зеркальный коридор

      Боль уже не была такой сильной, не саднила и сжирала изнутри. Только вот не выспался Леви — разбудили его за каким-то оранжевым. Тот же Фарлан, та же рожа.       — Прошу прощения, я забыл тебя перебинтовать. Сейчас снова обработаю по-быстрому, перевяжу — и спи дальше.       — Молодец, — шепотом все-таки сказал он. Но даже в шепоте слышно, что это — сарказм.       — О, заговорил, пездюк, — Чёрч хихикнул, а потом только чуть заметно заулыбался.       Леви покачал головой, дескать, нет, блять, не заговорил, что ты. Хотя он сам удивился, что может хотя бы кряхтеть что-то короткое местами: сон на пользу пошел, как и вода, видимо. Это хорошо, на самом деле, ведь оказаться немым в наблюдаемой обстановке — не лучший вариант. Так что если есть выбор, то стоит в таком месте иметь все основные чувства и все конечности. Конечности, желательно, при себе держать и в положенных местах. И свои.       — Давай так: я тебя снова…       — … напоишь? — попытался разбавить обстановку коротышка.       — … да, с хвоста — через воронку. Кверху задницей вставай, что ли. А если серьезно, то я протру твою тушку, а потом ее накормлю. А потом ты пойдешь дальше спать, если тебе так хочется.       Скорее всего, спать уже не захочется, — думалось юноше, но говорить он ничего не стал. Говорить желания нет, совсем, да и горло болеть начинает так, будто с ним действительно что-то страшное делали. По какой-то причине сейчас ни о чем тяжелом не думалось: действительно, на какой-то момент стало лучше, чем раньше. Как воскресать начал. То умирал, гнил, а теперь подобрали его — и вот. Пусть такой же стеклянный, как и раньше, пусть внутри все тот же черный космос и звезды, но воскрешение из мертвых на носу. В голове не щелкает механизмом, сверхновые меж ребер не взрываются, в глазах нет кукольной пустоты или тумана. Вспоминается только тот мальчишка, что ушел с Кенни: он ему родной сын, по идее. Нет. Не надо о Кенни, и, соответственно, не надо о мальчишке — они связаны. Печально частично, что расстались с сопляком. От осознания того, что люди однажды пропадают и больше не возвращаются что-то давит на глазницы: слабо, а при том очень мощно. Но длилось это недолго. Он остановился на пару секунд в пустоте, обернулся к бездне — и снова повернулся вперед, направился к свету. Точнее, сейчас он направляется не сам, а под с руку с каким-то там Фарланом, который вроде малый неглупый, а вроде рассеянный. Да. Фарлан явно не идиот, но иногда очень тупит. А может он тупит только в том, что ему не суть важно? Черт его знает.       Чёрч помог Леви присесть на кровати, попутно говоря, что задницу не больно быть не может — а юноша морщился и хотел выругаться себе под нос. Нет, хуже не становилось, просто боль эта уже бесит. Отвлекает, мешает, и не сядешь ведь нормально. Она, эта боль, постоянно рядом с ним, если он в сознании, а отстает только когда он идет спать. Успокаивает только тот факт, что рано или поздно это пройдет, и чем дольше уже болит — тем ближе поправка.       Фарлан порвал одну из простыней на тряпки и присел все так же — напротив Леви на колени, просто потому что так ему было удобно. Парнишка низкого роста, и если дышать ему в пупок, то с его тушкой становится удобнее работать в подобных ситуациях. Он расстегнул верхние пуговицы большой помявшейся рубашки и спустил ее, как в прошлый раз.       Снова платок в резко пахнущем спирте, и снова этот спирт размазан по спине, втерт жгучими каплями в кожу. А теперь Фарлан осторожно снял его с кровати и усадил на свои колени, чтобы обработать бедра и перевязать их. Если честно, то Чёрч даже малость стеснялся прижигать следы на его бедрах и ягодицах, поэтому не втирал, а только плескал водку и промакивал ее тряпкой. Не хотел он чувствовать себя неловко: и неловко больше перед собой, чем перед Леви.       Он прижал его к себе, провел рукой — не тряпкой — по спине, и ощутил, с какой силой били юношу те люди… головорезы Жнеца которые. Содранные полоски кожи, глубокие длинные следы, где в кровь, где не совсем. Нет, он не жалеет этого человека, потому что жалость для мужчин — это унизительно и на какую-то часть мерзко. Но он как будто прочувствовал эту боль, появилось ощущение, что ему разом нанесли все эти удары. Однако только морально, и Фарлан не подумал и виду подать, что ему есть какое-то дело до того, что было с Аккерманом.       Он плеснул спирт на иссеченную спину, такой холодный и резко пахнущий — Леви вздрогнул от резкого холода. Чёрч расстегнул последние пуговицы на рубашке, что по-прежнему была единственной тряпкой, прикрывающей тело Аккермана. Была, теперь она на полу, где уже поблескивали капли алкоголя — который, по идее, пьют, — стекшие во время обработки.       А после нее он взял кусочки тех самых порванных простыней и затянул места, где красовались раны. Перетягивать это тело оказалось не трудным занятием: он низкорослый и недокормленный в принципе, на него много ткани не понадобилось.       Когда Фарлан закончил — он снова одел юношу в то, что и прежде, так как даже и не подумал хотя бы замочить в воде именно его одежду.       — Жив, коротышка?       — Леви, — словно исправил он обращение.       — Тебя так зовут?       — Ага, — он хотел подняться сам, но Чёрч встал быстрее и поднял его с собой.       Леви заерзал, словно намекая на то, что его не нужно таскать и тискать. Точнее, таскать нужно, но только адекватно и только когда он сам не сможет идти. Конечно, перевязанный и пропахший спиртом парень ничего не высказывал вслух, но взгляд и гримаса сами за себя говорили.       Фарлан только снова усмехнулся — а потом закинул Аккермана себе на плечо и направился вниз по ступенькам.       — Сам поешь, Леви? Или мне тебя с ложечки кормить?       И еще раз усмехнулся — но уже когда этот сучонок, фыркнув, начал устраиваться на плече поудобнее.

***

      Поел Леви сначала сам, а потом, действительно, с ложечки. Почему-то Чёрчу казалось даже забавным, что он из кожи вон лезет казаться сильным. Даже когда ему очевидно нужна помощь. Пытался сначала, а потом забил и отдал ложку дрожащей рукой, намекая, чтоб ему все-таки помогли — хотя делал он это с лицом а-ля «корми царя теперь».       Вкусной сейчас казалась любая еда. Хотя бы потому что юноша не помнил, когда последний раз как следует набивал желудок, а не хватал куски. Только заканчивая со второй порцией Леви догнал, что именно он ест и какое оно пресное на вкус, но это не главное. Жаловаться не на что: жив, да еще и не голоден — уже счастье.       Потом Фарлан снова напоил его водой, на этот раз теплой. И боль в горле, честно говоря, стала слабее и не такой противной.       — Лучше, Леви?       — Угу, спасибо, — пробубнил он, точно не зная, зачем вообще благодарит; именно его же сейчас то ли благодарят за что-то, то ли подкупают на ответную помощь в будущем. — А скажи мне, ты тут буржуй местный? — это предложение он протараторил, быстро и тихо. Ведь подолгу он в любом случае говорить не может, как и в голос. Сейчас он именно шептал.       — Мм. Дай поду-умаю… С чего бы я буржуй и с чего бы им быть плохо?       — Ты живешь не бедно для такой дыры, это хорошо.       — Ну сам подумай, как тут деньги хорошие люди гребут… тебе это, вероятно, тоже не в новинку, и ты обо всем догадался. Я же не должен без конца распинаться? Так вот: если ты мы объединимся и достанем УПМ, будем грести уже вместе и еще больше. Не кажется ли?       Кажется. Скорее всего, этот Фарлан прав. Почему бы и нет: куда Леви еще пойдет?

***

      Спустя какое-то время он поправился, вот, ходит уже нормально, говорит спокойно и со всем сам справляется. Ходит нормально — и почему же не ушел из этого дома? Он все еще здесь, и сейчас, рассевшись на столе (его не волнует, что сидят за ним, а на диван ноги не ставят, даже босые), протирает платком нож. Он замахнулся, чтобы бросить нож в стену, проверив свои силы и меткость: а вдруг заново придется тренировать? Вдруг растворились его способности в густой жиже боли и былой беспомощности, словно лед в стакане кипятка?       Он метнул нож, и тот, сверкнув в полете, со стуком влетел в стену и застрял в ней. Но все не так, как хотелось бы. Ослаб. Да, действительно ослаб в чем-то. Не восстановился. Досадно, так сказать.       — Эй, я тебе уже надоел? — усмехнулся Чёрч и положил руки на плечи Леви. — Тогда ты промазал на сто восемьдесят градусов, вот косо…       Фарлан отскочил и что-то забормотал под нос, когда сучонок резко развернулся и ударил локтем в грудь: точнее, почти ударил, только задел слегка. Он не долго удивлялся, ведь такой реакции можно ожидать от человека, который пережил неизведанное и сам по себе черт-те что и сбоку бантик.       Сама по себе плохой оказалась идея подойти тихо сзади и подколоть нового друга. И сам чуть от неожиданности не усрался, и коротышка теперь смотрит на него какими-то напуганными глазами. Мертвенно-напуганными, ненормальными. Это жутко.       — Не трогай меня, если я смогу прожить без твоих ручонок, хорошо? — голос как у зомби.       Это и вовсе поначалу ввело в ступор, а потом оказалось вполне логичным и объяснимым. Да, можно ожидать, что он неадекватно дергается, когда его внезапно и безо всяких на то серьезных мотивов трогают. Били, возможно — насиловали, а может, просто очень не любит прикосновения.       И правда. Чуть позже встречи с Кенни юноша чувствовал боль, а после выздоровления — трезвость. В момент протрезвления он старался не думать о том, что Фарлан его какое-то время спокойно трогал, что тогда почему-то не хотелось отскакивать от него, как от раскаленного металла. Ладно, простительно: тогда он был пьян не двумя глотками водки, а измученностью и саднящими ранами. Его сознание… оно оказалось таким мутным в те моменты, таким же забитым пинками, как и сам Леви.       А теперь каждое прикосновение ощущается как ожог или удар тока — пусть морально, пусть лишь на несколько секунд, но это больно и… страшно. Страх без причин. Страх такой маленький и мерзкий, словно паук, ползущий под кожей по позвоночнику вверх, к голове. Хотя, он уже в голове: надолго засел, падла, и в механизме застревает, заставляя его то и дело противно щелкать и сбивать ход мыслей.       — Хорошо. Не буду тебя трогать, — Чёрч не двигался, но перемещался его взгляд снизу вверх. С голых половиц по ножке стола, под которую подложена колода каких-то карт, с ножки стола по бледным стопам и щиколоткам, дальше выстиранная, но не разглаженная одежда.       Никаких креплений. Жилет расстегнут, чуть желтоватая рубашка — нет, и из-под мятого ворота, отбрасывающего сероватую тень, виднеется нездорового цвета кожа. А дальше шея, кадык. Рельефные линии по коже создавали эффект грубости, и именно это — местами неаккуратность, но в то же время болезненная тонкость костей и кожи, запястий — делает Леви каким-то особенным, одновременно живым и в то же время умершим где-то внутри, а может и снаружи — частично.       Фарлан долго смотрел на него, действительно загляделся. До неловкости заметно стали лезть в голову чувство собственности и гордости одновременно, дескать, «я его подобрал, я его таким ухоженным сделал, я восстановил красоту из ничего — какого черта его кто-то драл во все дырки, а я потрогать не могу?». В чем-то Фарлан ошибался, и он понимал, что может ошибаться: это свойственно всем людям. «Если мне надо узнать — то какого хуя я не спрашиваю, а придумываю себе что-то?», — спросил он у себя и… успокоился.       Леви — не его творение. Он тот, кто спас его за пару недель до своих травм от смерти, и сам того не заметил. Скорее уж Чёрч тогда ебучее творение.       Леви — не его вещь. Он человек, и может распоряжаться своей жизнью и своим телом так, как считает нужным.       Чёрч поправил волосы на голове и медленно направился к дивану. Медленно, осторожно шагая, и Аккерман бы мог засмеяться с этого, но функция улыбки и смеха атрофировалась.       — «Не трогай меня», не значит «бойся меня». Кстати, у тебя выпить осталось? Отпразднуем мою жизнеспособность, что ли, — он приподнялся и подмял ноги под себя, полностью освобождая диван.       Фарлан ощутил, как щеки начинают гореть, пусть кожа такая же бледная, как раньше. Жар подступает. Но чего уж поделать — не привыкать ему к тому, что он временами абсолютно случайно начинает вести себя как придурок.

***

      — Что насчет УПМ? Где ты планируешь достать? — спросил Леви.       Чёрч задумался, но ненадолго. В принципе, он уже со всем разобрался, а сейчас просто не знал, как бы правильней выразиться. Или знал, но задумался. А потом он проговорил так четко, пусть и не громко:       — Я говорил с ребятами. Все будет.       — Ты хочешь, я так понимаю, зарабатывать при помощи приводов чистенькие деньги? — почему-то здесь он растягивал слова. — «Чистенькие» — в смысле для этой дыры, — а это прозвучало, как поправка.       — Улавливаешь, коротышка.       — Не называй меня так, — он чуть поморщил нос.       — Почему? Тебе вот идет, — Чёрч усмехнулся и почесал затылок, — коротышка.       Аккерман закатил глаза и добавил, что просто не надо, это обидно как-то. А друг — или скорее нет — только потрепал его по голове, создавая вполне противное ощущение неухоженности и нечесанности. Фарлан не называл его «коротышкой» чтоб обидеть. Это было нечто вроде дружеской постоянной шутки или такой же шуточкой клички. Как «дурашка», например. Не грубо, местами забавно и даже приятно. К сожалению, Леви всего этого не оценил. Но это Леви… а сам же человек, что ранее в подсознании был «рожей» — оценил. Ему нравится, а коротышка свыкнется.       — Короче говоря, Леви, будем ждать всего хорошего и не очень. Прорвемся же?       А черт знает. Куда прорываться, собственно? Каменный потолок не проломить, тем более силой мысли и беспричинной радости чему-то.

***

      Казалось, что время ничего не меняло. Оно как-то и с места не двигалось: как было раньше, так и сейчас. Все вокруг пусто и скучно, бессмысленно.       Леви поднялся с дивана, отодвинул кружку с чаем в сторону. В кои-то веки чай: его милый друг то ли воистину буржуй местной закваски, то ли подпрыгивает в приступах счастья после того, чего еще не произошло, — подумывал иногда юноша. И сейчас думал от нечего делать. А чего особенного? Ну зовет его это создание. Ладно, громко зовет: знак того, что нечто «страшное» стряслось.       Он спускался вниз по деревянной лестнице, отгоняя от себя мысли о том, что она в любой момент может провалиться. Любая ступень, в любой момент — на щепки. Желанием буквально провалиться юноша не горел, по крайней мере в данный момент.       — Какого хера ты орешь? — он соскочил с последней ступени. Не шел, а тащился, волочил обленившуюся тушку на слабеющих с того же «жиру» ногах.       — Какого-хера-ты-орешь, бла-бла-бла, — передразнил Фарлан. — Такого: гляди, что притащили.       — Я видеть не хочу того дерьма, что ты променял на водку, которую мог бы выпить я. Буржуй, — и он действительно не хотел видеть, смотрел куда-то в сторону.       Только потом понял, что притащили действительно нечто лучшее, чем водка, пусть притащили-то вовсе не выпивку.