зеркальный коридор

      Леви ощутил, будто его поглотила тьма, но тьма не холодного зеркального коридора. Он за его пределами. Ему не холодно и не жарко, а кислород какой-то лишь чуть теплый и суховатый. Перед ним расстилается безликий ковер пустоты, давящей и бесконечной. Неизвестной — а потому и жуткой. Леви словно утоп в формалине, медленно сжигая в едком веществе остатки себя, путаясь в нитях темной материи. Он на момент думает, что вовсе не рождался, никогда. Но он рождался… сердце билось до сих пор, он дышал, пусть дышал сбито и хрипло.       И почему-то где-то под правым ребром становилось чуть тепло от Ничего. Состояние юноши похоже на сон или дрему. Он потерялся, его утянуло окончательно за той частью души, что всегда — с пеленок самых — находилась где-то в космосе. Просыпаться не хотелось, не хотелось жить дальше. Хотелось потеряться средь звезд, собрать их слабого света столько, чтобы возможным стало зажечь одну-единственную белую точку на каменном потолке подземелья.       Когда Леви почувствовал, что его встряхнули, он подумал лишь об одном. не надо. не забирайте меня отсюда.       В мимолетном мире ни удушливого тумана прошлого, ни боли — совсем ничего лишнего. Душный минимализм паскудного существования.       Он забыл уже тот факт, что несколько минут назад какие-то ебанутые зажали его в подворотне, содрали с него штаны и высекли ремнем, следы от которого могут однажды напомнить о себе остатками шрамов. Зачем они сделали это? Быть может, сочли именно это лучшим унижением? Правда что, зачем просто мордой в грязь, если можно мордой в грязь и по голой жопе ремнем? Не забирайте, я не хочу возвращаться в этот мир, мне хватило, — так мыслил Леви.       Но смерть не пришла и не заключила его в вечные объятья: его лишь ненадолго выкинуло за пределы реальности. Вот он, начал ощущать боль, ноющую внутри и едкую, как от соли, на коже. Начал контролировать свое чуть живое дыхание. Потащиться, хромая, жить дальше?       Почувствовал, как быстро, но изнуренно бьется сердце. Глупый орган, если честно: он бесчувственный, лишь гоняет кровь по сосудам. За эмоции отвечает центральная нервная система, за чувства — нервные окончания по всему телу.       Щекой и ладонями он ощутил мелкие камешки на дороге… в ранку на ладони забилась пыль — гноиться бы не начало.       Леви приподнял словно налитую свинцом голову и попытался привстать. С несколько секунд на стеклянных глазах неровно лежала темная краска, а на виски давило до онемения. Потом словно начала действовать местная анестезия, но где-то в недрах сознания умершим зернышком затаилась маленькая белая точка на каменном потолке подземелья.       Юноша хоть и медленно, но с успехом отталкивался от земли. Ему больше не хотелось лежать и ждать чего-то, попутно рассуждая ни о чем. Это медленно начнет его убивать. Аккерман младший взял себя в руки и стал вновь казаться настолько выносливым и сильным, насколько сейчас возможно. Чем больше он даст слабину — тем хуже будет ему же.       Надо казаться как можно более непробиваемым, пряча в черепной коробке сплетения звездных дорог, в душе — частицу космоса в подземном городе, а под правым ребром — теплый кусочек Ничего.       — Очнулся?       Леви ничего ему не ответил и местами дергающимися, как у сумасшедшего, руками стал поправлять на себе одежду и криво-косо стягиваться повыше на теле ремнем. Даже если придется еще пожить — сидеть он еще долго нормально не сможет, как и спать на спине. А долго ли еще жить?       — Какого черта молчишь, коротышка? Я что, зря тебе череп не вскрыл и аж руки развязал?       — Что ты хочешь услышать от меня? — голос Леви был хриплым.       Он стоял на коленях только потому что сейчас это было удобно, только поэтому. Ни на что иное тело сейчас не способно, а если и способно — то на такую ничтожность, что самому становится одновременно жалко и смешно. И тошно.       Космос где-то теряется.       На самом деле, мужчина ничего особенного и не хотел услышать. Он сам не знал, зачем он спросил столь очевидное. Очнулся ли коротышка? Да вот он, открывает глаза и смотрит своими стекляшками в пустоту, а потом пытается привести себя в порядок.       А еще мужчина сам не знал, зачем он развязал Леви руки. Точнее, знал лишь примерно.       Чтобы посмотреть, как тот, находясь одной ногой в могиле, поднимается из грязи, как в ужасной обстановке он думает о том, чтобы не выходить за последние рамки приличия. Как стыдится больше самого себя, чем других. Как хочет выглядеть сильным, имея внутри стержень из стекла и что-то жутко-неизведанное. Существуют сильные несгибаемые люди с металлическими позвоночниками и бронированными нервами. А есть Леви — и он тут же разлетается осколками в разные стороны. Он остается тенью стеклянного человека. И вскоре вновь соберется по кусочкам.       Это было отвратительным: все, что сейчас происходит. Сглупил, а потом сдался и смирился со своей дальнейшей судьбой, в точности о которой он ничего не знает. К сожалению, Рави он помочь так и не смог. Это ведь уже в прошлом? Не нужно жалеть, правда же?       Леви хотел убедить себя в том, что все сейчас в порядке и что иначе не вышло бы.

***

      Игла лежала на полу, а в руках мужчина уже держал небольшое подобие то ли сундука, то ли сейфа. Насколько мальчик уточнил, на замок нужно воздействовать кислотой, а где ее брать — он не знает. На самом деле он знал, но надеялся, что ему поверят.       Однако этому человеку кто-то выложил все до мелочей, словно дал инструкцию к Рави.       — Не ври мне. Ты же уже понимаешь, что я хочу у тебя забрать.       — Я не понимаю, — дрожащим голосом ответил ему ребенок и повернул голову в сторону выхода. — У меня ничего нет.       Что он хотел там найти? Конечно же, ничего особенного — он как раз ожидал не увидеть там ничего, кроме закрытой двери, просвечивающей лишь внизу и пропускающей совсем чуть-чуть искусственного мертвого света в домишко. Мальчик старался не смотреть на труп матери, который тут, брошенный, и сгниет. Он старался не вспоминать о том, что Жаннет вообще существовала когда-либо.       Его переспросили. И он не то, чтобы обнаглел, он просто не услышал, на несколько секунд будучи укрытым за стеной своих раздумий.       — Сопляк, мне еще раз повторить? Кулон. С кислотой. Мне тебя обшарить? Или если я напомню…       — Не надо, — Рави продолжал медленно сдаваться, он снял с шеи кулон-сосуд и протянул мужчине. Нет. Не надо напоминать. Мальчишка знает, что того Леви убьют, если делать не то, что говорят.       Замок отпал под воздействием кислоты. Ребенок уже понимал, что на здешнюю обманку член группировки, скорее всего, не купится. Рави не ошибся. Этот человек, только открыв коробку, сразу начал шариться по внутренней стороне крышки. Он ударил по «второму дну» ладонью, а потом подцепил и снял кусок плотного картона.       Вот она. Та самая тетрадь с записями, которую отец говорил хранить. Информация, которая находится в ней, по идее бесценна, и можно наплевать на то, что в полости подобия сейфа лежит туча всяких древних монет, колец и прочей ерунды. Настоящее сокровище — толстая потрепанная тетрадь с потертой выцветшей бумагой.       На несколько секунд Рави было пожалел о том, что сдал семейную ценность какой-то банде. Информация «по идее бесценна», а он пренебрег ей, потому что… где-то внутри слышится крик знакомым голосом. видятся остекленевшие серые глаза. видится космос. он мог умереть. и до сих пор может. человеческая жизнь не «по идее бесценна», а четко бесценна.       … он не мог, пусть чужими руками, но убить того парня ради богатства, которое он должен был хранить, ибо так сказали родители.       Рави почему-то стал жалеть меньше. Ему не стало легче настолько, чтобы он захотел улыбнуться, однако он чувствовал, что его уже не так гложет совесть за то, что он предал вещь. Ведь он предал вещь, но не предал человека, который хотел спасти его и сейчас наверняка терпит боль за него же.       Мужчина сказал, чтобы Рави не сопротивлялся и закинул его на свое плечо. Это удобнее, чем вести его за руку, так ему сложнее будет ускользнуть. В руке взрослого потрепанная старая тетрадь с не такой уж и бесценной информацией.       Он идет к выходу, не оборачиваясь на труп Жаннет, чья кровь уже давно высохла, а от самого тела начинает тянуть не самым приятным ароматом.       Рави больше не вернется в этот дом. Наверное, никогда.

***

      Они увидели друг друга.       Леви смотрел как сквозь стекла неправильно подобранных очков — мир вокруг и лица стали расплывчатыми, а резкость все еще не возвращалась. Но остатки здравого смысла подсказывали, что вон те мужчина и мальчик — наемник Кенни и Рави. Что происходило в доме, он не знал, однако когда подметил тетрадь в руках члена группировки, понял, что сопляк сдал ему то, что бережно хранил, то, за что они боролись.       Мальчик сам сделал так, что ему же теперь защищать больше нечего.       На лице ребенка можно было бы прочитать некоторые эмоции. Он выглядел потерянным, заблудившимся в собственных сомнениях, но одновременно не жалеющем о своем выборе. Да, он волновался о том, что будет дальше, но не совершенно не думал, что неправильно поступил. Он отдал бумажки за человека — и он собой даже гордился… гордился бы. Не время. Не время для того, чтобы думать о себе, чтобы копаться в своей душе, порой обжигая пальцы о раскаленные концы оборванных струн в ней.       В зеркальном коридоре холодно. Колко-темно.       Издали к Леви Аккерману приближается неточное, но его отражение. Ребенок с каштановыми волосами и серыми с зеленым отливом глазами. Он не похож на него внешне, но является его отражением… неточным.       Мальчик тихо спросил у наемника, может ли он подойти к Леви, и в его голосе слышна тонкой потертой нитью мольба. Странно, что над его просьбой задумались и не стали сразу говорить «нет».       Ему разрешили, пусть и «только шустрее».       Под тремя пристальными взглядами маленький человек, которому больше нечего терять, по-детски неуклюже, но осторожно обнял другого такого же. Совсем недолго. Хотелось остановить время и навсегда остаться так, остаться на месте, прижимаясь к обезумевшему горячему телу «коротышки с УПМ», только вот…       … он должен понимать время. Рави никогда четко не понимал времени и не умел читать его по часам, но тот факт, что время нужно понимать и беречь, он знал.       Сейчас у него было больше времени, чем он думал. Ошибся, использовав всего десять секунд из минуты. Эти люди сочли, что мальцу просто хватило, и, в чем-то даже понимая Рави и Леви, стали думать о времени. Они понимали время. Патлатый несколько секунд следил за стрелкой на циферблате карманных часов, а потом сказал, что они действительно растянули операцию как резинку. Почему-то он больше не смотрел на Леви. По крайней мере, пытался.       Люди ничего не делают просто так, даже такие, как этот наемник.

***

      Вот и Кенни, он перед ним. Леви начало казаться, что тот его вот-вот начнет медленно уничтожать уже жутким взглядом, который никогда не будет им забыт. Вот-вот замурует его в зеркальном коридоре своих глаз и раздавит там, заморозит, выпустит уже ледяной пылью.       Но нет. Кенни почему-то сейчас не смотрел на него, да и его наемников он сильно не интересовал. Их внимание приковано к Рави, а сам Рави, с каким-то сильнейшим удивлением, глаз не отрывал от Кенни.       Сейчас выход мальчишки, а не Леви. Его оставили лежать на полу и ждать — только ждать не чего-либо конкретного, а неизвестности. Юноша не знает, что с ним будет дальше, но ему не хочется гадать. Ожидание как-то не тяготит, пусть и должен прижимать к полу страх за жизнь. Не чувствуется ничего.       Кенни. Кенни Потрошитель, Жнец. Кенни… Аккерман. О чем еще думать?       В глазах мальчика читается то ли дикий страх, то ли недоверие с надеждой. Рави замер.