спокойствие заканчивается там, где начинаются тросы
Леви не воскресал, когда призрачно волочился из одного угла комнаты в другой. Не воскресал, когда выпивал и ложился на диван. Не воскресал, когда уныло сидел и пил чай. Он умирал дальше, пока перед его глазами маячила иллюзия жизни. Деградировал и умирал, получив лишь раз больше, чем обычно. Леви не воскресал, и это он понял лишь рассекая тяжелый воздух, пропитанный запахом сырого камня. Но такой он только под потолком: а внизу воняет помоями, гнилой выброшенной едой и трупами. И изнасилованиями пахнет — один из самых противных запахов именно для Аккермана. Чёрч, мягко говоря, хреново управлялся с УПМ поначалу. Первое время его «учитель» в виде Леви только закрывал лицо руками и матерился, позже же понял, что, так или иначе, а сам тоже в начале обучения идиотничал, хоть и ненамеренно. А куда было намеренно? Задача юноши тогда излагалась как «научиться и начать все понимать как можно быстрее». Да. Он помнил, какой ценой он учился. Ноющая боль раздирает изнутри, кажется, что его не просто подмяли под себя, нет. Ощущение, будто намеренно широко, резко раздвинули ноги и ввели тонкий тупой кинжал, промазанный жиром или маслом. Он свернул язык и придавил его нёбом, чтоб не прикусить, до мерзкого скрипа стиснул зубы. Только начинается. Выдох дерганный, судорожный, коленки дрожат: хочется свести ноги, но ляжки только трутся о чьи-то потные бока. Он не стонет и не кричит: ему сказали не издавать ни одного лишнего звука. Шум не нужен никому. Он закатил глаза, но не от удовольствия и не ради картинной попытки выглядеть радостно принимающим. Закатившиеся, а ранее страшные и каменные: должно быть жутко. Но никакой реакции, только толчки глубже, а дышать тяжелее. Легкие сминаются половыми тряпками, а через сжатые до щелкающего черепа зубы вытекает слюна, такая мерзкая. Вытекает по неосторожности. Грязный стол скрипел, кожа скользила по его поверхности, сальной — а еще влажной от смазки и крови. Он откинулся назад и ударился затылком о стенку. Раскрыл рот, начал хватать им воздух, громко, жадно. Где-то в мешках под глазами скапливались слезы. Слезы не боли и унижения, слезы отвращения к себе. Хотя чего бы себя корить? Это плата. Сам согласился, так и купил себе обучение. Почему-то это вспоминалось реже всего, даже в те моменты, когда он отрывался от земли, одновременно с тем пуская в ближайшую поверхность тросы. — Коротышка, блять! — по ушам ударил знакомый голос, и именно тогда Леви заметил, что вот-вот вмажется в стенку. Это-то и выбросило его из воспоминаний, каких-то даже слишком мерзких, отвратительных. Ничего не отвечая, он уперся ногами в стенку и замер. Неприятное ощущение, зато не вмазался и не полетел на три метра вниз: чем-то все-таки эта рожа полезна. Если бы не этот крик — радости бы мало нашлось. Он спустился на землю и свистнул Фарлану, чтобы тот прыгал к нему. Фарлан и прыгнул — неловко, чуть не упав при приземлении. — Не жалеешь, что обвешался этим дерьмом? — он окинул взглядом приводы и систему ремней, которые сам крепил на Чёрче. — Нет. Ну что, попробуем начать с этим грести бабло? — Если не улетишь от меня — попробуем. Фарлан улыбнулся и протянул руку то ли к лицу Леви, то ли к его лбу. Взгляд блекло-голубых глаз выражал вопрос — можно? Можно же? Юноша вздохнул и кивнул, а потом почувствовал руку на своей голове. К большому удивлению, волосы ему не растрепали, только пригладили так осторожно. Рука теплая, мягкая, живая. — Домой пошли. — Домой? — Я устал. — Ты считаешь мое жилище домом? — Заткнись, домой пошли, — Леви резко выпрямился, чуть поморщил нос и уверенно пошагал в уже изученный переулок. Чёрч улыбнулся еще шире и еще искреннее: сам не скажет, почему, но что-то его согрело изнутри. А потом он последовал за своим (а чьим он еще может быть?) «коротышкой».***
Ели они всегда молча, но в этот раз что-то дернуло Фарлана спросить у Леви, откуда, у него, собственно, умение обращаться с приводами. Юноша почему-то не хотел ему отвечать. Как будто ему есть, что ответить… правда что ли рассказать и пересчитать по пальцам на руках и ногах, кто его трахал? Конечно, покупать что-то за секс, в том числе и обучение — вещь примерзкая, но иначе он тогда и не мог. У него был выбор: приползти к дяде с уговорами, показывая всю свою несамостоятельность и беспомощность, или протащиться по подворотням, получая в обмен на это обучение. В тот момент УПМ были ему нужны как воздух — то есть, чтобы не сдохнуть. На вопрос Аккерман так и не ответил. Аппетит совсем пропал, и даже пить больше не хотелось. Изнутри вытянулась нить, вырывалась червем меж ребер и стала натирать: скользкая от проглоченной когда-то давно грязи, мерзкая. От этих мыслей еще и блевануть хотелось. Они договаривались после перерыва направиться в какой-нибудь незаметный уголок рынка и устроить там переполох при помощи приводов: чтобы дать о себе знать. Если еще и ограбить получится успешно, то всякие там потянутся на сделки, на которых заработать получится нехило. Деньги никогда не мешают: тем более, по дороге домой (домой?) Фарлан и Леви поговаривали о том, что можно бы откладывать в заначку. Действительно: кто знает, вдруг они наберут достаточно для того, чтобы купить себе свободу? «Купить свободу». К сожалению, такое время: даже свободу нужно покупать. Заплати как следует: ты получишь то, чего ты хочешь, что угодно, кроме власти (а то и власть). Леви достал платок и стал протирать коробки механизма, дожидаясь своего друга. Он не любил ждать, но умел это делать. Однако только если присутствует необходимость: если же ее нет, то нет и смысла сидеть в ожидании. Элементарно. Фарлан не стал доедать, только убрался на столе. Относительно аккуратно, зато быстро. Позже он прошел тихими шагами к своему другу. Он не крался, нет — само по себе как-то вышло. Напугать этим Леви все равно невозможно, точно слышит… он же никогда не погружается в дела с головой, подсознательно постоянно ища подвоха со стороны. Он так живет, живет, вечно чего-то боясь. И бояться чего-то такого он будет до конца своей жизни — будет бояться, даже если жить-то вовсе не хочется. А перепады между «хочу жить» и «убейте меня не больно» случаются очень часто. — Ну что, приступим, дружище? — он сначала хотел хлопнуть его по плечу, но попридержал руку. — Ты так часто у меня что-либо спрашиваешь. Приступим, но только когда я дочищу «коробки». Фарлан стал ждать, и ждать с каким-то юношеским нетерпением, будто судьба готовит ему какой-то особенный сюрприз.***
Мальчик в этот раз был настроен серьезно: ему интересно, что значит все это. Что в этой тетради и почему она может быть важнее людских жизней, черт возьми. Отец ответил ему только тем, что это воистину очень важно и что не дорос еще знать всего, любопытный нашелся. Однако Рави не собирался отступать: он собирался доставать своего отца до последнего. Только вот смысла особенного в этом нет… если Кенни не хочет говорить, то он быстрее психанет и закончит весь этот концерт одним легким щелчком, чем ответит на поставленные вопросы. — Папа, скажи. Мы же с моим другом рисковали, — никак не унимался сопляк. — «Твой друг» — это кто? — Это Леви, — сказал так, будто никто больше и не может быть его другом. — Считай, что он был твоим другом, — слово «был» Аккерман старший особенно выделил. — То есть мы больше не увидимся? — а тут ребенок взволнован. — На том свете может, и увидитесь… а может и не на том свете. Узнаем. Не докучай мне с этой тетрадкой и этим «другом», — Кенни явно отмахивался и явно не настроен на разговоры. И сколько же мальчишке жить с тучей неразрешенных вопросов? А после разговора о том, что с Леви больше не встретится вовсе не по себе стало, душить что-то изнутри начало так противно. Подумал-подумал он, и решил, что определенно найдет этого коротышку на УПМ, когда вырастет. Кто-то в детстве мечтает служить королю, кто-то — быть солдатом, а Рави… Рави думает о том, чтобы встретить в будущем потерянного вроде недавно, а вроде давно человека. На поверхности не так, как под землей, кстати. Небо… оно настоящее. И звезды — настоящие. Сорвать бы хоть одну из них с синего полотна и сбросить в вентиляционные отверстия поземного города. Нереально, но здорово бы получилось. Мечты — они такие.