***
Армин уже очнулся, когда во всю прыть к ним скакала Криста, волоча с собою двух лошадей, что оказалось как нельзя кстати. — Ребята! — еще издалека крикнула она, и, словно ангел, с небес снизошедший, плавно остановилась пред ними всеми. — Вы… вы в порядке? — Да, не считая того, что где-то неподалеку бродит титан… — «пародия на альбиноса» сглотнул нервно, — … а может и несколько титанов, которые скоро нас сожрут! — он нервно хлопнул в ладоши и посмотрел так, будто все сказанное им — неумелый сарказм придурошного. Сам понимал, что похож на унылое говно, но ничего уже не мог сделать со своим состоянием. - Ну, вообще… мы думали, что сожрут, но ты появилась, и мы, кажется, останемся живы… и… ну… — он замялся, забыв, какое ж, мать вашу, слово, надо ей сказать. — А, вот! Спасибо тебе, — звучало фальшиво и еще более глупо. Жан, уже успевший устать от этого всего дерьма, картинно хлопнул рукой по собственному лицу. Смирившись с идиотичностью одного из членов команды, он после тоже поблагодарил Ренц и принялся отвязывать себе лошадь. Армин и Райнер также отдали ей по «спасибо», и первый сполз с коня Рави и настолько быстро, насколько был способен после ранения, щелкнул застежкой на поводьях. Криста смотрела на них с какой-то напускной жалостью в глазах, как минимум Линдбергу все это ее сочувствие казалось ненастоящим и неуместным. Он вообще не любил эту дамочку, однако за спасение благодарил ее искренне. А она, все такая же похожая на маленького ангела, могла только догадываться и только по их виду, насколько они устали и со скольким им пришлось столкнуться уже в начале экспедиции за стену. — У вас все не очень хорошо, — проговорила она тихо, тем временем как ее полупустой взгляд скользнул по голому животу Рави, рубашка с которого частично пошла на перевязку головы Армина, — но я, на самом деле, так рада, что вы живы. Да, не очень хорошо, но вы же живы! — добавила она уже громче, и какие-то не менее напускные слезинки выступили на ее светлых больших глазах. И все парни, кроме Линдберга, уже успевшего седлать своего Алого и приготовиться к дальнейшему пути, обернулись на девушку, трогательно смахивающую слезу хрупким пальчиком. По их взглядам читалось, что та, судя по всему, ангел и богиня, а Райнер вовсе еле-удержался, чтобы не крикнуть, что он хочет на ней жениться! — Они уже близко, — Рави тяжело выдохнул, как после тяжкой тренировки. Успокоиться, лишь бы успокоиться. И не думать, что там с капитаном. Капитан сильный, с ним все будет хорошо, у него отряд, ну чего волноваться? Вроде бы, титанша не туда свернула вместе с неизвестным воином, вроде бы, не точно, но надо бы думать о хорошем. Если думать о хорошем — меньше вероятность вернуться как из Троста. Ну, кому хочется валяться там, где даже глаза от гноя тебе никто не протрет? Там, где всем еще более все равно, чем здесь? Хотелось попросить чьего-то внимания, показаться снова невинным и хорошим, но он просто не мог. Он не мог просить, чтоб его приласкал кто-то. Кого он приласкал-то? Ходил всю жизнь да ныл в себя, на шею папке вешался, всех заставил волноваться сегодня. Тише, тише! Дышать бы ровно только. Все будет… все будет… Вот, Армина еще немного шатает, но они движутся к лесу. Жан готов помочь, что хорошо. А где лес — там высокие деревья, там проще биться с тварями. Может, не так паскудно станет на душе? Волнение поутихнет? И лес виднелся впереди.***
Эрвин Смит приказывал элитному отряду в сопровождении подкрепления двинуться по центральной тропе в лес, а остальным пойти в обход, и во время обхода остановиться там, где скажет низшее командование. Цель — не пустить гигантов дальше опушки, туда, где, судя по всему, будет происходить нечто и заранее спланированное командором. И никто не знал, что именно: рекруты, стоя на толстенных, как ствол обычного дерева, а то и больше, ветвях, переговаривались друг с другом; кто-то из них даже смеялся над попытками титанов лезть к ним, наверх. Вступать в битву никто не собирался — все равно внимание отвлекли, и твари не сдвигаются с края леса. Рави ощущал внутри себя одну лишь пустоту, сложившуюся из бесконечности гнусных мыслей. Все сразу — равно Ничего. Он стоял, прислонившись спиной к жесткой, колкой и плотной коре. Его взгляд выглядел на удивление холодным и неподвижным, словно умер он временно аль заснул с открытыми глазами. Чувствовал, будто пленка сухая вместо розовых искр, блещущих обычно влажно, живо, как блестят, разве что, пузырьки в красном игристом вине. Громко ударился об землю какой-то пятиметровый, который успел залезть довольно высоко, но не выдержали тяжести его кривые тонкие ручонки. Оторвались и прилипли к ветвям, источая вонючий, ужасно горячий пар, капая кровью вниз, прямо на тупо скалящуюся титанью рожу, а рев, тот самый, похожий на крики грешника, ударил по ушам. Юноша вытянул шею и выглянул вниз и вправо, чтобы посмотреть на диковинку все тем же опустевшим взглядом: — Ну хули ты орешь? Сам виноват. В следующий раз лестницу с собой бери, — сказал он спокойно-насмешливым — на самом деле очень даже нервным, в чем не находил сил себе самому признаться — тоном и вернулся в прежнюю позицию, разве только руки сложил уже на груди. Их просто больше некуда было деть. Ударил бы по дереву, только вот какой с того ему прок? Посмотрят как на совсем уже поехавшего, на чем дело кончится. И подавал ему механизм, щелкнувший вновь в голове, какой-то полусигнал-полунамек. Накопи в себе гнев, безысходность, злость. Тогда станет пустота в глазах твоих пересыщенной сухим холодным кислородом настолько сильно, чтоб обернуться огнем. Геенна огненная — не та женщина-титан, что оставляла после себя кровавые следы, что стала воплощением Судного дня для Легиона. Геенна огненная — пустыня в дурной голове. Геенна огненная — настолько много протухшего, но холодного кислорода. Сера на пальцах дымится — скоро вспыхнет грязным пламенем. И испуг обернется временным безумием. В бесконечное пространство, все более исполненное кислородом мыслей, ворвалась нежданно Джинни. Она в один миг — высокая, сильная, со строгим, решительным выражением лица, приземлилась перед ним. Кто же еще пойдет против геенны огненной? Она не видит ада, не видит мерзкого ослепляющего света, не чувствует жара? Быстрым шагом, стуча каблуками армейских сапог, приблизилась она к нему, а он только встал твердо на ноги и отдал «салют» как ни в чем ни бывало. Тонкая кожа его светлого лица уже успела покраснеть, налившись кровью. Глаза оставались по-кукольному матовыми. — Капрал? — Оставить салютование, — улыбка ее губ, с трещинкой посередине нижней, не внушала мыслей о веселых разговорчиках, однако успокаивала. — Рядовой, ты слишком невнимателен. Отвлекаешься и думаешь о чем-то своем. Так волнуешься… — Я знаю, что… — он хотел сказать далее «это неправильно», но капрал Хэтчер перебила его. — Ты оборачивался, так? — шире, шире улыбка, темнее и длиннее лучики возрастных морщин на лице. Она ведь не выглядела до этого лет эдак на тридцать пять! И примерно столько было бы сейчас матери Рави, господи… — Поэтому тебе так плохо? — Простите, — его глаза оживленно влажно заблестели, взгляд перескакивать начал с листика к листику, с листика второго — на веточку, на горизонт, на ямочки на щеках женщины, в соперники по спаррингу годящейся Эрвину. — Простите, — повторил увереннее и снова будто вернулся в готовую вот-вот воспламениться бездну, — но разве я мог… разве мог не оборачиваться на товарищей, капрал?.. Что бы было, если бы я, как Армин, во всем Вас послушался? Они бы погибли, — он выглядел спокойнее, смиренней, однако видно было, что до конца в себя он не пришел. Она только вздохнула и шумно присела на ветвь, свесив вниз ноги. Не смотрела на него больше, лишь спустя время — около минуты — ответила ему: — А если бы тебе не повезло? А если бы обернулся чуть позже? Ты правда хотел бы видеть смерть? — ее голос казался слишком ровным — он пролетал над черно-красными холмами, над горящей пустошью в голове юноши, не касаясь поверхности. — Вы, вы правы, но, простите меня за дерзость, не совсем… — Рави напрягся и убедился, что Джинни все так же сидит, ногами болтая. — Обернуться можно, главное — сделать это вовремя. — Не извиняйся так много. Ты прав, по-своему, для себя. Вот ты успел обернуться вовремя, а я никогда не успевала, и мыслишь ты поэтому по-другому. — Да, — буркнул он ни к селу ни к городу. Судя по звукам, титан карабкался вновь на быстро отросших ручонках. Древесина скрипела от его напора, а Хэтчер продолжала болтать ногами, вспоминая прошлое, в коем она, еще будучи маленькой девочкой в розовом дешевом платьице, плескалась носками голых стоп в кристальной воде речушки подле самого дома. — С Нессом я сегодня завтракала за одним столом. А около получаса назад что? — ветер перекинул тоненькую белесую косичку, подвязанную кремовой лентой, с одного ее плеча на другое. Широкие, крепкие… — Я просто не обернулась. Было поздно. — Это сделала она? — они оба знали, о ком речь. — Ага. Ее Эрвин, судя по всему, в лес заманил, только вот зачем?.. Рави пожал плечами и поймал безотрывный взгляд Армина. Еще долго они стояли недвижно, будто связанные тонкой нитью белого-белого света. «Твоя рубашка теперь рваная», — мелкими светлыми буквами по голубой радужке. «И что?», — произнес он в ответ беззвучно, одними губами. Правда: и что? Зато кто-то кровью не истек. Арлерт дернулся так, словно сейчас протянет ему руку. Показалось. Рави все равно улыбнулся.***
Леви ничего не понимал. То есть он — глава элитного отряда, сейчас чувствовал себя детенышем какого-то животного, имеющим право лишь на побег от нагоняющей угрозы. Он обязан верить Эрвину, также — ни за что не подниматься с седла, пока позади какая-то мразь в жутком обличье крошит об деревья живых людей и гонится, гонится, пытается захватить Йегера. Вот этого сопляка, которого капитан сам не знал, зачем на себя повесил. Но ведь теперь обязан защищать, охранять! Чтоб «волоса с головы не упало»! Леви жалел о своем выборе, а сделать с этим мог ровным счетом ничего. Разве только отвечать за этот выбор по закону жизни. Сделаешь что не так — и держи пряником по ебалу, это тебе за то, что сразу кнут не предпочел. Леви пользовался известным правилом: он не оборачивался, делал вид, что позади нет ничего, кроме неизвестной угрозы, от которой достаточно просто ускакать на лошади; что это — просто нечто неизвестное, а не человек-гигант, который убивает людей как орешки щелкает. — Пожалуйста! Почему мы не можем подняться и спасти их?! — кричал Эрен не своим голосом, с пеной у рта, с таким животным испугом в густо-зеленых больших глазах, что видно было, как сильно сжимается его молодое сердце, ранее не видавшее такой жестокости, такого хладнокровия по отношению к своим же людям. — Вы сильные, а я — титан! Мы можем уложить ее! Пожалуйста! Капитан Леви! — он уж хрипел и чуть ли не хныкал. — Молчи, ради Бога, Эрен! — крикнула ему, не выдержав, Петра. — Ради Бога! — Какой Бог?! Какой вам Бог, если вы такие бессердечные? Неужели вам не страшно и не жалко их?.. — Мы не выдержим, если ты не перестанешь, — она сглотнула и нервно прикусила губу. — Мы бы не просили тебя молчать, если бы были бессердечными. Ты понимаешь? Эрен внимал услышанному с трудом, уставившись в спину Леви так, будто именно тот виноват во всем происходящем. На деле-то он его не винил, но искренне недоумевал, почему тот не хочет ничего рассказывать, почему только молчит и глядит лишь вперед, не желая оборачиваться ни на гибнущих прямо за спиной людей, ни на собственный отряд, ни на человека, коего обязан с ними, с отрядом, охранять. Леви тяжело выдохнул. Под его руками тонкие кожаные поводья со свистом хлестнули по плечам вороного коня, громче и чаще застучали подковы о вытоптанную гигантами широкую дорогу. Грузно ударяли стопы женщины-титана об твердь земли, медленно становясь громче и громче, ближе… казалось, чуть затормозишь — и почувствуешь вонь, что идет от каждой твари, это без исключений. Они все воняют. Остается лишь свыкнуться с этой вонью. Леви вообще привык привыкать, как бы это коряво ни звучало. К вони, к боли, к рутине, к бессонным ночам, к психическим надломам. Он привык отражать чужие удары, пытаясь почувствовать при том как можно меньше боли. Жертвы возносятся на пьедестал. Во веки веков. Жертва — идеальный человек, поскольку именно жертва невинна и чиста, именно жертва никому плохого не сделала. Только вот сделала ли жертва что-то хорошее? Капитан сделал: не для себя, но для других, что шло вразрез с методикой выживания и учебником житейской науки. Он не умел жить для себя. Он выживал для других, чувствуя пред ними какой-то неебический долг, на выполнение которого был запрограммирован еще с рождения. Этот долг — хорошо убивать титанов и идти за командором. И его он обязан выполнять. — Она догоняет, капитан! — сквозь тишь неуместных мыслей прорвался крик Петры, пробив барьер отстранения и временного отречения от кошмара, что происходит позади. — Ну так поедем быстрее, — отвечал он. — Нельзя быстрее, капитан, нельзя! Куда быстрее? Лошадей загоним… Леви молчал. Ни разу он не обернулся. И чем сильнее содрогалась земля, тем громче отдавалось мерзким эхом, сливающимся в тихий безнадежный шум: «Капитан, отдайте приказ, приказы, капитан; капитан — приказы!». Что он мог отдать да что мог поделать, коли нет никакой возможности подняться с седла? Эрвин говорил: не подниматься, — значит не подниматься! Мотивы его оставались в тумане для каждого. — Заткните уши, — дрожащие пальцы подцепили шумовую ракету. — Как, блин?! — выкрикнул уже давно ошалевший Эрен. — Руками. Рот тоже открывать не стоит, мозги вылететь могут, я слышал. Но тебе можно, — Леви, будучи немного вздернутым, позволил себе не самое лучшее обращение к рядовому. — Капитан, это не смешно! Оруо, пытаясь разрядить обстановку, сделал вид, что расхохотался. Капитан цыкнул и произнес громко и четко: «Раз…». Считать далее не пришлось, поскольку это «Раз» — таким тоном, как будто через «Два» и «Три» расстрел начнется — способно заставить кого угодно заткнуть рты и уши. Сам Леви не мог защитить себя от оглушения, а потому ему оставалось только одно: перетерпеть. От мерзкого свистящего звука, издаваемого шумовой ракетой, сводило зубы и вздрагивали нити барабанных перепонок. Теплая влага подступила к уголкам глаз, на миг будто закатившихся и побелевших от сбивающего с толку визга орудия защиты. Не впервой, не привыкать, удержаться в седле — все, что нужно сейчас. Как ни в чем не бывало убрали его солдаты руки от ушей — каждый по одному заткнул, свободной рукою — и подняли головы, прижатые ранее к самому плечу. Она немного отстала. Не сильно, но помогло. Никто не видел реакции самого Леви на звук, в том числе Эрен, издавший писк восхищения: — Капитан даже не дрогнул! Понимаю, почему он лучший! — Эрен, я тоже так могу, для солдат вроде меня и него это сущий пустяк. Все закаленные солдаты так реагируют! — Оруо не упустил возможность побахвалиться. — А зачем ты тогда уши закрывал, если так же можешь? — Петра посмотрела на него так, как родители смотрят на где-то привирающих детей. — Ну… э-э-э… за компанию! Петра, не задавай глупых вопросов! Но Эрен уже не смотрел на них, а упорно пялился в спину капитана, словно она узорами писана или на ней деревья растут. — Как малышня, — скорее буркнул, нежели по-человечески проговорил, Аккерман. — Вот да, они все как малышня, вы даже не представляете, капитан! — Боссард запевал свою бахвальную песнь далее. — Вообще-то, он сказал это про тебя, — Петра тяжело выдохнула. Общее настроение как-то приподнялось, несмотря на умерших позади людей да мразоты, бегущей по следам еще живых. Все закончилось, когда сработала ловушка, установленная Ханджи с Эрвином прямо посреди дороги. Стоило женщине-титану ступить на нужный отрезок широкой тропы — и блестящими железными нитями вонзились в ее тело десятки, сотни гарпунов: тросы их алюминиевым блеском сверкали на солнечных лучах, с каким-то трудом пробившихся сквозь пышные зеленые кроны гигантских деревьев. Она успела только закрыть ладонями заднюю часть шеи, на месте которой, судя по всему, прятался тот самый человек, ей управляющий. Леви быстро, перед приземлением сделав в воздухе кувырок, оказался на ветви рядом с командором и крикнул, глядя вниз, чтоб его лошадь тоже привязали поблизости. — Ты знаешь, скольких она убила? — капитан дерзко обращался к Смиту на «ты», совершенно не боясь получить от него нагоняев. — У вас еще два табло с гарпунами. Бейте. — Ты уверен? — Глаз за глаз. Что вам терять? К тому же, будет меньше шансов, что эта сука вырвется, — он окинул ее презрительным взглядом. — Ей понравится, я уверен. Им же понравилось умирать, правда? Шквал острых игл обрушился на беспомощно — а раньше казалось такой, падла, сильной — вздрагивающую тварь господню, то один гарпун впивался в ногу, то второй в глаз, и вонючая густая кровь стекала вниз тонкими струйками по голым мышцам ее тела. Леви не чувствовал восторга, но ощущал, что частично месть свершилась. — А теперь мы должны вырезать ее из шеи. Обрубить руки и ноги и пинком выбросить на землю. Как птичка полетит. — Это слишком. — А то, что делала она — не слишком? — он дернулся было к ней с каким-то садистским желанием воткнуть ей лезвия прямо в голову, а после сменить их и отрубить ей руки, освободив ее от защиты. Эрвин схватил его за плечо. — Стой. Рубите! — крикнул он уже давно занявшим позиции солдатам. Металл со звоном разлетался, будто стекло, в стороны. — Она не тупая, защитилась. Но я найду способ вытащить ее. — Леви! — Я не прощу, Эрвин. У меня есть возможность собственноручно выпустить ей кишки. — Леви! — повторил он громче. И после его слов следовал лишь дикий душераздирающий крик, тот самый крик, что издают загнанные в угол звери, коим уж больше нечего терять. Несколько повторных заходов, как на последнем издыхании, следовательно — у всех рядом находящихся чуть уши не отвяли. Ее большие голубые глаза норовили выскочить из глазниц, бегали по сторонам по-сумасшедшему, то туда, то сюда; она как будто звала, искала кого-то. И взгляд ее замер где-то вдали, в зеленой листве, там же, где эхо ее невменяемого крика. На несколько секунд воцарилась мертвая тишина.***
в то же время на опушке леса
— Что это? — Микаса, ранее сидевшая на ветви, резко поднялась с места и взглянула в полумрак лесной чащи. — Наверное, та тварь орет, — буркнул Рави отстраненно, и неосознанно почесал нос, в очередной раз всколупнув корочку до крови. — Ай… — Ты о ней? Я слышала что-то, и что это «она», все говорят об этом, но не видела, — она недоверчиво посмотрела на него, хотя не доверять было не в чем. — Даже издалека не видела. — Радуйся, что не видела, — он вздохнул. — Даже я покрасивей буду. Вспомни, как ты поморщилась, когда меня без перчаток увидела, — и снова вздохнул, уже глубже, с какой-то обидой. Микаса отвела взгляд с недовольством, отказываясь признавать, что когда-то тогда она поступила неправильно, даже гадко. Перед кем тут признавать вину? Он ей не нравится ни снаружи, ни внутри. — Сейчас бы с титанами себя сравнивать! Да даже инвалид по сравнению с любым титаном — полноценный! — выплюнул Жан и с какой-то неясной злостью убрал с лица прядь волос, будто назойливую муху отгонял от себя. — Тьфу, бл… блин. — Я бы так не сказал… — Рави вздохнул и поглядел вниз, поскольку услышал там какое-то особенно оживленное движение. В один миг глаза его вновь ожили, как ожили они при разговоре с Джинни; в целом он быстро превратился из скучающего в ошалевшего. — Что вылупился? — Куда их понесло?.. — его передернуло от одной только мысли, куда, все-таки. Неужели случилось что-то действительно серьезное? А что, если там… черт подери… Титаны вправду рванули вглубь леса, словно кто-то их звал туда, какая-то странная сила… или тот крик. Точно, тот крик. Неужели эта титанша решила призвать туда титанов? Только вот… зачем? Так, этот вопрос уже был, ну, похожий был. Чем больше пытаешься об этом думать — тем хуже становится. Так надо не думать, а действовать! Но что именно делать? Микаса Аккерман щелкнула кнопками на пультах управления УПМ. Устройство выпустило пар. И Рави решился действовать вместе с ней. Она — за Эрена, а он — за того, кого ценит. Того, кому безмерно благодарен. Того, чьи неприятности почуял еще в самом начале этого гиблого дела. Он был готов ко всему. Да воспламенится сера! Да сгорит он дотла сам, взорвется, как чертова кислота, но унесет с собою угрозу. Ну или отделается парой ран. Не то, чтобы он кому-то очень нужен, даже себе не шибко понадобился, однако сейчас может пригодиться тому же Леви. Мало ли что. Защитить — кто знает? Встать за него грудью — знает сам Линдберг, что сможет. — Эй, постойте! — вдруг, откуда ни возьмись, выскочила Саша, преградив им путь. — Будьте осторожными! Этот крик… это был крик раненого и забитого в угол зверя, которому терять нечего, и который сделает все, чтобы хотя бы попытаться выжить. Это голос конца охоты, и в конце охоты надо быть в сотню раз осторожней. И вы будьте осторожней, в сто раз! Я жила в лесу и я знаю. — Я тоже в лесу жила, и что? — азиатка чуть было глаза не закатила. — Этого не понять тому, кто сеял хлеб, — она дрогнула. — Рави просто поверил мне, — Браусс кивнула на напуганное и искусственно-серьезное лицо Линдберга. — Поверь и ты. И… берегите себя, — она обращалась к Аккерман, но смотрела именно на него с какой-то надеждой и непониманием. Никто ведь не знал, зачем он-то туда попереться собрался! Ладно Микаса — у нее Эрен, но этот дурак никчемный!.. Были подозрения, что где-то там его мужик скрывается, а кто-то уже додумался теорию построить, что это наверняка сам Эрвин Смит. Тьфу. Микаса посмотрела на него с явным неуважением, будто он какое-то насекомое или кусок естественных отходов, просто плывущий по течению; однако она не могла ослушаться бывшую охотницу, пришлось принять сказанное ей и приготовиться во много раз осторожней действовать. Рави только отвел неизвестно отчего виноватый взгляд: на миг он почувствовал себя чужим, лишним. Задавал себе немой вопрос: вдруг получиться не быть обузой в этот раз? — и не мог дать ответа.***
В пыли, в пару и в толпе навалившихся на тело женщины-титана гигантов невозможно было различить, что происходит. Людям пришлось отступить, расположившись на ветвях деревьев, тупыми взглядами следить за тем, как того, кого они хотели взять живьем, пожирают. — А вы видели, как они сжирают человека внутри нее? — спросила после Ханджи, вытирая стекла очков о край рубашки. — Нет. Она могла и выжить. Я уже говорил, что мы должны мыслить нестандартно, чтобы ее победить или захватить, ты это слышала, — небольшие голубые глаза Эрвина как-то зловеще сверкнули. — У Эрена не оставалось ничего, кроме одежды, когда он вываливался из тела титана, — она не дала себя прервать Смиту и громче продолжила: — Но она другая. И я чувствую, что она еще жива. Мы должны быть осторожны. Я надеюсь, твой отряд, Леви, где-то неподалеку. Сможешь их найти? — Конечно, пойду их искать. И не думай, что захватишь эту суку живьем. Я убью ее, если увижу, — у Леви, очевидно, пластинку заело. Он собрался уже соскочить с ветви, когда Эрвин напомнил ему сменить газ в баллонах, прежде чем отправляться. К сожалению, тот ослушался.***
Отряд сдвинулся с места уже на УПМ, чтобы найти капитана или хоть кого-нибудь еще. Никто не понял, что такое произошло и почему мимо них пронеслась бешеная толпа гигантов, но все прекрасно понимали, в каком направлении двигаться, чтобы найти остальных. Ну или не прекрасно, а просто понимали. Ситуация выходила странная, мозги пудрила. Напряжение снимало только забавное и бесконечное самовосхваление Оруо; Эрену улыбаться хотелось с того, как Петра его затыкает. Как муж с женой ссорятся, ей богу. Средь листвы промелькнула небольшая тень, облаченная в плащ с нашивкой Легиона. Эрд спросил, не может ли это быть Леви, и даже попытался его окликнуть: — Капитан? Мы здесь! Тень затормозила: ногами она легко, невесомо ударилась об дерево и, плавно подняв руку, подала сигнал неестественного розового цвета. Где-то далеко поднялся над кронами другой, такой же розовый. Тень искала глазами именно его. — Это точно не капитан! Это шпион! Готовьтесь к бою! — А… — Эрен, у нас нет розового сигнала, а еще капитан прыгает по деревьям так, что ветки дрожат да листья сыплются! А эта падла грациозная, прямо как кошка, почти совсем бесшумная. — Я хотел спросить, кому она могла подать сигнал и кто ей ответил? — Понятия, Эрен, не имею, но у нас теперь два противника, — Гюнтер вмешался в разговор, а до этого всю вылазку он вел себя так, будто никогда не существовал. — Будь готов защищаться, этот шпион искал именно тебя. Первыми мы не нападем. — А он не горит желанием нападать сам, — подметил Оруо. — Так что можно и напасть. — Мы не знаем, кто это и насколько он может быть силен. Это может вообще оказаться женщиной-титаном. Да, звучит странно, но вдруг тот крик… и вообще, вдруг ее не поймали? — голос Петры периодически вздрагивал, что выказывало ее волнение по поводу создания, преследовавшего их почти весь путь по лесной тропе. Шпион просто следовал за ними, то и дело поворачивая голову в их сторону. Все молчали и несмотря ни на что не смели атаковать, чувствуя неизвестную угрозу, холодный, пронзающий ледяными иглами взгляд из-под капюшона возможного обладателя опаснейшей силы. И тишину прервал раздающийся снизу цокот копыт, глазам предстал стройный всадник в оборванном плаще, окропленном высохшей кровью. Вряд ли он ранен, скорее для виду накинул потасканные одежды в попытках намекнуть: «смерть сама — это я, а если не я — смерть течет в венах моих». Шел от него холод еще более пронзающий, чем от шпиона. Руки Эрена судорожно вздрогнули, когда тот поднялся с седла, взлетел ввысь, треща карабинами УПМ и оставляя после себя слишком густой след пара. Одно движение его — такое же призрачное, как он сам — заставило дрожь в руках смениться немым криком жалости, испуга и недоумения. Гюнтер плашмя ударился об дерево, повиснув после головой вниз на одном тросе. Кровь из его живота расплывалась колючими темными пятнами от ребра до груди, не смея будто ступить дальше: кромка ткани останавливала ее. Глаза Шульца, еще несколько секунд назад живого, глядели в одну точку; отражалась в них дрожащая от ветру листва. Сухие потрескавшиеся губы мальчишки дрожали. Каждый, каждый из оставшихся в живых ни морально, ни физически не был способен выговорить хоть слово. Этот неизвестный разрезал один из тросов УПМ солдата одним лезвием, а брюхо вспорол ему другим. Убил его он моментально — выпущенные кишки вкупе с ударом о твердую поверхность со всей-всей дури не оставляли шансов на жизнь. Сверху раздался смех истерический, будто смешанный с плачем; редкие и короткие обрывки юношеского голоса слышались в нем. Бормотал, бормотал себе что-то, из засады, что-то, похожее на приговор себе как убийце. Он же уже не просто ранил какого-то пездюка, который уже завтра утром встанет и, блять, голову мыть пойдет. Он у-б-и-л. Одним махом. Из-под капюшона влажно блеснули полубезумием большие глаза. Высокий призрачный юноша будто спрашивал своего компаньона: как ты, монстр, убиваешь одного за другим? Ты ведь не ходишь по головам даже. Ты у-б-и-в-а-е-ш-ь. Душу можно починить, но мертвое тело не поднять на ноги, погибший мозг не запустить вновь. Мутный воин не нападал, а смех его оставался чем-то пугающим своею неясностью. Его атаки ждали, думая отделаться лишь защитой. — Петра, подай сигнал чрезвычайного происшествия, — на удивление четко, серьезно проговорил ранее хвастливый до смешного Боссард. — Мы не победим их. Ай, то есть… и Эрен… — Я поняла. Мы просто ждем спасения и защищаемся от этих… этих… — Сумасшедших. — Нет. Они не сумасшедшие. Они расчетливы и упорны в достижении цели, но ум их затмил сердца их, — она подняла дрожащую руку и выстрелила в небо фиолетовым. — Против нас не люди. И они ждут чего-то. — И что же будет, когда дождутся? — поинтересовался Эрд, попутно с ужасом косясь на мертвого и подвешенного на суку товарища. — Будет плохо. У Эрена есть время бежать, так что… — голос Рал стал тоньше и тише, более сдавленно, словно невидимые пальцы сдавили ее голосовые связки, — так что беги, Эрен. Можешь обратиться в титана, но, главное, беги и найди Леви. И… ты можешь не возвращаться за нами, потому что… — янтарь ее глаз мешался со влагой подступающих слез. — Петра! — Оруо вмешивался снова. — Потому что хватить ныть — мы справимся с этими отбитыми. Верь в нас и просто ступай. Он говорил, что Эрен должен верить в них, но как же в них верить, пока у них самих руки дрожат и слезы в глазах стоят? Как же в них верить, пока они так по-человечески и не по-геройски испугались и предались скорби о погибшем? Алая капля крови вырвалась из плена ворота одежд мертвеца и вплелась в золотисто-рыжие волосы ничего не подозревающей Петры. Мальчишка с несколько секунд сжимал дрожащие кулаки, пытался сказать что-то, однако изо рта его летели только обрывистые, почти животные звуки. — Просто верь в нас, а мы… мы все сделаем. — … я… я верю, мисс Рал! — он ударил рукой по собственной груди так, что чуть не подавился. Под его ногами дрогнула ветка, а в его спину уставилось три пары глаз. Трое кивнули друг другу и влетели вверх — вверх, туда, к неизвестным убийцам. Уничтожить, порезать на куски, отомстить за десятки солдат и Гюнтера, или хотя бы защитить глупого ребенка, одаренного незаслуженной им силой. Незаслуженным наказанием. Навстречу мчался мутный воин с каким-то взаимным отчаянием, смешанным с непринятием, приправленным боязнью. Образ его оставался призрачным; как же холодно с ним рядом было, каким же ледяным иссиня-белым сверкали лезвия мечей, что сжимал он судорожно в руках. И Петре показалось на миг, будто он — не сумасшедший монстр, а такой же живой, как она… он что, испугался что ли, когда Гюнтера убил? Он что, не выбирал? «Петра!», — криком протянул Боссард, с трудом отбивая удар, который адресовался изначально девушке. Он так часто спорил с ней, а она — так часто подкалывала его, шутили они друг над другом, как муж с женою, и никогда — никогда — не пытались сблизиться и понять друг-друга как следует. Веселые морщинки на лице Оруо противоречили его взгляду защитника и атакующего. Несколько секунд длиною в полчаса. Шпион, коего ранее перепутали с Леви, вмиг оказался позади Эрда и снес ему голову: она — вместе с телом, что изломалось об толстенные ветви, — слетела вниз и разбилась совсем об землю. Они остались вдвоем против человека в рваном плаще, способном уничтожить их двоих прямо здесь и сейчас. Он обезоружил их психически, почти так же, как самого себя, но, в отличие от них, сам он смог удержаться на плаву. Его нервы вовремя ударили тревогу и заблокировали путь к боли и самокопаниям. Он стоял напротив неподвижно в боевой стойке с как будто подкошенными ногами. Рваный окровавленный плащ медленно развевался на ветру, оголяя нашивку с зеленым единорогом на куртке. За их спинами вспыхнул бело-желтый свет, словно что-то внезапно, мощно взорвалось, встряхнув лес вокруг них. Всего на мгновение, казалось, показалось во вспышке лицо воина; жаль только, никто разглядеть не успел! Но зато успели понять, что их враг либо напялил что попало, либо воистину служащий Военпола. Чьи-то громкие шаги слышались поодаль, чей-то громкий вопль рвал на части небеса, чьи-то гигантские тела вступали за пару сотен метров от них в кровопролитный поединок. Неизвестный, он же — сама смерть, приподнявшись в воздухе на тросах так, как приподнимаются, наверное, только настоящие призраки, ринулся в атаку. Петра разбила голову и сломала позвоночник пополам при ударе об дерево. Оруо разрубили красиво пополам. (как-же-быстро) Он утер рукавом кровь с лица и замер, уставившись в сторону, откуда доносились звуки масштабного боя. Откуда вопил титан Йегера в попытках разорвать собственную грудь и небеса. Все это сразу. На клочки. Шевельнуться стало страшно.***
Микаса невесомо приземлилась на рельефную, будто покрытую тонкой паутинкой сотен жил, кору широкой ветви. Тишина пряталась в темно-зеленой сочной листве, скользила меж пальцев и с ветром вплеталась в темные, похожие на плотную шапку, волосы девушки. Поверх сплетений жил древесных сохли пятна крови, на ветке, словно карточный «повешенный», колыхалось мужское тело, висящее вниз головой на тросах. Он встречал незваную гостью безжизненным взглядом: в глазах его она видела собственное отражение. Прямо на земле еще два порубленных тела, одно из которых обезглавили, а другое сочли достаточным просто разрубить пополам. Рука убитой рыжеволосой женщины, безмолвно глядящей на нее снизу-вверх, будто держалась за толстый древесный корень. После Троста это не казалось совсем уж страшным, отвратительным, но и не вызывало радости, пусть Микасе и сразу стало ясно — среди них нет Эрена. Ей пора было уж вдогонку, но с минуту она стояла неподвижно и затаила дыхание. Кажется, она таким образом неосознанно оказывала павшим воинам элитного отряда почтение за то, что те до последнего берегли жизнь и здоровье ее сводного — на самом-то деле, ставшего родным — брата. Вечно стоять над телами погибших нельзя: не по уставу, нелогично, неправильно. Но почему же ноги прилипли к древесной коре? Словно ветер пронесся перед ее глазами некто, с громким звуком, напоминающим шуршание, затормозив по ветви. Сначала взгляду предстал бритый затылок низкорослого человека, а после — тяжелый взгляд его. Серые глаза казались шитыми из ткани, и ни единого блика невозможно было в них разглядеть. — Почему ты стоишь, Аккерман? — спросил, попутно медленно, со скрытым ужасом осматриваясь по сторонам. По одному только его виду ясно становилось: он усмирил в себе злость, ярость и будто отказался от определенной идеи, определенное время не выходившей из его головы. — А почему Вы стоите? — Чтобы сдвинуть с места тебя. Мертвецы не должны утаскивать за собой. Он оказался настолько сильным внутри, что смог сразу же оторвать ноги от поверхности, чтобы направиться спасать того, кого просто обязан спасти. Микаса отчасти удивилась: он не ругал ее за нарушение приказа, в соответствием с которым она не имеет никакого права находиться здесь. — Я доверюсь Вам! — оторвала азиатка от сердца. Как же не хотелось говорить такие слова человеку, что бесит до дрожи еще с момента суда над Эреном. Тем более, капитан Леви не нуждается в доверии какой-то соплячки. Зачем ему чье-то доверие? — спрашивала она сама себя. Какое-то время они летели в жутковатом таком молчании на звуки битвы, на крики титанов и треск стволов гигантских деревьев. Только спустя около полминуты Леви спросил ее: — Они все были убиты человеком, я думаю, — так, будто это самые сложные слова, которые ему приходилось говорить за последние лет десять. «Они» — с особой тяжестью, с напором. На самом деле, ему по-барабану, человеком они были убиты или его уродливым подобием. Ему не плевать на сам факт того, что именно произошло, пока он просто находился неподалеку. Просто искал не там. Просто… — Хотите сказать, у нее подмога есть? — Микаса отвлекла его на несколько секунд. Хоть за что-то можно ей «спасибо» сказать — не позволила ему вновь обратиться к злости и ярости. Хотя самому тошно понимать, что ты подпрыгивал от бешенства с гибели «каких-то там», а на гибель отряда внешне прореагировал так, как реагируют на неинтересную новость. Быть может, есть такой блок, способный задержать удар по психике? Очередной удар. По синяку. По больному. Черт. Он ответил кадету после недолгой паузы: — Соображаешь, — каша в голове перевернулась еще разочек. — Я возьму на себя женщину-титана, а ты будешь прикрывать меня. Поняла? — Конечно… — ее взгляд пробежался по всему ее окружающему, а потом как бы застекленел: Микаса прислушивалась. Их появление на разрушенном участке леса, превращенном во время битвы в поляну, на коей от деревьев остались только пни, оказалось несвоевременным. От головы титана Йегера осталась только нижняя половина, но он все еще дергал одной из рук, и остановил это судорожное вздрагивание некий неизвестный воин в окровавленном плаще разведки. Несколько вспышек лезвий на солнце оставили сцену в безмолвии, что прервалось мягким приземлением данного неясного на сохнущую траву. Он отряхнул лезвия от крови и обернулся на Аккерманов. Под треск рвущихся жестких мышц женская особь вырвала Эрена из шеи гиганта. Зубы ее замкнулись, скрывая за собой тело кадета, находящегося в состоянии полуобморочном, беспомощном, слепом. Он ничего не видел пред собой и ничего не понимал — может, тем и лучше? Может… — Видимо, сожрала, — тихо, вздрогнув посереди фразы всем своим телом, проговорил Леви, не сводя взгляда с очень осторожно и медленно приближающегося воина. Он шел, шагами своими время будто время; шуршала под ногами трава, блестели неясных цвета и эмоций глаза из-под натянутого по самое лицо капюшона. А женщина-титан развернулась на пятках, сдирая голыми мышцами сухой дёрн вместе с сырой черной почвой, чтоб убежать в неизвестном направлении с добычей своей. И преграда пред ней — неизвестный боец. У бойца этого руки легко-напряженные, ноги сильные и гибкие, как две плотные, спрятанные под штанинами пружины. Он всем своим видом безмолвно молвил: «Здесь не пройти, пока жив тот, кого видите вы пред собой». — Я тоже тебе верю, Аккерман. Слова капитана растворились в шипении пара, бьющего из карабинов, как из ноздрей мифического дракона — величественного и огнедышащего, — в свисте воздуха и лязге лезвия об лезвие чуждое. Слова капитана растворились, разбившись прежде об лицо Микасы вдребезги. Кто же спасет придурка, желавшего спасать других? Осколки слов привели в оцепенение. Но за оцепенением следовала злость, что сильнее любых благих намерений, сильней любой девственно-благой мотивации. Порезать суку на куски и вернуть нечто сердцу дорогое. Отомстить за убийства! А с этим… с этим монстром справится монстр подобный ему. Такой же сильный. Такой же бессердечный и холодный. Задержит! Кровь Микасы закипела сразу же, как рванула та вверх, к величественным мощным ветвям. Газ есть — будет Эрен! Она чувствовала, что он жив. Разве возможно, что он мертв, если в ее сердце не чувствуется свинцовой тяжести, прижженной паяльником открытой раны в центре вен да артерий? Неизвестный воин ловко блокировал удар Леви, однако сам атаковать как не собирался. Леви, в свою очередь, не собирался зазря тратить топливо: его у него и так всегда не хватает. Неизвестному казались глаза капитана нездорово покрасневшими. Болен, что ли? Капилляры вздулись на белках, зрачок стянулся почти что в точку, удерживая все эмоции мужчины в его собственной голове, кожа бледнела еще сильнее, чем, казалось, вообще может побледнеть. — Тебя я искал в первую очередь, — наигранно-бесстрастным звучал голос солдата, оказавшегося выше Аккермана на полторы головы как минимум. — Поверь мне на слово: все это не было моим выбором, — страх пред совестью, жалость, неуверенность, неготовность убить снова — это все слышалось тонкими нотками в словах его, и это все смесью зеркальных осколков застряло в глотке его колким воспаленным кольцом. Он выдохнул так тяжело, как выдыхают люди с больными легкими иль горлом больным, прежде чем оттолкнуться — его он с места не сдвинул, только сам отскочил — от соперника и тут же вернуться вновь, намечая линию удара где-то под ребрами. Пусть не разрубит пополам! В любом случае убьет, доказав тем самым лживость мифа об избранности Леви, о его якобы высшей силе. Даже не себе доказав, а другим, потому как себе доказывать не хочется совершенно ничего. С естественным для ткани треском порвалась под ребрами накрахмаленная рубашка, брызнуло из-под бледной разодранной кожи кровью. Капитан глухо прокряхтел что-то себе под нос, радуясь лишь тому, что успел отскочить, не оказался поделенным на две части. Радость то была какая-то никчемная, непонятная, не то инстинкт самосохранения, не то инстинкт выживания ради службы во имя… во имя чего? Оно точно не связано со странной точкой, сверкнувшей жгучим звездным огнем под левым ребром… Ни у кого нет выбора, — шепчет на ухо благополучно проебанная абстрактная мечта о светлой свободе. — У него нет, у тебя нет, у тех, кто говорит вам действовать, и у погибших тоже никакого выбора не нарисовалось. Разве это выбор — позор или смерть? Разве это выбор — сдохнуть или предать? Выбора нет и никогда не было. И вряд ли будет. — Защищаться от тебя — не мой выбор, — спустя почти минуту ответил Леви, всматриваясь в воображаемые глаза воина, что, кажется, сам с трудом стоял на ногах. — Пойми меня правильно, — будто по какой-то странно привычке он отряхнул лезвия. — Атаковать тебя — единственный вариант защиты, — снова его голос вздрагивал. Звучит молодо, а с какого-то бубна непонятными словечками разбрасывается. Не понятными никому, кроме таких же, как он. — Защищайся, — с какой-то насмешкой был ему ответ. Защищайся (атакуй). А что еще ты можешь сделать? Земля под ногами проваливалась, казалась ватной — такой же, как сами ноги. Воин плавно поднялся в воздух и неожиданно резко вырвался вперед: в последующем ударе его, вымученном с немым криком, собрана была вся та безысходность, им ощущаемая. В ударе его, вымученном, беспомощном, похожим на зов о помощи, разлетелось на куски одно из лезвий, сломав и чужое, совсем новое. На втором, совсем еще целом, сверкала, отчаянно переливаясь, паутинка тонких частых царапин. Леви, резко развернувшись, ударил взаимно; ошметок окровавленного плаща слетел на бледную увядающую траву, плеснуло тонко кровью. Неизвестный отскочил в сторону, и его светлые крупные — но больно худые — ладони сжали рукояти мечей так крепко, что начинало казаться, под ногтями проступит красный болезненный блеск, однако нет: красный сползал вниз по его одежде, а он сам стоял, вздрагивая, а из-под капюшона сверкнуло иссиня-белым. Он, казалось, хотел что-то сказать, но вновь блеклой тенью ударился он в защиту неизвестно чего: снова, снова пытался подрезать, ударить, и лишь получал удары сам. По рукаву, по рубашке, по штанинам: тут и там порезанная ткань, порезанная кожа, глубокие царапины. Не раны — царапины, посему не страшно! — Как-то все это слишком медленно и тяжело, — хриплым, как у заядлого курильщика, голосом проговорил неизвестный, провожая взглядом поодаль пролетающую фигуру, держащую под мышкой кого-то. Ясно все, пиздючка забрала у его напарницы обслюнявленного Йегера. — Видал? — … потерянный Йегер — не значит, что потерянное всё, — уже спокойнее и на выдохе ответил капитану молодой человек. — Ну что? Не медленно? Не тяжело? — Медленно. Тяжело. Вали отсюда. — Леви, как ни в чем ни бывало, щелкнул клапанами на пультах управления и сбросил старые лезвия. — Заебали, два подарочка, — и прикрепил новые, очень странно держа рукояти в руках. Взглядом он все это время следовал за каждым движением врага. — Ты не хочешь бороться, а у меня нет сил. — Мне жаль. Я никогда не думал, кстати, что Леви Аккерман, сильнейший воин человечества, окажется таким же, как я. То есть бесцельным куском мяса, живущим ради чужих идей и целей, — неизвестный опустил оружие, но также очень внимательно следил за не то собеседником, не то соперником. Глаз с него не сводил. — Тебе ведь не обидно? — Нет. Совсем, — сильнейший (блять) воин (блять!) человечества совсем не выглядел разозленным или обиженным. Разве страшно, что кто-то посмел сказать правду в лицо не только ему — себе тоже? — Ты не можешь уйти. Я не могу сдаться без боя. — И потому бывай. — Кому сдались красивые словечки, помимо него, монстра этого безликого? После слов следовал свит воздуха прямо пред носом, и самому Аккерману неясный рывок тела, чей-то голос, знакомый с недавнего времени — сдавленный, — слышался еще ему лязг лезвий, соотносимый с лязгом цепей на кандалах, а чувствовалась боль в бедре. Ясная, отчетливая, бьющая по голове, окрашивающая на миг мир в маковый, в алый. Ответный рывок — рвется единственная пуговица, темно-зеленая ткань с сухими еще более темными пятнами летит с головы, с плеч, мутному взгляду встречается взгляд более ясный, но не менее ошеломленный, испуганный внезапностью. Они сцепились, как две столкнувшиеся птицы, выдрали друг у друга по перу, а после просто-напросто разлетелись. По мертвенно-бледной щеке юноши стекала кровь на шею, с шеи — на ворот рубашки. Глубокая царапина на лице, и много-много таких же почти по всему телу. Он все еще стоял, глядя в глаза серые, словно посветлевшие от временного тумана. Леви Аккерман повалился на одно колено; да он сам не осознавал в полной мере, что именно сейчас произошло, понимал только одно: ранили его, подрезали бедренную часть ноги так, чтоб он хотя бы некоторый отрезок времени не мог двинуться с места. — Прости. Лицо неизвестного открылось взгляду Аккермана.