зеркальный коридор

      Нельзя сказать, что он что-то особенное помнит. А что ему было помнить-то? Прошлое — трясина, так говорил отец, а отец слов на ветер не бросает. Только вот существует одна маленькая проблема… есть у него кусочек прошлого, который не хочется отпускать. Этот кусочек, кажется, даже немного греет. Ведь нет ничего такого нового в его жизни, что дало бы ему хотя бы каплю тепла. Отец? Да, может он положиться на папу, разве что чужое в нем что-то есть. И родственник, и никто: максимум наставник. Рави, конечно, привык к такому существованию, он смирился. Но смирение — это не счастье. Ни капли радости. Просто принял, понял и привык. Ни больше, ни меньше. Частично давит. Хочется быть простым ребенком из простой семьи. Семьи, в которой хотя бы искренне и тепло любили. А не так… Он хотел любовь без одолжений, сделок и процентов «кровью». Кто он сейчас? Папа не может воспринимать его нормально, как своего сына. Нет, он не совсем игрушка и не совсем метод достижения определенной цели, но по большей части так.       Ему тяжело. Нет, он, конечно же, интересуется алхимией и всем, что с этим связано, но ужасно изматывает постоянно делать одно и то же. По одному и тому же рецепту биться в попытках изменить кристаллическую решетку камешка с дороги. Он не в силах. Его мать — в силах, он — нет. И сложно при том сказать, почему все складывается именно так. Почему он должен раз за разом пытаться, даже если у него недостаточно способностей? Одним и тем же делом он их никак не разовьет. А Кенни… Кенни говорит ему по возможности не отвлекаться от самого главного дела. Для него это «самое главное дело». Лучше бы все же он не берег ту тетрадь и поберег Леви: не сидел бы над тем, что стало ему рутиной. Сначала было интересно, а теперь уже тошно.       Но Рави и сейчас продолжал корячиться над камешками. Ему казалось, что он готов убивать… почему-то внезапно в голове всплыл момент, где тот маленький человек отрубал тонким длинным лезвием головы и конечности, рассекал тела пополам. Момент до сих пор тошнотворный, надолго оставшийся в недрах бездонной памяти. А теперь он вспомнился и вызвал такой шторм внутри, что пустая пробирка выпала из руки и разбилась об пол. Теперь под ногами парня маленькие кусочки тонкого стекла: они сверкают на тусклом свету, что идет лучами из окна. Почему-то юноша счел это ужасно отвратительным, хоть и часто по неосторожности разбивал пробирки; сейчас ему показалось, что это разбился какой-то человек, сломался, распался на куски. Кто-то живой и настоящий, а не жалкая стекляшка. Он не понимал, почему внутри него начало так давить, почему именно в этот момент захотелось разорвать кого-нибудь на куски.       Рави на несколько секунд показалось, что сейчас он стоит одинокой фигурой посреди поля в грозу. Молния ударила прямо по спине, обвила электрической лозой позвоночник и создала иллюзию сломанных позвонков — но не убила, лишь оставила послевкусие боли. Секунда, в которую показалось, что тело превращается в пепел и долгие часы остатков боли и осознания: тяжко, но жив. Он понял, чего именно сейчас он хочет, и хочет он одним взрывом, одной вспышкой выбросить все, что накопилось в нем за всю его жизнь. Не сможет больше терпеть и держать все внутри. Однако Рави точно не собирался кричать и бегать по стенкам — не нужно, чтобы было видно, как на самом деле он себя чувствует.       Он четко не осознавал, зачем он так поступает и в чем заключается сам поступок. Понимал только то, что схватился за две пробирки, и в одной из них какой-то порошок, а в другой — какая-то жидкость. Смесь веществ поначалу задымилась… да ему уже все равно, что будет дальше.       Как он хотел: взрыв, вспышка, смешанные чувства и осколки безумия, похожие на куски гадко поблескивающего на полу стекла.       И почему только сейчас ему показалось, что лучше бы он бегал по стенкам и орал во всю глотку?       Сквозь темноту, словно налипшую на глаза, слышались обрывками голоса. Казалось, что на глаза действительно тьма налипла, словно кровь. А вдруг это и правда кровь? Больно. А во рту кровь явная… по идее, от ее соленого вкуса и вязкой консистенции должно потянуть блевать, но почему-то блевать не тянет. Даже вкусно… фу. Мерзко от того, что кровь во рту кажется приятной, пусть она смешана с болью. Боль везде. Особенно в глазах, деснах и на руках. Он не может пошевелить пальцами.       — Он дышит.       «Я дышу?», — пронеслось в голове. Рави знал, что он дышит. Если бы он сейчас не дышал — мог бы он слышать что-то и что-то чувствовать?       — Сердце бьется слишком быстро. — Рави почувствовал, как тяжелая рука давит на грудь. Но разве пульс меряют не по левой руке? Или у него просто больше нет рук? Хотя, они бы не болели, если бы их не было.       — Он не останется дурачком на всю жизнь? — голос знакомый, однако юноша не может вспомнить, чей. Черт, слишком знакомый. Он слышит его каждый день.       — Нет, не беспокойтесь. Он поврежден только физически и оглушен. — Большие широкие пальцы коснулись щеки и повернули его голову набок.       Рави застонал от боли. Ужасно. Что с ним? Что он сделал, что получил такой урон? Где он был? А сейчас где находится? Он не знал, не мог ответить на все заданные им же вопросы. По идее же ответить просто обязан.       — Кажется, он очнулся, Mr. Аккерман.       Кенни?       — Тогда пусть услышит, что его неплохо потрепало. Зажить-заживет, только вот как он теперь людей распугивать будет… — отец усмехнулся. Парень четко слышал, как он издал смешок. — Эх, Рави, — он присел на край скрипящей кровати и положил ладонь на лоб сына, — «не можете убрать ребенка от драки — уберите драку от ребенка». Теперь ты четко определишь, какие вещества нужны для изменения кристаллической решетки, и будут у тебя только они. А то в следующий раз тебя будут сшивать по кусочкам…       Ему сейчас все равно. Уберите от «ребенка» не только «драку», то и все, что с ней связано. Учебник по алхимии, тетрадь матери, вещества — да хоть всю комнату к чертям снесите! Сейчас Рави не нужно ничего. Ничего, кроме воды, есть он все равно нормально не сможет. Жаль лишь, что он ничего не может и сказать… или может? «Ке… Кен… ни… я…», — все, что он выдавил из себя, неосознанно волоча по простыни обожженную руку в попытках что-то нащупать.       — Как его лечить? А кормить как? У него половина зубов выбита.       — Рот полоскать содой, водой — а лучше молоком, если деньги лишние есть — поить почаще, а кормить… жидкой кашей и бульоном. Он долго не сможет жевать, да и зубы у него не вырастут быстро. Слава Богу, силы удара хватило только на то, чтобы выбить молочные и ослабить коренные.       — Он может ходить уже?       — Да. Но его сначала придется водить за руку, потому что глаза ему можно будет открыть только через неделю. Видеть он будет, но, думаю, плохо. Возможно только временно. Сильных повреждений нет, от вещества я ему их уже промыл. Проблема разве в том, что вещество губительно для пигментов и перекрывает их выработку. Для Вашего сына может быть опасно большое количество солнечного света, — доктор галдел без остановки, а Рави… Рави почему-то с каждым словом все это начинало больше и больше пугать. Как же ему не хочется быть беспомощным. Отец всегда говорил, что висеть на ком-то — последнее дело.       Он решил больше не вслушиваться в разговоры. Теперь эти голоса существовали только как кусочки чьих-то фраз, смазанные и невнятные. Неразборчивое эхо.       Рави лег поудобнее и положил руку на ладонь отца. Может, так станет теплее? Сейчас ему почему-то кажется, что он в зеркальном коридоре, где поддерживается температура ниже нуля и погас свет. Страшное чувство, от которого из закрытых глаз начинают течь слезы. Холодные. Он почувствовал, как по щеке катится холодная слеза. Когда он последний раз плакал до этого? Память сейчас похожа на намыленное стекло, через которое проглядывает мелькающий в воздухе маленький силуэт…       … Почему же он никак не выходит из его головы? Почему так навязчив, когда боль пронзает тело сотнями раскаленных игл? Почему сейчас кажется, что он касается ладони не отца, а того самого Леви? Хотелось бы, чтобы именно он сейчас сидел с ним рядом. Он бы не сказал ничего в поддержку, но его слова хотелось бы слышать. Даже какое-нибудь «не ной, бывает и больнее». Нет, Рави не счел бы это за грубость и попытку обидеть: он чувствует, что этот человек не хочет сделать больно, он лишь раздает пинки здравому смыслу. Хотя о чем мальчишка сейчас фантазирует… этого воспоминания не может быть рядом. И никогда рядом уже не будет. Увидеть его снова — глупая ушедшая мечта.       Почему-то в горле становится так горько, как не было еще никогда. Все, о чем он мечтал — увидеть свое прекрасное светлое воспоминание. Залитое кровью, но несущее в ладонях маленький шарик света. А теперь… а теперь это воспоминание не выходит из головы. Всплыло даже лицо, каждая деталь. Изо тьмы сейчас смотрели сверкающие серые глаза.       Рави всхлипнул и зажмурился, несмотря на боль.

***

      Первый раз, когда ему дали поесть, его вырвало. Он чувствовал, что еда на вкус отвратительная, даже если он ужасно голоден. Организм просто-напросто отказывался принимать то питание, которое ему предлагали.       Рави пытался есть несколько раз, и несколько раз он корчился от отвращения, несколько раз его тошнило чуть ли не на стол. Он почувствовал ужас. Что? Он же не может теперь умереть от голода просто потому, что в пищеварительной системе какой-то ужасный сбой. Нет, мальчишка не начал тут же паниковать, может, наладится все еще… Но ужас пробрал. До мурашек. Голодная смерть — это очень страшно.       Однако кошмар длился недолго. Он случайно проглотил разведенную в воде соду, когда полоскал рот, а потом неосознанно схватился за стакан и выпил все. И ему захотелось еще. Он не понимал, что происходит, но хотелось выпить снова хотя бы немного разведенной соды. Рави сомневался, что нормальный человек сможет и станет такое пить, но вдруг в этом есть какое-то спасение? Сода для него имела какой-то новый вкус, тот, которого он еще ни разу не пробовал. Несколько секунд он ощущал удовлетворение в пище, но потом ему внезапно захотелось опять попробовать кашу, которую ему предлагали до этого.       — Папа… я хочу есть, — невнятно пробубнил он. Надо попробовать снова.       — Ого, ты проглотил соду и еще жив? А я-то думал, ты даже от этого скопытишься. — Рави снова услышал усмешку. Сарказм - это определенно весело.       Он не столько удивился, сколько обрадовался, когда понял, что его не тошнит, даже если еда для него безвкусная. Радость смешалась с облегчением, ведь теперь мальчишка четко знал, что от голода он точно не умрет. Отныне в его планах только вернуться в нормальное состояние. А пока он возвращается и не может почти ничего делать — у него есть время о многом подумать. Особенно ночью, когда он, по идее, должен спать.       Рави лежал в постели и пытался уснуть под хоровод собственных мыслей. Мысли действительно крутились в пляске, смешивались и будто издавали особый гул внутри головы. Казалось, что под этот гул как раз-таки будет лучше засыпаться, но отчего-то выходило иначе.       Он не спал. Не мог. Хотелось, но не выходило. Может, потому что он привык успокаивать свой разум рассматриванием случайных узоров на потолке? Краска на нем медленно осыпалась, и отколотые кусочки складывались в знакомые фигуры. Или не очень знакомые… рассматривать потолок — и не скучно, и не весело. Всегда успокаивало. А теперь парень наедине с быстро меняющимися перед глазами кадрами из жизни: его память будто намеренно делала фотографии самых омерзительных моментов. Фотография — это такая картина, которую за несколько секунд рисует прибор, который называется фотоаппарат. Рави знал это, ведь несколько часов назад, перед тем, как уехать, доктор Йегер рассказал ему, что бывают фотографии. Он ему много чего еще рассказал. Особенно порадовали и одновременно озадачили его слова о Леви. — Леви… Аккерман. А, с ним будет постоянно ошиваться рядом какой-то альбинос. — А? Доктор, откуда Вы знаете о том, что он Аккерман? И почему… — он старательно выдавливал из себя слова. Старался быть как можно более внятным, пусть голос хрипел, а отсутствие некоторых зубов ужасно мешало. — Я не знаю, чьи это воспоминания, — доктор пожал плечами и сделал очень странное лицо. Казалось, что он повторяет слова и поведение кого-то другого… наверное, только показалось.       То есть? Неужели он встретится с ним? А то странно, что доктор нес такие специфичные вещи, так как он выглядел очень адекватно, когда оценивал состояние здоровья Рави. Да и не просто же так он очень признанный врач: сколько Йегер вытаскивал людей из могилы? Мальчишка очень наслышан об этом. Вряд ли он стал бы говорить о том, в чем не уверен. Значит, скорее всего, рядом с Леви будет ошиваться какой-то альбинос? Необычное совпадение с учетом того, что после взрыва вещества Рави всю жизнь обречен быть бесцветным.       По крайней мере, теперь юноша верил по-детски наивно, что именно он будет тем самым. Именно он окажется рядом с Леви. Со своим воспоминанием, которое он хочет всегда держать в голове, как бы порой не желал забыть навсегда. Он ощутил, что сердце ни с того ни с сего забилось в бешеных ритмах. И почему ему внезапно захотелось подскочить и пуститься в пляс? В какой-то танец смерти, после исполнения которого придется упасть бездыханным телом на пол. Он слышал это отголосками бьющей в ушах крови.