми слухами, но никак не правдой. Какой же невероятный безумец станет оставлять подобные рисунки на школьных стенах, да еще и после всего того, что каждый день попадает на страницы «Ежедневного пророка»? Вот только они четверо прекрасно знали или хотя бы были очень близки к правде в своих догадках о том, что в стенах замка действительно могли давно появиться подобные безумцы — но такой неожиданный открытый и в высшей степени бессмысленный выпад казался откровенным промахом и глупостью, единственным достижением которой могла стать разве что растревоженная, напряженная суета среди профессоров и банальное устрашение. Однако ничуть не меньше они были уверены и в том, что МакГонагалл не стала бы экстренно собирать у себя всех старост и тем более сеять панику без причины. — Идем скорее! — придя в себя, опомнилась от растерянности Лили и мигом вскочила на ноги, направляясь в портретному проему. Джеймс, ощутив, как в груди все вдруг сжалось холодной тревогой, уже поднялся было за ней, но Римус лишь коротко отрицательно мотнул головой, глядя ему в глаза, и серьезным, неожиданно спокойным голосом пообещал: — Я не отойду от нее ни на шаг, Джеймс. Но нам действительно нужно поспешить. Непоколебимая твердость в его голосе лишь отчасти успокоила Сохатого, но, привыкший безоговорочно доверять своим друзьям, он все-таки согласно кивнул, так и оставшись стоять подле своего кресла. Минуту спустя Римус и Лили уже исчезли за портретом Полной дамы, а еще через четверть часа слух достиг каждого в гостиной Гриффиндора, предсказуемо разлетаясь по замку, как осенняя листва на ветру. И еще до того, как собрание старост успело завершиться, группа старшекурсников, как и многие другие студенты, успели добраться до злосчастного левого крыла подземелий и собственными глазами увидеть отвратительную зловещую метку, в точности такую, какая однажды была описана в заметке: жуткий череп и длинная змея, высунувшаяся наподобие языка. Знак жестокости и скорбной трагедии. Предвестник смерти.***
Эйвери влетел в пустую спальню совершенно бесцеремонно, с такой силой распахнув дверь, что та звонко треснулась о стену, а старые петли жалобно заскрипели. Мальсибер и Макнейр разом вскинули головы, уставившись на своего негласного, самопровозглашенного лидера, едва не мечущего молнии из темных глаз. Лицо его стало бледнее обычного и исказилось гримасой ярости. За ним поспешной, своей характерной паучьей походкой ступал Снегг, казалось, еще более мрачный, чем обычно. — Я надеюсь, что это не был никто из вас, идиотов! — без обиняков выкрикнул он, пока Северус благоразумно захлопнул за ним дверь и так и остался стоять за спиной, сохраняя холодное спокойствие, так странно резонирующее с откровенной пылающей злостью однокурсника. — Ты в своем уме? — задохнувшись от возмущения, так же перешел на крик Мальсибер, вскакивая с кровати и на секунду позабыв о всяческих чинах и фамилиях, в которых, к слову, ничуть не уступал разгневанному Эйвери. — Мы не настолько беспечные идиоты, чтобы выкидывать такие детские и бездумные номера! — Зато вы больше других вечно любите трепаться! — не унимался Эйвери, переводя взгляд с Мальсибера на Макнейра, не менее возмущенно ощетинившегося, но так и не поднявшегося на ноги. — Можно подумать, ты у нас такой ответственный и молчаливый, — пробормотал в ответ он, но переходить на откровенный крик так и не решился. — Кто-нибудь из молодняка решил позабавиться. В голову не приходило, нет? — Приходило, — с тем же ледяным спокойствием вдруг отозвался Снегг, ощутимо сбрасывая яростный накал в комнате и заставляя всех присутствующих обернуться к нему. — Блэк и Крауч в один голос твердят, что не делали этого и никому не говорили о себе. — Но ведь кто-то, черт возьми, додумался намалевать на стене Черную метку! Вы полагаете, это всего лишь знак? И его можно размещать где угодно? — пустился в новые возмущения Эйвери. И эта его искренняя преданность идее и неожиданная серьезность по части скрытности так странно контрастировали с привычным давешним самодовольным образом. Как будто бы в последнее время он вдруг стал относиться к собственному предназначению в действительности осмотрительнее. — Мы не хуже тебя понимаем, зачем носим ее, Эйвери, так что остынь! — не остался в долгу Мальсибер, слегка согнув в локте левую руку и, не отрываясь, глядя прямо в глаза собеседнику. — Всякие разные слухи давно уже летают по замку. О Темном Лорде, о всяких случаях с маглами и грязнокровками. Это мог быть кто угодно. И не факт, что обязательно с нашего курса и факультета, — вступился за товарища Макнейр, и, похоже, слова обоих смогли на какое-то время остановить пыл третьего. Эйвери не нашелся, что сказать на сей раз, но Снегг, точно резюмируя сказанное в порыве спора, неожиданно принял их сторону: — Это в самом деле мог быть кто угодно. Но, значит, разговоров по замку ходит гораздо больше, чем нам казалось. В таком болоте чепухи и трепа гораздо легче затеряться. По-вашему, им всерьез удастся обнаружить виноватого? А если и да, в конце концов все сведут к жестокой и тупой шуточке начитавшегося «Пророка» идиота и назначат ему наказание. Подумали бы лучше об этом. На какое-то время в стенах спальни повисла звенящая тишина — слизеринцы молчали, лишь изредка переглядываясь и размышляя над высказанной версией, бесспорно, наиболее холодно и беспристрастно мыслящего среди них. И невольно пришли к заключению, что в них было куда больше истины, чем в минувшем отчаянном споре. Кем бы ни оказался неожиданный отчаянный «творец», едва ли он напрямую был связан с Темным Лордом и со всеми ними. Встревоженные слухи давно прокатились по всей стране масштабной волной, а достигнув стен Хогвартса, затопили и его, рассыпаясь по коридорам и подземельям. И в такой кошмарной суете, когда, между тем, действия их более зрелых товарищей за пределами школы уже давно становились открытыми, им и в самом деле могло стать гораздо легче скрываться. От всяких любопытных и бесцеремонных личностей, вроде вездесущей компании четверых гриффиндорских дружков, любивших совать носы не в свои дела.***
На следующие несколько дней Хогвартс словно замер в тревожном ожидании. Волна тревог, страха и бесконечных пересуд вновь прокатилась под тысячелетними сводами, а помимо активных обсуждений среди студентов начались настойчивые выяснения со стороны преподавательского состава. Экстренно созванное собрание мобилизовало и старост, положив начало долгим расспросам и пристальному вниманию, усилившемуся втрое по сравнению с привычным. Но, несмотря на все усилия, спустя неделю создатель жуткой метки на одной из стен подземелья так и не был установлен, и атмосфера подозрения, недоверия и опасений прочно укоренилась внутри стен школы, столь непривычная, совсем не характерная для Хогвартса. Однако таковой была новая реальность, и, как и всей остальной стране, многовековой школе волшебства предстояло научиться существовать в ней. То ли подстегнутые тревожным происшествием, то ли взбудораженные нарастающей паникой среди людей, или, быть может, воодушевленные достижением первого успеха в отработке заклинания Патронуса, Мародеры включились в действия с еще большим азартом и самоотдачей, и спустя еще несколько дней тренировок уже без особенных трудностей призывали столь мощную защиту. И, хотя до самой вершины мастерства в данной области — до телесного Патронуса — им предстояло пройти еще не через одну попытку, даже мощное, сотканное из теплого белого света облако, всякий раз являющееся по зову, было способно спасти жизни во многих критических ситуациях. И, когда четверо друзей пришли к такому оптимистичному выводу, новый вопрос тут же поставил перед ними очередное испытание. На сей раз первым, кто высказал вполне резонные сомнения, оказался, как ни странно, Сириус. В один из поздних вечеров, после того, как каждый из них призвал Патронуса как минимум по три раза, Бродяга вдруг озвучил вполне резонную мысль, с которой предсказуемо согласились все остальные. Она была, в сущности, закономерно проста и логична, а потому и так легко побудила четверку Мародеров к новым действиям. Бродяга заметил следующее: всем им четверым столь мощное заклинание поддалось далеко не сразу, и, хотя теперь они наконец сполна отработали его применение на практике, нюанс состоял в том, что практика эта осуществлялась ими в полнейшей безопасности, в пустом классе, освещенном десятками свечей и, в сущности, не представляющем собой никаких угроз. Но вот в реальном мире, что ждал их за порогом этого замка, дело обстояло совсем иначе, и им требовалось проверить себя в совершенно других условиях, прежде чем с полной уверенностью добавить мощное защитное заклинание в свой богатый арсенал. Решение же нашлось простое и изящное, и все четверо единогласно согласились с ним, словно заранее знали, что ознаменовать завершение своего личного испытания им предстояло именно там. Мародеры решили отправиться в чащу Запретного леса, куда более опасного и пугающе таинственного — ведь там, где за каждым поворотом может скрываться самая что ни на есть реальная, а порой и смертельная угроза, они сполна смогут опробовать свои новые навыки. Отправляться в лес решили как можно скорее — до нового полнолуния оставалась всего неделя, и факт этот отразился не только на самочувствии Лунатика, но и на многих обитателях волшебного леса, и даже несмотря на весь авантюрный пыл и юношескую браваду, храбрым гриффиндорцам было необходимо об этом помнить. В выбранный день им пришлось дождаться, когда время перевалило за полночь, гостиная факультета наконец опустела, бдительность девчонок и товарищей помладше значительно ослабла, а почти вся башня Гриффиндора постепенно погрузилась в сон. И тогда Сохатый, Бродяга, Лунатик и Хвост, вооружившись верной картой и мантией-невидимкой, уже хорошо знакомым, отточенным до автоматизма путем выбрались из замка, успешно преодолели школьную территорию и наконец оказались на опушке Запретного леса, здесь наконец освободившись от необходимости скрываться и настороженно, но уверенно и отважно двигаясь вглубь, в самую чащу, гонимые азартом и жаждой новых побед. Удача предпочитает смелых, и в истинности этого старого, как сама древность, выражения им предстояло убедиться в очередной раз, когда все четверо, несмотря на дышащую в спину опасность и неизвестность на расстоянии вытянутой руки, успешно и безукоризненно смогли применить новое заклинание, и яркий свет четырех мощных, словно сотканных из лунного сияния плотных облаков озарил их силуэты в окружении раскидистых деревьев и густых колючих кустов. Пораженные собственным успехом, находчивостью и той самой удачей, они не сдерживали рвущегося наружу восторга, сильнее, чем все испытанные в предыдущие дни, и, позабыв об опасности быть обнаруженными местными обитателями, радостно восклицали, кричали и почти истерично смеялись, и эхо голосов разносилось высоко в ночном небе, разливаясь по закоулкам густого леса и тая где-то в тенистой пустоте. А после они долго сидели прямо на этой прогалине в темной чаще ночного Запретного леса, опустившись на старое поваленное дерево и глядя друга на друга, бесконечно довольные и гордые собой. Теплые лепестки пламени отплясывали в сотворенном заклинанием сосуде, пуская жутковатые длинные тени по медленному кругу и освещая лица парней с искрящимися возбужденным восторгом глазами. Они сидели плечом к плечу, говоря о самых простых, почти бессмысленных вещах, и недавние тревоги как будто растворялись в ночи, уступая место знакомому азарту и опьянению свободой и молодостью. И только лишь некоторое время спустя Джеймс, мигом посерьезнев, вдруг произнес твердым и непоколебимо уверенным голосом: — Парни, мы все-таки сделали это. Мы освоили нереально сложную защитную магию, и, думаю, вряд ли кто-то, кому предстоит узнать о наших способностях на себе, будет этому рад. Но, во имя штанов Мерлина, не только этим сдвинутым фанатикам демонстрировать свои охренительные силы и дутое гребанное превосходство. И я скорее отдам свою жизнь, чем позволю им добраться до кого-нибудь из вас или вообще из моих близких. И, пока жив, буду делать все, чтобы остановить как можно большей этих жалких прихвостней поехавшего головой психопата. — Сильно сказано, старик, — подал голос Сириус, внимательно посмотрев прямо в глаза лучшему другу, что сейчас, при свете огня в ночи, казались почти черными. И, кажется, почувствовал, что скажет он, даже прежде, чем слова решительно и рьяно сорвались с губ Джеймса. — Поклянемся! — воскликнул он, вскакивая на ноги и оборачиваясь к троим своим друзьям с той самой твердой и безрассудной смелостью во взгляде. — Поклянемся, что будем защищать друг друга и всех, кого сможем, до самого конца. И я скорее умру, чем позволю Пожирателям и их самохвальном Лорду прогнуть под себя всю магическую Британию. И они даже не успели еще ответить, как Сириус, вдруг усмехнувшись, с удивительной ясностью припомнил один закат на рубеже первого курса, а пальцы его крепко сомкнулись на ноже дяди Альфарда, по привычке спрятанном в кармане джинсов. Тогда они тоже дали клятву. Свою первую серьезную клятву, куда более торжественную и важную, чем даже пугающий своей расплатой Непреложный обет.***
— Поклянемся! — произнес вдруг Джеймс, выставив вперед ладонь в странно торжественном жесте. Закатное солнце играло бликами на стеклах его очков, а карие глаза были полны решимости и восхищения собственной неожиданной идеей. — Давайте поклянемся, что всегда, что бы ни случилось, будем друг другу братьями. Один за всех и все за одного. Мы — Мародеры. И всегда будем держаться вместе. — Отличная идея, друг, — согласно кивнул Сириус, вскакивая на ноги следом за ним, и, предвещая скорые вопросы, первым высказал свое предложение, доставая из кармана подаренный дядей Альфардом нож и показывая его друзьям. — Но нам не нужны всякие заклинания и обеты. Мы будем клясться на крови. И так точно станем друг другу братьями. С этими словами он первым закатал рукав собственной рубашки, защищая ткань от возможных следов, и Джеймс немедленно последовал его примеру. Римус, переведя взгляд с одного решительного лица на другое, согласно кивнул и без колебаний рванул собственный рукав вверх так сильно, что пуговица на манжете отскочила, затерявшись где-то в траве, но он даже не обратил на это внимания. Ни пафосность речи, ни почти детская непосредственность нисколько не разубедили его, поскольку он чувствовал то же, что и они — абсолютную убежденность в верности каждого следующего шага. Питера от взгляда на нож в руке Сириуса невольно передернуло. Он не мог с уверенностью сказать, так ли легко получится вскрыть свою ладонь ради этого своеобразного ритуала. Не не мог и отступить, отвернувшись от своих друзей, поскольку навсегда лишился бы их доверия и той теплоты и связи, что зародилась и расцвела между ними за этот незабываемый первый год в Хогвартсе. Потому и он осторожно закатал рукав, готовый ко всему, что последует за этим. Сириус первым нажал лезвием на кожу собственной левой ладони, одним быстрым и решительным движением оставляя глубокий порез, и только брови его сосредоточенно свелись на переносице, скрывая эмоции боли на аристократически красивом лице. Джеймс перенял нож следующим, и лишь левое веко его едва заметно дернулось в тот миг, когда лезвие, сверкнув в лучах закатного солнца, взрезало кожу, выпуская наружу теплую алую кровь. Римус перенял ритуал во все том же молчании, и его лицо не выразило ровно никаких болезненных эмоций — он давно привык терпеть куда большую физическую боль, нежели жгучее ощущение от порезанной ладони. Неожиданно густая кровь вдруг обильно и резко выплеснулась за края раны, закапала по кончикам пальцев на землю, и этой окровавленной ладонью он передал их новое ритуальное оружие Питеру. Мальчик невольно сглотнул, предчувствуя резкую боль, но перенял острый предмет без особенных колебаний. Лезвие блеснуло в четвертый раз, Питер закусил нижнюю губу, задержав сорвавшийся на секунду вздох, и четвертый из Мародеров пустил собственную кровь струиться по ладони. — Клянусь, что всегда буду вашим братом и скорее умру, чем предам любого из вас! — столь же твердо и торжественно произнес Джеймс, первым протягивая раскрытую ладонь вперед, и Сириус тут же накрыл ее своей, крепко соединяя и позволяя бегущей из ран крови смешаться. — И я клянусь, — ответил он коротко, но не менее твердо, и одинаковые улыбки немедленно зажглись на их с Поттером лицах. Они с рождения были родственниками по крови, но словно только сейчас окончательно стали таковыми, пройдя через их собственное испытание, дав клятву верности, которая навсегда останется их общей тайной. — Клянусь, — эхом отозвался Римус, накрывая их ладони своей, и горячая густая кровь из его раны вновь заструилась сильно и быстро, сбегая по всем трем сцепленным рукам мальчишек и капая на сочную июньскую траву. — Клянусь, — шелестящим шепотом ответил Питер, смыкая их замок верности и дружбы, и первый твердый ритуал Мародеров был завершен. Ветер ерошил волосы четверых двенадцатилетних мальчишек, только что окончивших свой первый год обучения в Хогвартсе, скользил прохладой по лицам, пока они неотрывно смотрели в глаза друг другу, не разжимая ладоней. Они поклялись быть верными друзьями, братьями, и останутся ими до самого конца.***
— Как в старые добрые времена, верно? — с ухмылкой переспросил Сириус, на сей раз первым вставая на ноги и уже готовя свою левую руку. Вынул из кармана нож и коротко продемонстрировал друзьям, вызвав знакомые особые улыбки на их лицах. — Кажется, пришло время для новой Мародерской клятвы, — лезвие легко и резко прошлось по коже чуть пониже старого тонкого шрама, взрезая новую рану, и он обернулся к Джеймсу, протягивая тому нож и словно сошедшим со страниц прошлого торжественным тоном напоминая: — Кажется, ты был следующим в прошлый раз, Джимбо. Джеймс вновь ухмыльнулся, принимая знакомый предмет из рук друга и невольно чувствуя, как потеплело в кончиках пальцев. Рукав рубашки задрался повыше, и миг спустя горячая кровь заструилась по раскрытой ладони, вновь так же торжественно растекаясь между пальцами. Римус перенял их личную эстафету следующим, и второй порез оказался таким же глубоким, как и предыдущий, а темная в освещенной лишь маленьким заколдованным огоньком ночи кровь мгновенно побежала по ладони, стекая по пальцам и капая на сырую землю под ногами. Питер вновь внутренне подготовился к неприятной боли, но сделать это во второй раз в жизни, в семнадцать лет, оказалось даже проще. И очень скоро и под его старым шрамом красовался новый порез. — Я клянусь, что сдержу свои предыдущие слова, — произнес Сохатый, протягивая раскрытую вверх ладонь. Бродяга вновь накрыл ее своей, накрепко соединяя пальцы и без тени сомнений отвечая: — Клянусь, что буду бороться и умру за любого из вас. Я буду рядом, пока существует наш бешенный мир. — Клянусь, — тут же отозвался Лунатик, сцепляя свою ладонь поверх их и вновь позволяя собственной крови смешаться с кровью лучших друзей. — И я всегда буду вместе с вами. Как мы и обещали. До самого конца. — Клянусь, — словно эхо, прозвучал в ночи голос Хвоста, завершившего второй главный ритуал в истории Мародеров. — До самого конца. Подрагивающее в стекле пламя бросало слабые отблески на лица четверых гриффиндорцев, отражаясь искорками в глазах. Ночные звуки Запретного леса словно смолкли на миг, внимая торжественному обещанию, и высокое чернильное небо над головой поймало отражение голосов, запечатлев их в звездной вечности. Они дали клятву на крови и перед лицом своих верных братьев обязались сдержать ее даже ценой собственных жизней.