Trust me

Неисчисляемое количество голосов разносилось отовсюду. Они сопровождались ревом моторов, скрипом шин по недавно отремонтированной дороге и все повторяющимся «Бывайте, парни!» в разных интерпретациях и интонациях. А еще редкими, совсем слабыми и робкими раскатами грома и буквально орущим из необъятного размера колонок рок-н-роллом. Постепенно голосов становилось все меньше, как и людей, и Ньют понимал, что ему самому пора отчаливать. Он пожал кому-то руку, даже не помня лица, махнул кому-то ладонью на прощание и уселся на байк, наскоро застегивая куртку. Сзади к нему подошел громко шуршащий ногами по гравию Алби и положил тяжелую не то саму по себе, не то от целого цилиндра нанизанных на нее браслетов руку ему на плечо. Его обеспокоенный голос доносился будто бы сквозь стену, и темнокожему парню приходилось говорить на порядок громче, из-за чего по телу Ньюта бегали мурашки: если Алби повышал тон, это реально пугало всех и каждого. — Может, не стоит ехать, чувак? Переночуй в ближайшем мотеле, а утром, если погода наладится, рванешь домой, — Ньют дернул плечом, скидывая с нее руку друга. — Ты же утюг включенным не оставил, спешить некуда. — Спасибо за заботу, — из-за слегка раздраженного тона Ньюта Алби нахмурился, — но, думаю, я успею до начала грозы. Словно бы вторя его словам, небо озарилось яркой вспышкой молнии, спрятавшейся где-то в чугунных на вид тучах, и за ней последовал очередной раскат грома, теперь уже гораздо громче и страшнее предыдущих. Ньют сжал ручки байка крепче и стиснул зубы, с прищуром вглядываясь в темное полотно над головой. Если он хотел успеть доехать до дома, то сейчас нужно было выезжать, а не заверять всех вокруг, кто решил поиграть в заботливых мамочек, что с ним все будет хорошо и он вернется вовремя. — Как скажешь, — Алби подставил Ньюту кулак, чтобы тот стукнул по нему, и, хлопнув блондина по плечу, с бодрым «бывай!» направился к невысокому зданию, откуда продолжали выезжать байкеры. Ньют собрал волосы в хвост. Шлем надевать не стал, потому что все и без него было не слишком хорошо видно: было всего-то четыре часа пополудни, а небо заволокло темно-синей массой, которая создавала иллюзию позднего вечера. Поднимался туман, еще совсем рыхлый и легко разрезаемый светом фар, но сгущавшийся с каждой минутой. Ньют повернул ключ, внимательно прислушался к реву двигателя и выжал газ. Из-под колес в стороны разлеталась влага. Ньют щурился все больше, сосредоточенно изучая дорогу. Туман продолжал сгущаться, и фары встречных авто и мотоциклов казались чьими-то жутковатыми глазами, которые следили за каждым движением. Некоторые из водителей не удосуживались отключить дальний свет, и тогда Ньюта ослепляло, он начинал неистово сигналить и орать матом, а зрение туманилось черной дымкой. Спустя десять минут туман настолько сгустился, что начиная талией и заканчивая землей ничего, кроме серости, не было видно, и мелкий дождь мерзкой моросью капал с небес. Вода летела в лицо, запутывалась на ресницах и в волосах, скатывалась шариками по куртке и забивалась под ладони, из-за чего кожа скользила по ручкам байка. Ньют старался не гнать сильно, то и дело поднимал глаза на небо и с сожалением замечал, что вспышки молний учащаются, гром бьет по барабанным перепонкам с большей силой, а до конечной остановки ехать еще минут двадцать. Он начинал волноваться и посматривать по сторонам, чтобы углядеть где-нибудь мотель, потому что идея остановиться там на ночь казалась теперь не такой уж и бредовой, но последний, видимо, остался уже позади, а возвращаться было попросту бессмысленно. Второй мотоциклист выехал из-за поворота на перекрестке неожиданно не только для Ньюта, но и для себя самого: либо потерял управление, либо тормоз внезапно перестал работать. Он разогнался как минимум до ста, и из-под колес у него фонтаном летели брызги, подсвечиваемые фарами. Эти самые фары, таращившиеся из-под шлема глаза, полные ужаса, и сигнал резко остановившейся машины на встречной полосе были последним четким образом, который отпечатался у Ньюта в памяти. Мотоцикл врезался в байк Ньюта, который не успел свернуть или ускориться, и спасло блондина лишь то, что его транспорт был на порядок тяжелее. В разные стороны полетели обломки металла, что-то больно царапнуло Ньюта по непокрытой голове, и к дождевым каплям подмешало кровь. Вокруг скрипели тормоза автомобилей, сидящая за рулем одного из них женщина пронзительно закричала, заглушая музыку. От удара второго мотоциклиста перебросило через собственный руль, и он откатился кому-то под колеса. Ньюта пронесло на байке на несколько метров в сторону, и он повалился на асфальт, чувствуя адскую боль в ноге и понимая, что теряет сознание: вспышки света в глазах меркли, мозг по ощущениям решил станцевать танго под чей-то включенный рэп, руки не чувствовались вовсе. Дождь усиливался, в тучах по-прежнему вспыхивали молнии, и свидетели аварии спешно набирали номера скорой и пожарной. Но гвалт людских голосов, вой сирен и вспышки красного и синего никто из пострадавших парней уже не видел. Ньют был не из тех, кого страшные воспоминания преследуют в кошмарах. Он старался как можно меньше вспоминать об аварии, потому что пресытился ей и ее последствиями еще в больнице, где медсестры не разрешали ему смотреть новости и боевики, и поэтому Ньют изо дня в день изучал рецепты из кулинарных передач. Он думал, что отделался довольно легко: не самое тяжелое сотрясение, хромота одной ноги на всю жизнь, сбритые волосы, отныне напоминавшие малопонятный ежик, и пара заштопанных ран на черепе. Второй парниша, кажется, отныне разъезжает на инвалидной коляске с парализованной нижней частью тела. Ньют даже отказался от суда, потому что этому лихачу и так досталось сполна. Мама, до того мало заинтересованная в жизни вполне взрослого сына, внезапно осознала, что он тоже смертен, и с особым рвением принялась за его воспитание. В больнице она дневала и ночевала, а когда Ньюта выписали, звонила каждый день, заходила после работы, постоянно хлопала окнами, убирала все, что могло нанести хоть какой-то вред организму (и не важно, что ее чадо не собиралось себя убивать) и постоянно что-то готовила. Ньют даже не выходил на улицу какой-то период времени, потому что попросту в этом не нуждался. С байкерским клубом пришлось покончить хотя бы потому, что Ньют отныне боялся садиться на все, что не имело крыши, круглого руля и четырех колес. Ну, и мама тоже немало постаралась в этом деле. Байк еще можно было реанимировать, и потому его продали какому-то чудаку, хотя Ньют, честно признаться, не хотел этого делать: он как будто слился со своим двухколесным монстром, на тюнинг которого потратил не одну тысячу и не один месяц. Остальные байкеры приняли его решение с пониманием и даже перечислили кое-какую сумму на его счет в качестве компенсации. О том, что в таких случаях полагалась компенсация, они сами, казалось, доселе не догадывались и сделали лишь то, что считали более-менее справедливым. Все выделенные ему деньги Ньют потратил на тайный перелет в США, в солнечную Калифорнию, подальше от туманов, дождей, легендарной серости Лондона и мамы, забота которой казалась чем-то совсем непривычным и надоедливым. После переезда одни посчитали его исчезнувшим в никуда, другие — суицидником, третьи — хамом, не оценившим старания матери. И лишь тесная группка людей знала, что с ним происходит, где и как он живет. Благодаря прошлому байкера Ньют смог найти работу в не самой преуспевающей, но тем не менее не теряющей клиентов ремонтной мастерской, где работал только с мотоциклами (в авто он, по правде сказать, пока что разбирался не лучше некоторых клиентов). Ему исправно платили, давали выходные, не насиловали мозги по поводу и без, а его босс вообще оказался замечательным человеком с замечательной привычкой посмеиваться над британским акцентом своего подчиненного и проливать кофе на капот чьей-нибудь «Митсубиси» или крыло новенького спортбайка «Ямаха». В свои шестьдесят четыре он выглядел не старше пятидесяти пяти, не хотел ничего от жизни, грезил избавиться от осточертевшей мастерской и выйти наконец на пенсию, хотя по стереотипам, сложившимся в голове Ньюта, в таком возрасте жажда творить всякую ахинею у него должна была быть даже сильнее, чем у молодых. Он редко расспрашивал Ньюта о прошлом, хотя временами его надирало поговорить по душам, знал все об аварии, не выказывал никакой жалости и, что блондин считал самым главным, редко совал нос туда, где тот был не нужен. С боссом они сблизились довольно быстро. Иной раз выпивали в пабах по вечерам, учились играть в покер и стреляли по бутылкам из старого пистолета на заднем дворе. У них была кучка знакомых, которая Ньютом отдельно от старшего мужчины не интересовалась вообще, и, блондин, можно сказать, большую часть времени проводил в одиночестве. Тесные приятельские отношения у него сохранились лишь с некоторыми байкерами из Англии, но общение по интернету он хорошей заменой реальному не считал, а перелететь через всю Америку и Атлантику ради дружеской встречи деньги не позволяли. Зная, что положение подчиненного не слишком радужно, босс, привыкший к парню за несколько коротких месяцев, решился предложить тому довольно заманчивую сделку, от которой Ньюту трудно было отказаться даже из вежливости.

***

— Хей, Ньют! — слегка припоздавшего блондина (во всем был виноват не сработавший вовремя будильник) босс окликнул откуда-то из гаража. Он восседал на старом кресле, широко раздвинув колени и держа между ног большую цилиндрическую банку с карамелью. Мужчина бросил вошедшему одну конфету — кажется, лимонную, — вместо не существующего в его лексиконе «доброго утра» и указал на складной низкий стульчик, на котором Ньют всегда чувствовал себя великаном. — Ты обдумал мое предложение? — он почесал подбородок, хрустя конфетами, и внимательно посмотрел на парня. Его большие щеки расходились волнами, когда он жевал. Мужчина не был чересчур толстым, но тем не менее напоминал слегка переевшего медведя. Мускулистого, покрытого татуировками, но умудрившегося накопить немного жира. — Да, — бросил Ньют, — обдумал. И, пожалуй, приму его. Мужчина заулыбался так обрадованно, будто Ньют только что спас его от эшафота. Он отставил в сторону банку, стряхнул с живота похожие на осколки стекла конфетные крошки и достал неизвестно откуда блокнот (Ньют мог биться об заклад, что он все это время лежал у босса под задом, и от этого слегка поморщился) с исписанными крупным корявым почерком листами. Он с трудом перелистнул несколько страничек, облизывая подушечки пальцев и оставляя на бумаге жирные отпечатки. — Значит, тебе нужно записаться на курсы по автомеханике. Они длятся всего лишь четыре месяца, я и сам могу тебя чему-нибудь подучить за это время, так что, думаю, справишься. Эмм… И… Мои проценты от выручки и прочую лабуду обговорим потом. Босс оторвал один листок и вручил Ньюту. На нем неразборчиво был написан адрес, чье-то имя и номер телефона. И нарисован подмигивающий смайлик с косой улыбкой в углу. Ньют приложил все усилия, чтобы разобрать каракули, и понадеялся, что угадает крючковатые буквы по ходу дела. Босс смотрел на него так, будто ожидал увидеть на лице парня гамму самых разных эмоций (предпочтительно счастливых), и Ньют попытался насильно растянуть уголки губ, но на улыбку это мало было похоже. — Запись заканчивается сегодня в два. Советую валить прямо сейчас… — продолжил босс, видимо, не совсем воодушевившийся практически отсутствующей реакцией подчиненного, но его оборвали на полуслове: с неожиданно громким «вот черт!» Ньют подорвался с места и побежал к выходу. — Но не забудь вернуться потом! Работа в лес не убежит! Ньюту казалось странным, с каким рвением босс стремился передать мастерскую полностью во владение парнишки, которого знал всего лишь пять месяцев. Он даже не был уверен, возможно ли это законодательно. Однако, если мастерская перейдет в его владение, материальное положение у него явно поправится. Ее можно было расширить и превратить в нечто более масштабное…, но пока что лучше не мечтать об этом, особенно если Ньют даже не начал посещать курсы. Чтобы найти нужное место, Ньюту понадобилось лишних минут пятнадцать. Пришлось обратиться к прохожим, которые с плохо скрываемым удивлением поглядывали на него, не замечая никаких признаков туриста, но тем не менее находя непривычным британский акцент. Некоторым из них до зуда в руках хотелось показать средний палец и выдавить им же глаза. Или Ньют, может, слишком остро на это реагировал. В итоге оказалось, что указанное место находилось двумя кварталами ниже по проспекту, и всю дорогу блондин бежал, грезя не попасть под машину или не спихнуть на проезжую часть кого-то из пешеходов. Он искренне надеялся, что это будут серьезные курсы со всякими сертификатами и преподавателями, которые чинили еще автомобили Бенца [1], но тесная конторка на первом этаже с длинным коридором дверей, оканчивающаяся выходом в пахнущий бензином и маслом гараж, его надежд не оправдала. Откуда-то несло свежей сырой рыбой, в горшке возле окошечка, напоминавшего кассу, где проходила запись, чахло длиннорукое алоэ, а возле него терся косоглазый серый кот. Ньют изучал памятки на стенах, но буквы отчего-то сливались, будто в помещении находилась раскрытая тара с каким-нибудь сильным галлюциногеном. Это место на первую строчку в рейтинге презентабельности явно не претендовало. Вместе с Ньютом на запись пришли от силы три-четыре человека, но если судить по списку имен, обозначенных на листе в папке под заголовком «Новый набор», группа набралась приличная. Их записывала флегматичная девушка с полуприкрытыми от как будто бы недосыпа глазами. Она постоянно просила повторить названные данные, а иногда просовывала папку под стекло и просила вписать букву или две, как будто понятия не имея, как это делается. Она улыбалась каждому, скаля желтоватые и прямые, как у лошади, зубы, которые, казалось, торчали из-под верхней губы даже если рот был закрыт, и провожала словами «ждем вас завтра в десять утра в кабинете номер восемь». Ньют сразу понял, что ему придется выйти пораньше, чтобы не заплутать и найти нужную дверь без долговременного шатания по коридору. Посетители переговаривались друг с другом, как будто были знакомы по меньшей мере года два, но по тому, как вежливо они держались, было ясно, что встретились они только что. Ньют держался поодаль, и все расценивали это как абсолютное нежелание с кем-либо общаться. До поры до времени. Когда блондин, успешно оставив свое имя в списке учеников и несколько купюр на исцарапанном столе, решился уходить, его окликнули. — Сэр! Да-да, вы, с синим рюкзаком! — Ньют растерянно обернулся и посмотрел на свой рюкзак, словно забыв, что он и впрямь синий. К нему подбежал слегка смуглый парнишка, прыщавый до ужаса, но улыбавшийся вполне дружелюбно. — Какое число? Ньют показал ему подсвеченный экран телефона, на котором четко вырисовывалась сегодняшняя дата. Парень на его действие засмеялся, как будто блондин сделал что-то из ряда вон выходящее или неадекватное. Он, кажется, даже выдал тихое «смешно!» сквозь сбившееся дыхание. Ньют нахмурил брови и убрал телефон в карман, тщетно пытаясь догадаться, в чем дело. Он удивлялся, что проделал все это, до сих пор не проронив ни слова. Может, это слишком бестактно? — Нет-нет, — парень убрал со лба волосы и тыкнул Ньюту в скрытое под кофтой предплечье, — вот здесь. Ньют и забыл, что у него на руке было что-то написано: настолько наплевательски к этому относился, что не обращал внимания на дату. Даже не был уверен, помнил ли ее. Нет, все-таки помнил, но не делал из нее культ и не превращал в какой-то особенный день. И не советовал бы незнакомцу поднимать эту тему, и поэтому ответил просто и сухо: — Это не столь важно. Прыщавый такого ответа явно не ожидал. Он пожал плечами, сконфуженно отступил назад и промямлил что-то похожее на «ну, как хочешь». Как будто Ньюту требовались его одолжения. Блондин фыркнул насмешливо и молча вышел за дверь, борясь с желанием нарочно ею хлопнуть. После первого занятия (которое занятием трудно было назвать) у Ньюта появилось ощущение, что он попал в группу поддержки олигофренов, но никак не на курсы по автомеханике. Причем пациентами здесь оказались не только ученики, но и учителя, которых от подопечных отделяла лишь пара липовых дипломов, наверняка приобретенных в подземном переходе. Тем двоим, что решили ввести группу в курс дела, был явно необходим рупор, ибо расслышать их речь было крайне проблематично, и ученикам волей-неволей пришлось молчать. Более того, занятие больше походило на цирковое представление, во время которого в клетку ко льву запихнули котенка, дабы посмотреть, как сложатся их отношения. Причем котятами были именно инструкторы. Новобранцам заявили, что практиковаться они будут только после изучения нескольких пособий, названия которых всем тут же продиктовали на удивление четко и внятно. Одно из них нужно было купить за имевшуюся в запасе неделю, за это же время прочитать и постараться выучить, и в понедельник встретиться здесь на зачете. Сказать, что записавшиеся не слишком обрадовались перспективам, значило не сказать ничего. По комнате прокатился гул недовольных голосов, который с трудом удалось подавить, а Ньют сидел в углу на своем скрипучем стуле с прожженным сидением, скрестив на груди руки и пытаясь не сравнять одну из них с лицом. Он тоже не ожидал, что ему снова придется сидеть над книжкой и потом обводить нужный вариант ответа карандашом. По правде сказать, еще совсем слабый огонек былой бунтарской натуры кричал, что пусть они идут ко всем чертям со своими книгами, а сдать любой зачет можно и без них. Как оказалось, самоуверенных, как Ньют, в группе было немало, потому что преподаватели не единожды услышали, что никто не будет искать эти книжонки по всему городу и зубрить их. В ответ всем объяснили, что за шесть месяцев обучения зачетов будет несколько и шанс завалить их будет только один (над чем Ньют долго потом усмехался: заведение продолжало строить из себя нечто серьезное). После второго провала (если, конечно, это не произойдет по уважительной причине) учащегося попросту исключают без возврата денег. И присмирило многих именно второе замечание. Ньюта, впрочем, тоже. Тот самый парень, который подошел к Ньюту вчера, сидел в противоположном конце кабинета и только пару раз поднял на блондина глаза. Виноватые, слегка прищуренные и как будто близорукие. В поведении светловолосого британца что-то, видимо, показалось ему неправильным, и поэтому он решил не трогать не только его самого, но и никого вообще. Блондин только брови вскинул на эту резкую смену поведения и продолжил отвлекаться на все вокруг, а не слушать как можно внимательнее (ничего дельного им все равно больше не говорили). Организаторы задали вопросы некоторым осмелившимся поднять руки (и снова кто-то позади фыркнул, бурча что-то про школу), после чего выяснилось, что многим курсы нужны были даже не ради профессиональной деятельности в будущем, а просто так. Им хотелось занять себя чем-нибудь во внезапно образовавшееся свободное время. Ньюту это показалось забавным, потому что лично он ни за что бы не пришел сюда, не будь у него на то веской причины, но голос решил не подавать, чтобы лишний раз не высовываться и не привлекать к своей персоне ненужного внимания.

***

Ньют честно пытался найти требуемые пособия. По крайней мере, на первые два дня его терпения хватило, а дальше он попросту плюнул на все и решил, что поспрашивает что-нибудь у начальника, а на зачете выкрутится. Ему конечно же сказали, что все не так просто и относиться ко всему нужно серьезнее, но Ньют не горел желанием прислушиваться: он отчего-то был уверен, что справится, несмотря на то, что в мозгу у него было совсем пусто. «В этой забегаловке, — объяснял он насмешливо глядящему на него начальнику, — сдать зачет сможет даже ребенок. У меня нет времени читать заумные книжки по вечерам». Но самоуверенность не всегда играет людям на руку. Первый зачет оказался поистине мозговыносящим, но завалить его умудрился только Ньют, потому что остальные, как оказалось, противиться покупке пособия не стали. Это было унизительно, в какой-то мере несправедливо и неприятно, но ему дали еще одну неделю на поиск и заучивание уже двух пособий, и на зачет в следующий понедельник пообещали выделить немногим больше времени. Ньют готов был забрать документы и отказаться от этой затеи, но босс, который чересчур хотел на пенсию, его даже слушать не стал. Вечером после рассылки результатов учащимся на электронную почту он пригласил подчиненного в гараж на пару слов. — Знаешь, парень, — он тщательно пережевывал кусок мяса, заедая его хлебом и запивая пивом. — Эта мастерская, может, будет кормить тебя и того, кто уготован тебе судьбой, до конца ваших жизней. Не упускай такой шанс! Ньют, что сидел напротив мужчины, закинув ногу на ногу, закатил глаза и даже не думал это скрывать: надеялся, что хотя бы босс, чья судьба сложилась не слишком радужно, не будет говорить об этом. Он благодарно принял протянутую ему банку с пивом, сделал пару глотков и прокашлялся, как будто собираясь рассказать длинную интересную историю. — Я думал, мистер Гилмор, что в вашем…эм… случае о таком не вспоминают, — он поморщился, улавливая запах чего-то несвежего с улицы и прислушиваясь к городским шумам. В гараже, где они частенько беседовали, обедали и бесцельно проводили свободные от ремонта минуты, чувствовался стойкий запах сигарет. Допотопный телевизор в углу шипел, как змея, которой наступили на хвост, и мерцал экраном с черными микроскопическими точками. Ему в такт похрипывало радио, пытавшееся воспроизвести какую-то трактирную музыку из фильмов о Техасе конца двадцатого века. Мастерская закрылась полчаса назад, завтра наступал долгожданный выходной (только их заведение, кажется, не работало среди недели по неизвестной причине), но ни хозяин, ни его подчиненный уходить не спешили: Ньют жаловался на неудачу на зачете, мужчина его высмеивал за это, но по-доброму. По-отечески. На замечание Ньюта мужчина откинул обглоданную кость на газету, расстеленную на высокой бочке, что заменяла тумбочку, и принялся вытирать руки о заляпанные машинным маслом рваные трико. — Если у тебя произошло что-то печальное, это не значит, что нужно перестать улыбаться. И желать другим счастья, которого ты был лишен — тоже, — несмотря на довольно оптимистичные слова, в глазах его словно бы что-то померкло. Ньют знал причину этой чужеродной серости: дата на руке мужчины перечеркнулась жирной линией в тот же день, когда к дню и месяцу добавился год. И блондин искренне не понимал, почему мистер Гилмор ни разу не пытался бороться с одиночеством за прошедшие тридцать с хвостиком лет. Но и обсуждать это не хотел: кто знает, как это могло повлиять на состояние мужчины. — Это сейчас ты отнекиваешься. Помяни мое слово, Ньют, когда ты встретишь того самого человека, многое для тебя будет казаться совершенно иным. Ты напрасно избегаешь этого. Чужие несчастные случаи не должны тебя отталкивать, — казалось, мистера Гилмора настигло то состояние, когда его мысли говорят сами за себя, а он их даже не контролирует. У Ньюта в горле застрял ком. Он не любил разговоры о соулмейтах, и босс это прекрасно знал, но, казалось, не всегда помнил. От неловкости Ньюту хотелось выйти и отдышаться, как после долгого бега с препятствиями, но пара выцветших из-за старости глаз посмотрела на него так пристально, что бедра лишь сильнее прижались к обивке кресла. — Не вам решать это, сэр, вы уж простите, — Ньют нервно теребил рукав кофты кончиками пальцев обеих рук. — И не вам осуждать меня. Мужчина виновато потупил взгляд, понимая, что, возможно, перешагнул границы дозволенного, которые у Ньюта оказались чересчур узкими. Он медленно кивнул куда-то в пустоту и начал покачивать головой в такт знакомой песне, сквозь шумы прорывающейся в помещение из динамиков. Другой бы, наверное, обиделся на его месте или впал в некое подобие ступора, как тот парнишка с курсов, но начальник настолько привык к парню-иммигранту, что на его временами проскакивающую в словах резкость не обращал внимания. — Ты даже не помнишь, когда последний раз смотрел на дату, — безэмоционально заметил мужчина. — Неужели не интересно, поменялась она или нет? Ньют помотал головой. — Я прячу ее под чем-нибудь, когда прихожу домой. Татуировки, сами знаете, не помогают, — казалось, он рассказывал о чем-то, о чем жалел миллион раз за свою короткую жизнь, — у меня все предплечье ими забито, это так убого смотрится, но дурацкая дата проявляется сквозь них. Причем вокруг нее целый прямоугольник выцветает, как будто я чернила вообще под кожу не вгонял. Мистер Гилмор посмотрел на свою дату, словно сомневаясь, что она на месте, провел пальцем по жирной черной полосе, пересекающей цифры, и вздохнул снова. Это было в какой-то мере раздражительно. — Не отказывайся от того, что может сделать тебя счастливым, парень. Ньют был не в силах разговаривать об этом дольше. Он выбросил банку в корзину для мусора и выскочил из отведенного ему второго кресла, отданного им владельцем одного фургона, который приезжал на ремонт. Босс от внезапного грохота даже не вздрогнул и поднял на подчиненного встревоженные глаза. Ньют подумал, что дозу пива мистеру Гилмору надо уменьшить на следующий раз. — Что-то я ни разу не сближался с людьми, которые были от этого счастливы, сэр, — Ньют накинул рюкзак на плечи, переминаясь с ноги на ногу. — Мне пора. Завтра поеду искать это сраное пособие. Спасибо за компанию. До свидания. Он выплюнул фразы отрывисто, одну за одной, вышел на обвалявшуюся в сумерках улицу, и поймал первое увиденное такси. В груди неприятно щемило: странно было жить в мире, где ты отклоняешься от чего-то принятого всеми вокруг, даже если находишь своим отклонениям достойное объяснение. И если раньше он свыкался со своей неординарностью, то сейчас, когда ее ставили под вопрос везде, куда бы он ни сунулся, это было гораздо сложнее. Дома он завязал на левой руке полотенце, стоило кофте сняться с тела. Это смотрелось нелепо, конечно, особенно с расходящимися из-под ткани отростками татуировок, и не всегда было удобно, но Ньют был слишком тверд в своих уверениях. Настолько тверд, что не принимал никаких изменений надписи на предплечье, которая так много значила для подавляющего большинства людей.