музыка: The Calling - Wherever You Will Go
Вливаясь тонкими струями в поток яркого электрического света, вытянутые дождевые капли были хорошо видны в непроглядной черноте взлетной полосы. Самолет приземлился с полуторачасовым опозданием, и было почти три утра, когда я впервые спустя несколько месяцев вдохнул предчувствие Нью-Йоркской неприветливости. Сложно было представить более равнодушный город, словно мчавшийся на всех парах в игрушечном колесе в надежде вырваться на свободу. Я шел в окружении десятков взволнованных от радости голосов, долгожданное возвращение домой заводило всю команду, и я слышал, как Терри громко перечисляет, чем займется в отпуске, а Винсент, главный фотограф, с которым я четыре месяца бок о бок бегал по саванне, подтрунивает над Сарой, прекрасной переводчицей с амхарского. — А ты чем займешься? — толстый Чакки, ходячий путеводитель, пихнул меня в бок. — Ну... — я неуверенно пожал плечами. Винсент взял с меня обещание, что предложение о собственной студии в Канаде пока должно оставаться в тайне. — Отдохну немного, потом посмотрим. — Ой, Адам у нас знаменитость, ты что, — подключилась Сара, — будет давать интервью и устраивать выставки. — Не забудь съездить на Багамы, — подмигнул мне Фрай. — Пляжные вечеринки, коктейли у бассейна... — Знойные мулаты... — подхватил Терри, и все дружно засмеялись. Выход январского GQ произвел сенсацию даже посреди пустыни. — Тебя подбросить? — крикнул мне Винсент, шедший впереди. — Нет, спасибо, я сам, — я улыбнулся, принимая из рук Чакки дольку шоколадки, и чуть задержался, пропуская ребят вперед. Задорно смеясь и шумно переговариваясь, они даже не заметили, что я отстал, и только Винсент, обернувшись, поднял руку в знак прощания, как будто снова угадал, что мне нужно побыть одному. Именно благодаря этим людям поездка в Африку из простой командировки с National Geographic, куда я попал в последний момент с чувством полного безразличия, превратилась в самое невероятное путешествие всей моей жизни. Пережитого опыта хватило бы на полноценную художественную книгу, а отснятого материала — на очередную выставку, но, медленно проходя по полусонным залам аэропорта, в которые из-за огромных окон билась темнота, я чувствовал, что единственное мое осязаемое желание на данный момент — это сон, которого в Африке мне ужасно не хватало. Я получил свой походный рюкзак, который еще в самом начале африканских приключений заменил мне бестолковый чемодан, забросил его за спину и спокойным шагом направился к выходу. Несмотря на то что Дженнифер, Эдди и Стивен регулярно звонили мне, никому из них я не сообщил время и даже дату возвращения. После веселых, но суматошных ребят из National Geographic мне был нужен покой, воссоединение с одиночеством — моим драгоценным спутником. Я думал о том, как приеду в квартиру на Манхеттене, приму душ, переночую на белом диване, а назавтра начну собираться в Канаду. Я не хотел оставаться в Нью-Йорке ни единого лишнего дня, а потому сбивать с толку друзей, которые непременно потребуют увидеться, не имело смысла. Проходя через залы ожидания, я видел Винсента, обнимавшего жену, Терри, гонявшегося за младшим братом, толстяка Чакки и его маму, и казалось таким удивительным, что я могу искренне и бескорыстно радоваться за них, зная, что меня здесь никто не ждет. Внутри меня больше не штормило море, вулканы, изливавшие горячую лаву, давно потухли. Я был словно не в этом мире, все вокруг не имело ко мне отношения, словно фильм, который смотришь с пассивным сопереживанием и улыбкой снисходительности на губах. Меня затопляло спокойствие, граничившее с апатией, и я не стремился понять, овладел ли я собой или просто-напросто разучился чувствовать. Сырая мартовская ночь чернела за окнами, и люди, что ждали с табличками прибывших, выглядели хмурыми и уставшими. Я поправил лямку рюкзака, в котором что-то подозрительно забренчало, и направился через последний зал. И в этот момент я натолкнулся взглядом на него. Он стоял один посреди огромного зала, закутавшись в песочного цвета пальто. Издалека он казался щуплым, как подросток, но волосы, которые с последней встречи я помнил длинными и растрепанными, теперь лежали по голове в привычной аккуратной прическе. Кого бы он здесь ни встречал, я должен был исчезнуть незамеченным. Я опустил взгляд и, вцепившись в лямки своего рюкзака, сделал несколько шагов, прежде чем уловил с его стороны какое-то движение и непроизвольно вскинул голову. Глаза цвета драгоценных изумрудов поймали меня в фокус, и в блеске, ярком даже на расстоянии, вдруг задрожал испуг. Я остановился, на секунду растерявшись, не зная, куда сбежать и где скрыться в пустоте огромного пространства, и в этот момент Тадеуш, как и остальные встречающие, медленно поднял табличку, вот только на ней вручную темно-фиолетовыми буквами было написано: «Прости меня». Лямки рюкзака выскользнули у меня из рук. Воздух вокруг завибрировал, пошел волнами. Взгляд исподлобья, который я помнил сверкавшим, как грозовое небо, светился тревожной надеждой. Не знаю, сколько длилось это мгновение, пока мое сознание не приняло, что он здесь, и не приказало окаменевшему телу сделать шаг вперед. Дрогнув в тонких пальцах, табличка вдруг перевернулась: «Я придурок». Сама собой по моим губам пролетела улыбка, и я ничего не смог сделать, чтобы остановить ее. Тонкая струна дрогнула у меня в груди, сорвав короткую высокую ноту. Моя улыбка подбодрила Тадеуша, и он быстро сменил табличку: «Ты достоин большего». Я продвигался к нему маленькими шажками, а он, словно пугаясь сближения, быстро перевернул следующую табличку: «Но я знаю, что...» Я остановился, взглянув на него с немым вопросом, и чуть помедлив, Тадеуш показал: «Ты очень вкусно готовишь» «И любишь абрикосовый джем» — дзынь, звенит во мне струна. Он никогда не мог запомнить, что я люблю абрикосовый джем. Покупал клубничный, лимонный, апельсиновый — все на свете, кроме абрикосового. «Ты любишь природу» — внутри меня какофония случайных нот — «И ненавидишь Нью-Йорк» Боже, как часто я говорил ему о том, что мечтаю жить в маленьком доме на берегу озера, подальше от городских джунглей, просыпаться от пения жаворонков ранним утром и вместо удушливой гари вдыхать свежесть сосняка. И обязательно вместе, только с ним, потому что иначе — ничего не нужно. «Твой любимый композитор Рахманинов» — до сих пор помнит об этом — «И ты отлично поешь в караоке» Я не смог удержаться от смешка. Это было всего один раз, и я тогда ужасно напился. Осторожными шагами я уже преодолел половину разделявшего нас расстояния, и теперь отчетливо видел в выражении лица, которое знал до мельчайшей черточки, что-то совершенно новое, никак не увязывающееся с привычным надменно-колким Тадеушем. Еще секунда, и я увидел: «Я могу делать тосты с абрикосовым джемом» «И увезти тебя к озеру» «И записать с тобой песню» «Потому что ты — мое все» Эти слова были написаны его почерком, до боли знакомыми высокими, теснящимися друг к другу буквами. Это он в какой-то момент своей жизни взял темно-фиолетовый маркер и вывел их на листе картона собственной рукой. Можно ли было такое представить? Можно ли было представить, что на последней табличке, которую он несмело достал, глядя в пол, было написано: «Я тебя люблю» Я смотрел на него, не зная что делать, не зная, что чувствую, что вообще происходит, что это за мир, в котором я вдруг очутился. Передо мной был Тадеуш. Тадеуш, любовь к которому я вытравлял, словно ос из стены деревянного дома, словно заросли крепкого репейника, словно въевшееся в сердце пятно. Восемь месяцев я учился жить без него. Как если бы я попал в аварию на трассе и только-только начал самостоятельно ходить. И вот теперь он был здесь. Я не знал, как он выяснил время прибытия самолета, как вообще решился встретить меня. Он смотрел на меня так, как будто в нем совсем не осталось зла, жестокости и спеси, как будто он тоже все эти восемь месяцев вытравлял их из себя. Я заглядывал в глаза цвета северного сияния и даже в самой их глубине не мог разглядеть притаившуюся насмешку. Я знал, что не должен поддаваться, что наш последний разговор был решающей точкой, что, будучи не в силах сказать ни слова, я должен пройти мимо, совсем как он тогда в Кирове, но, боже, разве я мог?! Как после табличек, после признания в любви вырвать сердце самому дорогому человеку? Мое молчание затянулось, и Тадеуш чуть дрогнувшим поначалу голосом выговорил: — Ты можешь лететь куда хочешь, но когда вернешься, я снова буду ждать тебя здесь. Его взгляд встретился с моим, и в темных зеленых глазах я вдруг увидел решимость настолько всепоглощающую, что замок, сдерживающий мне сердце, заскрипел длинно и протяжно. Мы стояли друг против друга посреди огромного зала ожидания, но я молчал, и табличка в руках Тадеуша безнадежно поползла вниз. Он еще раз умоляюще, по-щенячьи посмотрел в мои глаза, и после этого взгляд его, а потом подбородок начали медленно опускаться, худенькие плечи чуть сжались, и табличка безвольно повисла над полом. Тадеуш незаметно вздохнул, облизнул пересохшие губы и слегка кивнул — я все понимаю. А я в эту самую секунду, которую буду помнить всегда, стоя над ним, побежденным, наказанным и недостойным прощения, причинившим мне безумно много боли, едва не доведшим меня до самоубийства, вдруг почувствовал, что путь, по которому я шел всю свою жизнь, вел меня к нему. Для меня существовали только мы. Мы или никто. Он или никто. Если я не дам ему этот шанс, то для кого мне вообще жить? — Эй, — я осторожно положил руки ему на плечи, — иди сюда. Таблички посыпались на пол. Тадеуш выдохнул, прижался ко мне, ткнулся носом в мое плечо, в отчаянии цепляясь за мою дорожную куртку. Я помнил каждое наше объятие, но никогда прежде, даже за кулисами после его сольного концерта, я не чувствовал столько искренности. — Я тебя тоже люблю, — шепнул я ему. Он мелко дрожал, чуть-чуть и разрыдается, а мне вдруг стало так тепло от его близости, так спокойно, внутри меня на теплых волнах качалась нежность. Я больше не терял головы от его взаимности, не взлетал в небеса от нахлынувших чувств, во мне не взрывались галактики, но я знал, что это правильно, что трезвость — лучшая черта отношений. Я гладил Тадеуша по голове, словно маленького, и он понемногу приходил в себя. Боже, неужели он действительно меня ждал? — Ты больше не уедешь? — спросил он, подняв голову с моего плеча. Винсент, Канада, студия... — Нет, — я поцеловал его в лоб. — Никуда не уеду. — Обещаешь? — Конечно. Он тепло улыбнулся. — Я научусь готовить, — с уверенностью заявил он. — И если хочешь, брошу курить. — К чему мне такие жертвы? — я оглядел родное, светившееся осторожной радостью лицо так, словно видел его впервые и, усмехнувшись, вдруг спросил: — То есть ты теперь гей? — Иди к черту! — он пихнул меня в плечо. — Моя ориентация — это ты. — Звучит неплохо, — сказал я. — Пойдем домой? — Я вообще-то здесь не один... — вдруг начал Тадеуш, и в этот момент — боже правый! — я заметил, что с противоположного конца зала ожидания к нам идут Стивен и Дженнифер. А они откуда здесь взялись?! Я бросил на Тадеуша растерянный взгляд, но он лишь пожал плечами и отшагнул за секунду до того, как Дженнифер с громким визгом повисла на моей шее. — Господи, ты меня задушишь! — засмеялся я и, подхватив ее за талию, покружил. Она звонко чмокнула меня в щеку. — Откуда ты здесь?! — Ты такой пещерный! — она спрыгнула на пол и с восхищением оглядела меня с ног до головы. — Настоящий путешественник! Как ты носишь этот рюкзак, ты же такой тощий! — Так, ну все, — не вытерпев, оборвал Стивен и, выступив вперед, пожал мне руку. — С возвращением. Тон его голоса был официальным, но в выражении глаз, когда он взглянул на меня, проскользнула плохо скрытая благодарность. Я чуть улыбнулся и кивнул, догадавшись, что бедный Стивен все это время, как обычно, был меж двух огней, и именно ему досталось от нашего с Тадеушем разрыва больше всех. — Я думала, мы никогда не дождемся твой чертов рейс, — сказала Дженнифер. — Если бы не Стив, я бы точно уснула. Мне вдруг стало интересно, с какого момента эти двое наблюдали наше с Тадеушем примирение, и, серьезно, как они все втроем здесь оказались. Хотя в принципе, с учетом знакомых Стивена, число которых стремилось к бесконечности, догадаться было не так уж трудно. Вообще-то Стивен и Дженнифер могли обидеться на то, что я не сообщил им дату приезда, но судя по радостно блестящим глазам, мне не стоило беспокоиться на этот счет. Кстати, а они были в курсе табличек? Я бы, может, и решился задать этот вопрос, но Дженнифер снова заговорила: — Мы за вас, конечно, очень рады... — ох, значит, они все видели. Я поглядел на Тадеуша, и он с улыбкой развел руками. — Но у Стивена есть кое-какая новость. Прозвучало это весьма настораживающе. Хитрый взгляд ненадолго задержался на мне, а потом скользнул к самому Стивену, который поначалу так растерялся, словно никакой новости у него и не было. — Ну... — он посмотрел на Дженнифер в ответ, и тут я начал подозревать, что в мое отсутствие, помимо преображения Тадеуша, могло произойти еще кое-что фундаментальное. — Только не говорите мне, что вы двое... — севшим голосом начал я, перескакивая взглядом с Дженнифер на Стивена и обратно. После Эдди и Джека я уже ко всему был готов. — Что?! — вместе воскликнули они и наперебой продолжили: — Нет! Нет, конечно! Адам! Что за бред! Мы второй раз после выставки видимся! — Стив женится, — не выдержал Тадеуш. — Что?! — а это уже я, подскочив, выпучил глаза. — На ком?! — На жене, — ответил Тадеуш. — Бывшей жене, — скромно поправил Стивен. — Ну и будущей тоже. Ох, да не смотри ты так! Мы с Кэтрин помирились. Меня как обухом по голове ударили. Стивен женится?! — Меня четыре месяца не было, Стив! — воскликнул я. — Ну в целом побольше, — уклончиво проговорил он, и меня ощутимо кольнула совесть. — Боже, да я поверить не могу! — продолжал я. — Это же просто замечательно! Сам не знаю, что со мной случилось. Я бросился к нему со своим огромным рюкзаком и чуть не задушил в объятиях. Дженнифер расхохоталась, а Стивен, кое-как отлипнув от меня с добродушным ворчанием: «Ну все-все», вдруг произнес: — В связи с последними событиями... Мне приглашение подписывать по отдельности? Или на двоих? Я понял, что вопрос не о свадьбе, а о том, что было несколько минут назад, но слова эти прозвучали настолько неожиданно и дико, что на какое-то время я будто вылетел из самого себя, утратив всякую связь с действительностью, а вернувшись, увидел их всех разом: Тадеуша, Дженнифер и Стивена — самых близких мне людей — и наконец-то начал по-настоящему осознавать: история моего одиночества вот так внезапно закончилась. Я посмотрел на Тадеуша, который стоял чуть в стороне от нашей троицы с выражением обычной небрежности, и, едва поймав мой растерянный взгляд, он повернулся к Стивену и с мягким бархатом в голосе уверенно кивнул: — На двоих.Конец