Trust me

Томас вел машину с тем невозмутимо-серьезным видом, с каким новички сдают экзамен на права — казалось, на его лице можно было смело что-нибудь написать, и ни один мускул на нем не дрогнет. Он позволил Ньюту затравленно молчать, уткнувшись лбом в стекло, и не произнес ни слова. Единственное, что позволил себе — это изредка поглядывать на блондина, обнимавшего себя руками и поджавшего под себя ноги. Кажущегося таким раздавленным и угнетенным, что хотелось дать по тормозам, прижать его к себе и не отпускать никогда. Или, может, не никогда, но по крайней мере до тех пор, пока Ньют не перестанет выглядеть так, будто только-только вылез из могилы. — Куда мы едем? — это вышло скорее непреднамеренно и было первым, что Ньют произнес за последние несколько минут. Хотя его явно не интересовал пункт назначения. Ему просто нужно было что-то спросить. — Потерпи минут пятнадцать, — Томас снова глянул на него, нацепив на лицо доброжелательную улыбку, но встретился лишь со слегка сгорбленной спиной в серой кофте, без которой представить Ньюта уже было невозможно, — и я все расскажу. — Тебе лучше ехать быстрее, — все так же отрешенно добавил Ньют, буквально выдавливая из себя слова. — Темнеет ведь. За окном и впрямь сгущалась темнота: если на выезде из города солнце еще цеплялось за горизонт уцелевшей кроваво-красной половинкой, то сейчас от него осталась лишь тонкая полосочка, которая, впрочем, вскоре закатилась за нескончаемую даль. Отблески от нее словно бы засасывало в огромную воронку, находящуюся где-то на краю света, а за ними медленно ползли серые тени, сразу рвущиеся и подмигивающие глазками-звездами. Мимо проносились автомобили, много-много автомобилей с самыми разными людьми у руля и на сидениях, людьми с самыми разными судьбами и историями. Они переезжали из города и в город по ведомым им одним причинам, и Томас не мог не задуматься об этом хотя бы на секунду. Томас отсчитал несколько поворотов на проселочную дорогу, пропустил синий знак с разветвленной белой стрелкой, ослепившей флюоресцентной вспышкой глаза, и взял правее. Ньют убрал наконец голову, видимо беспокоясь за ее сохранность, от стекла и проводил взглядом оказавшуюся позади трассу. Томас тем временем медленно съехал на удивительно хорошо прокатанную неасфальтированную дорогу, ведшую неизвестно куда. На ней их протрясло совсем немного, и потом брюнет наконец остановился, отстегнул ремень и смело выбрался из машины, махнув Ньюту рукой в пригласительном жесте. Блондин с сомнением теребил рукав кофты какое-то время, но потом все же вывалился наружу, натягивая на голову капюшон. — Идем-идем, — Томас вытянул руку, словно намереваясь прикоснуться к Ньюту и повести его за собой, но на самом деле только дернул кистью, одобрительно улыбаясь. Ньют находился словно в прострации: он ничего не понимал, ничего не чувствовал, ничего не хотел слышать. Во время разговора с матерью по телефону его попросили прочитать все-таки письмо, потому что пересказывать его содержание не хватало терпения, но блондин отчего-то не был уверен, что готов просмотреть его сейчас. Он не был уверен, что готов прочесть его вообще. Голос Томаса раздался откуда-то спереди, и Ньюту волей-неволей пришлось шевелить ногами немного быстрее и смотреть под них на порядок чаще, потому что ступни заплетались друг о друга и появлявшиеся неизвестно откуда крепкие мелкие кустарники. Оглянувшись с опаской на оставленную незапертой машину, блондин нагнал уверенно шедшего вперед Томаса и хотел было спросить, не стоит ли все-таки ткнуть на кнопочку сигнализации, но неожиданно громкое «Стой! Дальше обрыв!» примагнитило ноги к земле, а язык — к нёбу. — Ну, как, нравится? — Томас так горделиво упер руки в бока, словно сам создавал все то, что предстало их виду. Ньют оторвал наконец глаза от кроссовок, утонувших в траве, и вскинул голову. От увиденного мимолетное «Вот же черт!» едва удержалось в мыслях. Они стояли на высоком холме, заканчивающемся отвесным обрывом, что уходил вниз на минимум три десятка метров. Перед ними раскинулся огромный город, готовящийся к ночи: заполненные светом маленькие, не больше тетрадной клетки, квадратики, вспыхивали в самых разных местах, загорались красным, синим, зеленым и прочими цветами вывески, сферами обозначались на объемной карте фонари. Между всеми этими огнями, кое-где скрытыми деревьями и столбами, проползали автомобили и даже кое-как угадываемые люди. Зрелище поистине завораживающее и в какой-то мере умиротворяющее. Ньют даже почувствовал на мгновение, как тревога отступает медленными вороватыми шагами и прячется в тень, чтобы выйти в скором времени. Томас щелкнул зажигалкой. Ньют посмотрел на него из-под нахмуренных бровей — никогда он не видел брюнета курящим за исключением недавнего момента на крыльце книжного. Томас выпускал клубы сизого дыма и молчал, о чем-то задумавшись. Это «что-то» явно было не самым приятным и веселым, и потому отразилось на лице выражением незнакомой печали. — Мои родители любили сюда приезжать раньше, — заговорил Томас, смахивая с горящего кончика сигареты пепел. — Ну, когда у них все только-только начиналось. Ньют не знал, как реагировать, и поэтому только тихо хмыкнул. Томас оглянулся, выловил в полутьме очертания автомобиля и преспокойно сел на землю, подцепляя носком обуви траву и вырывая ее с корнем. Он снова переключил внимание на огни впереди, добил наконец сигарету и гулко откашлялся в кулак. — Мне это место потом показала мама. Рассказывала, как папа мечтал показать его мне сам… Ньют ожидал, что Томас продолжит, но ничего, кроме отдаленных звуков, до ушей больше не донеслось. Блондин простоял в нерешительности, пиная ближайшие камушки, а потом все-таки приземлился рядом с брюнетом практически плечом к плечу. — Что с ним случилось? — слабый ветер, прорезанный голосом Ньюта, дул в лицо и норовил сорвать с головы капюшон. Позади шипели, как сотня змей, листья на кустах и рычала двигателями трасса. Впереди — пульсирующий, полный жизни город. А здесь — гробовое молчание и словно бы замедлившееся время. — Умер от ССЗ, когда мне и двух не было, — уголок рта Томаса изогнулся в горькой усмешке, — я даже не помню его. И, к сожалению, в качестве наследства он оставил мне предрасположенность к этим самым ССЗ. Но умирать я пока не собираюсь. Ньют, слушая Томаса, обеспокоенно перебирал сорванные травинки. Он и не догадывался, что у брюнета могут возникнуть серьезные проблемы со здоровьем… да что вообще у него могут быть какие-либо проблемы. Изначально он виделся тем, кто обладает своего рода иммунитетом к любому дерьму, что так часто случается в жизни, а на самом деле ничем не отличался от него, Ньюта: в той же степени был подвержен чему-то плохому, правда, относился к этому совершенно иначе. — Так что там за хрень у тебя с родителями? — Томас не дал ему размышлять дальше, а вопрос его вновь заставил Ньюта вспомнить обо всем, что всплыло за вечер. Блондин поджал ноги, с несвойственной ему нервозностью стуча пальцами по колену. — Долго рассказывать, — нет, Ньют не пытался уйти от ответа, — но постараюсь все объяснить. Ты, раз ты веришь в соулмейтов, знаешь, наверное, что бывает такое, когда человек якобы оказывается соулмейтом того, кто уже занят, — Ньют поднял голову, ожидая реакции Томаса, и тот, посерьезнев мгновенно, кивнул. — С моей матерью произошло именно это. Казалось бы, все у них было идеально и суперски, но, черт его знает, то ли она ослепла от счастья, то ли что, и не заметила, что дата у него уже была полная. И когда она заявила ему, что беременна, он просто пожал плечами и признался, что в браке вот уже десять лет, у него двое детей, и он счастлив с другой, которая действительно была его соулмейтом. А моей матери «просто не повезло», — Ньют зло впился пальцами в ногу, — просто не повезло. И спустя двадцать с лишним лет он объявился. Изъявил желание пообщаться со мной. Забавно, не правда ли? Томас догадывался, что Ньют не все еще высказал, и потому смиренно ожидал, пока блондин решится-таки продолжить свой полный горечи и озлобленности монолог. — И моя мать снова свихнулась. Хотя всех этих лет в одиночестве ей, видимо, мало было, чтобы понять, что к чему. Она настолько предана этой идее соулмейтов, что растить меня одной не казалось ей чем-то странным. И быть использованной и брошенной ей тоже, видимо, нравилось. Как после этого верить во что-то, Томас? КАК? — Ньют сделал глубокий вдох. — В общем, она рассказала ему, куда и когда я уехал. И я не знаю, явится этот придурок сюда или нет. Я с большей охотой набью ему морду, нежели соглашусь пообщаться. Ньют поджал губы и вновь глянул на Томаса, ожидая от того какой бы то ни было реакции, но встретил лишь спокойные, отражающие далекие огоньки темные глаза. — Мы ему ногу прострелим, — с усмешкой заметил брюнет. — А если серьезно, — уголки его губ вмиг сползли вниз, — если он все-таки приедет, я готов помочь. Отбиваться от лживых папаш вдвоем гораздо легче, чем одному. И снова Ньюта просили довериться. Согласиться принять помощь извне. И снова это выглядело как нечто непосильно сложное, практически недостижимое. — Забудь об этом пока, — голос у Томаса — все равно что колыбельная. Мелодичный, тихий и успокаивающий. — Иногда убегать от проблем гораздо полезнее, чем держать их в голове постоянно. Ньют молчал, а Томас говорил о чем-то, нарочно переведя тему. Он рассказывал что-то о своем детстве: о том, как он занял первое место в соревнованиях по плаванию (Ньют сразу вспомнил фотографию, увиденную у Томаса в квартире), о том, как мечтал стать врачом-кардиологом, чтобы спасать таких, как папа, но отказался от этой затеи после урока с препарированием лягушек, о том, как подрался с Галли в школе из-за какой-то глупости. Он старался отвлечь Ньюта от переживаний, не дать ему заплутать в лабиринте собственных мыслей. Молчание Ньюта становилось все более подозрительным, но Томас старался не обращать на него внимания и все говорил, говорил, говорил, вспоминая те или иные моменты из жизни, которые можно было бы счесть забавными. А потом он ощутил, как ему положили голову на плечо. Томас даже запнулся поначалу от неожиданности, но Ньют, казалось, этого не заметил: он слишком устал и уснул сразу же, не придавая особого значения ни своему действию, ни реакции брюнета. Томас боролся с желанием приобнять Ньюта, потому что становилось ощутимо холоднее, воздух словно бы наливался студеными сумерками, переходящими в ночь. От огней в глазах начинало рябить, вытянутые ноги затекли и ныли, но и пошевелиться Томас себе не позволял: не хотел портить момент. Ньют в кои-то веки забылся, перестал упираться и светить своими непоколебимыми принципами и дал-таки волю тому, что, может, какое-то время назад поселилось внутри и боялось выбраться наружу. И спугнуть это состояние, до того удивительное, что его можно было принять за наваждение, Томас боялся. Ньют, спросонья улыбнувшийся тому, как сначала напряглись, а затем расслабились плечи Томаса, сквозь полуприкрытые веки наблюдал за городом. Было в нем что-то пафосно-романтичное, связанное с бесконечностями, круговоротами и прочими метафоричными выражениями, и это наталкивало на определенные мысли. Ньют не знал, делает ли все правильно или, может, все-таки ошибается, точь-в-точь как мать, повторить ошибки которой для него оказалось бы постыдным. Раньше он легко назвал бы себя человеком принципа, человеком, верным своим убеждениям, но сейчас это волей-неволей отошло на второй план. Сейчас рядом находился Томас, который не добивался его насильно, не надоедал со своей верой в соулмейтов, а готов был помочь, поддержать, уберечь от чего угодно, не требуя ничего взамен. И Ньют поддался этому. Доверие к Томасу казалось громадной пропастью, на дне которой, судя по чьим-то словам, натянули брезент, способный смягчить падение и не дать разбиться о камень. Положив голову Томасу на плечо и вжавшись в него правым боком, Ньют физически ощутил, как с разбега прыгнул в темную бескрайнюю бездну и полетел вниз.

***

— Что это? — Ньюту, перебиравшему что-то под капотом старого, заржавевшего донельзя и ездившего наверняка благодаря силе святого духа автомобиля, в бицепс надоедливо тыкали темной непримечательной упаковкой. — Ежедневная доза серотонина. Чтобы ты не грустил. Я даже открыть могу, — Томас заботливо развернул упаковку и сунул Ньюту под нос плитку молочного шоколада, от которой блондин настороженно и неохотно откусил. Томас все равно не отстал бы. — Бфагодарвю, — пробубнил Ньют и снова согнулся над капотом. — Ты почему не в книжном? — Только ваш дурдом может работать в воскресенье, — флегматично ответил Томас, приземляясь в ближайшее кресло и брезгливо смахивая пыль с подлокотников. Он положил шоколадку на большой деревянный ящик, служивший столиком, подпер голову рукой и вперил взгляд в голого по пояс Ньюта, который все-таки замотал предплечье не то гигантских размеров носовым платком, не то еще какой-то старой тряпкой, найденной где-то в недрах гаража-мастерской. Хотя смысла играть в прятки уже не было — карты все раскрыли (ладно, признаемся: Томас не мог с уверенностью сказать, что это так), оба знали, что даты у них одинаковые, отец Ньюта на горизонте так и не появился, сам Ньют перестал хандрить из-за этого… по крайней мере переживания, если те и имели место быть, никоим образом на нем не отражались. Томас отчетливо помнил их кратковременную вылазку за город. То, как Ньют уснул, под конец прижавшись к брюнету настолько крепко, что тот побоялся упасть на землю. То, как блондина пришлось долго и настойчиво будить, вести до машины, укладывать на заднем сидении и потом заводить в дом, потому что спросонья он доказывал, что не собирается ехать к Томасу и ночевать у него. То, как Ньют пробормотал нечто похожее на «спасибо», подался вперед, вытягивая руку и явно намереваясь приобнять Томаса, но тут же отшатнулся, делая вид, что почесывает шею. То, как устало и бесцветно выглядели прежде незатухающие глаза с набившимися под ними красными припухлостями. Томас мог поклясться, что в тот вечер в Ньюте что-то надломилось, давая дорогу до сих пор неясному новому. — Дай еще, хватит зависать, — Ньют, все еще стоя спиной к Томасу, вытянул свободную руку ладонью вверх, шевеля пальцами, как щупальцами. — У тебя руки все в дряни какой-то, погоди, — Томас бережно стянул вниз обертку, подошел к Ньюту и снова дал тому откусить от плитки, нарочно пачкая блондину губы. — Ты долго еще возиться будешь? — Что значит долго? — Ньют фыркнул, наскоро проглатывая остатки шоколада. — У меня нормированный рабочий день. Через два часа и закончу, — он помедлил. — А ты что-то хотел? Томас обошел автомобиль, заглянул в салон сквозь пыльное стекло, сморщился при виде обшарпанной приборной панели и державшегося, видимо, на клее руля и навалился на крышу, испещренную царапинками и мелкими вмятинами. Ньют закрыл капот с громким хлопком, уперся в него руками и посмотрел на Томаса с той невозмутимой физиономией, которая всегда рисовалась у него на лице, если его отвлекали от чего-то важного. Август почти-почти подошел к концу — осталось каких-нибудь несколько часов до наступления календарной осени. Причем если в будни он плелся не быстрее черепахи, то на выходных мчался с космической скоростью, и поэтому последние дни его остались незамеченными, погруженными в заботы. Ньют неимоверно радовался, что учеба наконец начала приносить свои плоды. Если поначалу он не мог без помощи босса проделывать элементарные махинации, то сейчас Гилмор мог легко уходить с работы на несколько часов раньше, сделав самое серьезное, а остальное оставив Ньюту (конечно, с заслуженной прибавкой к оплате). Теперь Ньют частенько сам обслуживал клиентов, принимался даже за долговременные заказы и вообще вел себя, как маленькая загруженная всяческими делами пчелка, которой Томас не забывал приносить то кофе, то чай, то какие-нибудь сладости. Потому что, как оказалось, Ньют был слишком падок на сладкое. Они встречались все чаще. Обычно Ньют заглядывал к Томасу в конце рабочего дня, ибо мастерская закрывалась раньше книжного, а Томас в свою очередь приходил к Ньюту на обед с пачками лапши быстрого приготовления, какими-нибудь булочками или еще чем-нибудь, чем можно было не только потешить, но и помучить желудок. Никаких серьезных разговоров и разборов полетов — все как обычно. С ма-а-аленькой щепоткой необычности. Потому что Ньют с его менее отчужденным и хмурым настроением не мог не удивлять. — Алло? — перед глазами у Томаса помахали ладонью. Брюнет вздрогнул, словно бы услышав громкий звук. Ньют копировал его позу — выставил слегка вперед острые локти, на одном из которых красовались кончики вытатуированных рисунков, положил на скрещенные руки голову и слегка наклонил ее, самую малость прикрыв глаза и изображая странного рода сонливость. — Ты что-то хотел, Томми? — Ага, — Томас зевнул, не думая даже прикрывать рот, — может, придешь сегодня? Поторчим на крыше (там сейчас, короче, ремонт делают, и поэтому люк постоянно открыт), поедим чего-нибудь. Можно даже фильм посмотреть, если мой ноут не сдохнет на половине, или… — Окей, — вошедшему во вкус и наверняка не собиравшемуся останавливаться еще минуты две Томасу пришлось-таки умолкнуть и уставиться на Ньюта, не скрывая удивления. Он ожидал, казалось, что блондин начнет упираться и придумывать оправдания, а не согласится вот так сразу, и поэтому припас целый вагон убедительных аргументов. Однако теперь необходимость распинаться отпала, и он явно не ожидал такого поворота вещей, и оттого улыбка на его лицо выползала до смешного долго, как в замедленной съемке. — Серьезно? — голос по-детски обрадованный и счастливый. Ньют только фыркнул и бесцельно провел ладонью по облупленной крыше авто, оставляя на убитом годами и погодой металле толстые полосы. — Ну да. Последний день лета, почему нет? — Ньют пожал плечами, будто предложение это было привычным и слышанным уже тысячу раз. Он искренне наслаждался тем спектром эмоций, что за последние несколько секунд проявился на лице у Томаса. И подумал, что раз уж он все равно продолжает падать, то лучше наслаждаться полетом, зажмуриваясь изредка от волнения, и гадать, каково оно будет после приземления: невообразимо больно или, наоборот, умиротворяюще хорошо. Позади кто-то сдавил ладонью кнопку сигнала, и оба парня подскочили от неожиданности. Ньют по привычке приложил «козырек» из пальцев ко лбу: смотреть наружу, где отблески солнца на металле слепили нещадно глаза, было невозможно — незнакомый пикап въехал на подъездную дорожку. Из со скрипом открывшегося окна выглянуло вытянутое прямоугольное лицо, скрытое темными очками, с толстой сигарой в зубах. По виду обладатель столь неординарной внешности вылез прямиком из фильма о Диком Западе — только ковбойской шляпы и кнута на поясе не хватало. Хотя потенциальный клиент так и не вышел из авто, и потому угадать, висел ли у него на ремне кнут на самом деле или нет, возможным пока что не представлялось. — Работаете есщ-щ-ще? — шипящие мужчина произносил со странным присвистом, ибо большая часть губ стискивала сигару. Причем незажженную. Ньют, переглянувшись с Томасом, выпрямился, упирая руки в бока, и молча, сухо кивнул. — У меня под капотом сш-ш-ота тарахтит, посмотрите? — Если подождете минут десять, — Ньют демонстративно открыл капот шелушащейся и, видимо, готовой осыпаться на глазах рухляди, понимая прекрасно, что ничем толком здесь не поможет. Клиент, по-прежнему не вылезая из пикапа, выкрикнул одобрительное «ну ладно!» (причем прозвучало это так, будто он делал Ньюту огромное одолжение этими десятью минутами ожидания) и прибавил громкость на приемнике. Закрывая себя бледно-красным листом металла с большой вмятиной посередине не то от чересчур пафосного недоковбоя, не от музыки, Ньют подмигнул подошедшему Томасу. — Увидимся вечером, Томми, — покрытая маслом рука хлопнула Томаса по плечу, от чего брюнет не мог не сморщиться немного: пятна с похожими на щупальца хвостами-отпечатками фаланг пальцев оставили на коже похожий на бледную татуировку след. — Я обязательно приду. И Ньют мог поклясться, что Томас засветился бы инопланетным сиянием, способным своей яркостью ослепить само Солнце, если бы в эту самую минуту «ковбой» (у которого кнута, кстати, не оказалось) не выбрался наконец из машины и с видом знающего все на свете мастера не заглянул под капот развалюхи, где Ньют продолжил что-то подкручивать. — Слис-ш-шком старая, не сдюз-жш-ит, — прошелестел он. — Зря стараетесь. — Мне пофиг, с-сдюжит она или нет, — Ньют едва удержался, чтобы не передразнить смехотворную манеру произношения мужчины (осекся вовремя), и Томас только хихикнул, за что получил достаточно болезненный толчок в ребра. Затем на брюнета глянули с тем внезапно посерьезневшим видом, какой бывает у мамы, услышавшей матное слово в речи ребенка. — Иди уже, не маячь перед глазами, — Томасу бросили ключи, оставленные на придвинутой к сломанному автомобилю низкой тумбочке с инструментами и улыбнулись искренне и по-доброму. Не повиноваться Томас попросту не мог. Он ждал вечера, хоть и с трудом представлял, что собирается сотворить с этой чертовой крышей, которая всплыла в голове совершенно спонтанно и перевоплотилась в живые, уже принятые слова, в ту же секунду.

***

Ньют, посмеиваясь, поднимался по трясущейся лестнице на крышу через узкую мансарду, заваленную метлами, пустыми ведрами с толстым слоем засохшей штукатурки на стенках, какими-то мешками с мелким мусором и прочим, что как нельзя лучше символизировало ведущиеся здесь ремонтные работы. Кофта вместе с телом мигом впитала запах краски и сухих стройматериалов, ладони зачерпывали пыль, забивавшуюся в волосы и оседавшую на прядях перхотью. В носу предательски зудело, и, практически вытянув себя на свежий воздух, Ньют чихнул прямо в нависшее над ним лицо Томаса, который резко отпрянул назад и принялся тереть щеки ладонью. Выбравшись наконец на крышу, Ньют вдохнул как можно глубже, потому что ему чудилось, что в затхлой душной мансарде он точно либо задохнется, либо потеряет сознание. Воздух по-вечернему прохладный, пастельно-розовый с примесью оранжевого и лилового, пахнет почему-то выпечкой, вокруг шумно-шумно, как в муравейнике (впрочем, иного сравнения к жизни в городе и не подберешь). В такой неразберихе всегда отчего-то теряешься и забываешься, ощущаешь себя крошечной частью необъятного целого. Раньше Ньют частенько отдыхал с приятелями по байкерскому клубу на крышах и на последних этажах многоуровневых парковок. Громкая музыка, алкоголь, неумолкающая какофония сигналов байков, смех, вспышки фар, которые затмевали, казалось, огни всего Лондона. Тогда жизнь, казалось, находилась прямо на ладонях, и никто извне не мог на нее повлиять. Тогда хотелось именно жить моментом, а не загадывать на будущее, и сейчас, стоило Ньюту об этом вспомнить, он воображал себя сварливым старикашкой, пережившим и испытавшим уже, наверное, все. — Милости прошу, так сказать, — голос Томаса оттолкнул ностальгическое забытье. Ньют обернулся, запоздало осознавая, что до сих пор стоит возле мансарды, не сделав ни шага вперед. — Я принес целое ничего, — Томас виновато усмехнулся, пряча глаза. — Ну, кола и поп-корн не считаются. — А я-то ожидал что-нибудь крепкое. Шампанское там, не знаю, столик со свечками, лепестки роз, все дела… — Ньют неприкрыто хихикал, замечая, как медленно округляются карие глаза Томаса и дрожат обрамляющие их ресницы. — Я всегда думал, что продавцы в книжном читают больше, чем ученые, и шарят в подобном… — Это все стереотипы, — парировал Томас. — Я что-то не вижу на тебе кожаной куртки, темных очков, бороды до пупка и волос, как у чертовой Рапунцель. — Разве мое байкерское прошлое влияет как-то на имидж постбайкерского настоящего? — Ньют вскинул бровь. — Ладно, хрен с ним. Давай попкорн сюда. Какое-то время оба сидели, прислонившись спинами к холодному кирпичу мансарды и запрокинув голову. Томас держал в руках большую пачку готового попкорна, а Ньют периодически совершал на нее рейды, зачерпывая как можно больше. Обоим хотелось сказать что-нибудь, но ничего стоящего на ум не приходило, и поэтому единственным, что произносилось, были часто повторяющиеся «дай еще», «что ты так пачку далеко убрал?!» и «передай колу». Неловко немного, конечно. — Так значит… — Томасу надоело молчать, — Гилмор уже суетится по поводу передачи тебе мастерской? — Наверное, — Ньют отпил из бутылки, стер скатившуюся по подбородку каплю и задумчиво уставился в спутниковую антенну на доме напротив. Справа постепенно садилось солнце, огромное, как суповая тарелка, и оранжевое. — Он постоянно с кем-то консультируется и поэтому уходит с работы. Боится, наверное, что раз у меня нет гражданства, переоформить мастерскую на меня у него не получится. — А какого черта он так сильно хочет от нее избавиться? Почему бы не оставить ее формально на себе, не подождать, пока ты гражданство получишь, а только потом уже разбираться со всем этим? — Видимо, не хочет возиться с бумажками, проверками и прочей хренью, — только сейчас, бегло глянув на Ньюта, Томас заметил залегшие у него под глазами круги, похожие чем-то на мазки гуаши. Он и не замечал, что со всей этой учебой и увеличившимся объемом работы Ньют уставал гораздо больше. И спал наверняка в разы меньше, потому что после мастерской ему приходилось заучивать материал ночью и вообще рвать зад на флаги всех стран одновременно, чтобы не завалить больше ничего и получить диплом автомеханика. К тому же вся эта морока с его матерью и неожиданным появлением отца все еще не давала Ньюту покоя, и это иной раз было заметно, хоть блондин и пытался всеми силами свои переживания скрыть, что выходило у него вполне неплохо и правдоподобно.  — И сейчас я все чаще думаю: может, ну это все нахрен, а? — Томас обеспокоенно заерзал от этих слов. — Устроиться на работу где-нибудь в другом месте, взять какой-нибудь студенческий кредит, поступить в колледж… Ну, как все нормальные люди делают. — Хей, — Томас толкнул Ньюта плечом. — Хорош. Сейчас, да, хочется все кинуть и все такое, но, господи, Ньют, раз начал, то надо заканчивать, — брюнет съежился, встретившись взглядом с выученными вплоть до мельчайших деталей карими радужками. — Вот я на первом году старшей школы тоже ничего не хотел. Но мама — я уж не знаю, начиталась она вдохновляющих цитат или что — всегда говорила: «Даже если тебе тяжело сейчас, это обязательно окупится в будущем», — с каждым произносимым словом Томас все больше и больше воодушевлялся. — Поверь мне, чувак, с тобой будет то же самое. Вот сейчас ты где-то вот тут, — Томас приложил ладонь к бетонному покрытию, — а потом, когда мастерская будет уже твоя, она стопроцентно разрастется до какого-нибудь крутого автосалона — не знаю, как там у вас все это называется, — и в конечном итоге ты тупо будешь сидеть в кресле в неудобном черном костюме и складывать баксы в карман, а всякая амбициозная молодежь вроде нынешнего тебя будет пахать, как проклятая. И ты будешь уже вот тут, — ладонь Томаса резко поднялась вверх. — Все просто. Осталось только поучиться еще три месяца. — Ты сам-то в это веришь? — Ньют фыркнул, хмуря брови. — В жизни все гораздо тривиальнее, Томми. — Конечно верю. А пока у тебя есть кто-то, кто в тебя верит, у тебя все обязательно должно получаться, — Томас словно бы нарочно проигнорировал последнюю фразу Ньюта и в эту минуту напоминал персонажа из какого-нибудь аниме — довольно зажмуренные глаза, скромная улыбка и полная удовлетворенность произнесенной вдохновительной речью. Казалось, через мгновение он подскочит, пропищав нечто вроде «каваааай!» и побежит по радуге в небо. Но смазливо-счастливая мина продержалась недолго: Томас повернулся к Ньюту, отпил из своей почти опустевшей бутылки и причмокнул губами. — Я серьезно, Ньют. Я бы очень хотел, чтобы у тебя все получилось именно так… — он помедлил, словно боясь говорить дальше, — ты заслужил это. Ньюта словно ударили под дых. Он вжался затылком в кирпич, глядя на Томаса оторопело и смущенно, ощущая, как щеки вспыхивают. Когда ему последний раз говорили, что он заслуживает чего-то хорошего? Наверное, никогда. А Томас высказал это так серьезно и непритворно, будто давно думал об этом. Или был действительно серьезен в своем внезапном, сбивающем с ног заявлении. И Ньют не знал, что можно на это ответить. Не знал, что вообще отвечают в таких случаях. Получилось только шумно сглотнуть и, не отрывая взгляда от Томаса, потянуться за колой. Напиток отныне казался безвкусным, только раздражающим горло, да и под столь напряженным взглядом пить было непростительно трудно. «Спасибо», — вертелось на языке, не решаясь обратиться в слова. «Спасибо, черт возьми». Внезапно Томас отпрянул и засмеялся, будто до ушей его донеслась откуда-то очень забавная шутка. Еще удивленнее таращиться на брюнета Ньют уже не мог, и потому снова непонимающе нахмурился. — У тебя лицо сейчас такое было, — Томас бросил в Ньюта попкорном, попав прямо в щеку, — как будто я признался, что на самом деле являюсь твоей бабушкой родом из Таиланда, которая сменила пол в тысяча девятьсот семидесятом. — Ты этому у Минхо научился? — Ага. — Сразу видно. День на глазах закатывался за горизонт вместе с солнцем. Было в последних и первых днях любого времени года всегда что-то особенное, даже если на деле все оказывалось чем-то совершенно обыденным и малоинтересным. Что-то, знаменующее или начало чего-то, может быть, нового, что нужно было постараться не упустить, или прощание с надоевшим и разрушительным старым. Ньют поднялся, оправил слегка задравшуюся кофту, и направился к краю крыши. Сделав неуверенный шаг, вступил на невысокое ограждение и посмотрел вниз, ощущая, как кровь бьет по вискам, а ритмичное сердцебиение ощущается даже в кончиках пальцев. Отсюда, сверху, улица пусть и не выглядела совсем крошечной, как с верхушки Эмпайр Стейт Билдинг, но все-таки значительно уменьшилась в размерах. Ньют подумал о пропасти. О том, что ждало его на самом дне. Он вытянул вперед здоровую ногу. Честно признаться, он ждал, что кто-нибудь внизу заметит его, завопит, вызовет скорую или пожарных, чтобы предотвратить суицид, но людям, видимо, было не до парня, неуверенно стоящего на одной ноге на крыше многоэтажки. А вот если бы он упал, то внимания было бы гораздо больше. Больная нога задрожала, а все тело опасно накренилось вперед — Ньют едва-едва удержал равновесие и успел приземлиться на обе, спрыгнув назад, за спасительное ограждение. — Ты дурак? — голос Томаса буквально отвесил ему подзатыльник. — А если бы упал? Ньют пожал плечами. — Если бы страх меня останавливал, байкером я никогда бы не стал. Томас поравнялся с ним и, не глядя даже на Ньюта, приложил тому руку к груди, подхватывая ладонью частое биение сердца. Ньют не нашел в себе сил (и желания) отстраниться или отмахнуться от прикосновения, к которым не привык. — Боишься же, — с улыбкой заметил брюнет, опасливо вытягивая шею и глядя вниз. — Ты тоже, — Ньют, не зная, за что или за кого именно боится Томас, повторил жест брюнета, положив свою ладонь тому на левую сторону груди и уловив ускорившийся стук. На вопрос «зачем ты это сделал?» он явно бы не смог ответить. Странно. Очень странно. Стоять вот так, с одной стороны все еще соблюдая дистанцию и не давая рукам с датами прикоснуться, а с другой лапая друг друга. Ньют смущался самую малость, но и убирать ладонь не собирался. Томаса, видимо, мучили те же мысли. Чертово сердце колотилось, как отбойный молоток, и не останавливалось, а в правую руку билось точно такое же, практически удар в удар. Ньют робко шагнул к Томасу, борясь с противоречивыми напутствиями внутреннего себя. Знаете, насколько оглушающими могут быть голоса в голове, которые, перекрикивая друг друга, внушают мозгу нечто абсолютно противоположное? Ты мечешься, мечешься, пытаясь понять, чего хочешь сам, и вместе с тем все больше теряешься и путаешься. Ньют заплутал меж этих двух голосов, но почему-то был уверен, что шаг за шагом выходит именно к тому, чего желал он сам. Сам, безо всяких наставлений. — Томас? — А? — прозвучало это с такой дикой дрожью в голосе, что Ньют засомневался, не слишком ли спешит, не слишком ли опрометчиво идет на поводу у навязчивых мыслей, что несколькими мгновениями ранее запудрили голову. — Повернись сюда. Дыхание Томаса стихло, хотя грудь его, как ощущал Ньют ладонью, вздымалась часто и неравномерно, словно каждый вдох причинял брюнету невыносимую боль. — Ты же не… — Томас закусил губу. Ресницы у него дрожали все чаще (Ньют не понимал, с чем это могло быть связано), а кончики пальцев сминали кофту Ньюта. — Я же да. Запоздалая усмешка Ньюта затерялась в совсем робком, граничащем с детской стеснительностью, поцелуе. Совершенно сбитый с толку Томас дрогнул, словно колени у него подкосились в одно мгновение, но потом подался вперед, настолько близко, что их ладони терлись друг о друга. Прикосновение губ Ньюта в эту минуту казалось чем-то неземным, ненастоящим, словно мираж посреди пустыни — ищешь оазис долгое время, и когда бежишь к нему, увиденному на горизонте, со всех ног, он внезапно исчезает, оставляя тебя наедине с бескрайними песочными далями. Он боялся, что секунду спустя очнется где-то в своей комнате с одним только миражом в голове. Но этого не происходило. Ньют был здесь, совсем близко, настолько близко, как ближе быть — почти — нельзя. И губы у него маняще мягкие, и глаза зажмурены, будто от чего-то совсем-совсем жуткого, и сердце бьется намного быстрее, быстрее даже, чем в тот день, когда Томас оттащил его с дороги. А еще Томас понимал, что Ньют решился-таки. Поддался. Доверился. И от этого внутри что-то вспыхивало, не думая даже затухать, разбегалось по всему телу в бешеной пляске. Кислорода не хватало не от того, что Томас даже лишний раз не успел вдохнуть, не то от того, что Ньют продолжал его целовать. Может, все было не так уж и идеально, потому что впервые редко что выходит блестяще и безукоризненно, но Томас не мог не радоваться и этому. Ньют отстранился, обхватил Томаса обеими руками за шею и уткнулся ему в плечо носом. — Спасибо, — бормотал он, пряча робость и дрожь в мягкую ткань. — Черт возьми, спасибо, Томми. Томас колебался, решаясь, обнять его в ответ или нет, потому что — а вдруг? — боялся прикоснуться руками с датами и, не дай боже, все испортить. Однако руки Ньюта слишком цепко обвивались вокруг шеи, и ничего страшного (хотя что же в этом страшного?) произойти не должно было. Наверное. Томас, перебарывая неумную тряску и вновь и вновь стараясь остановить дыхание, стиснул Ньюта где-то в области ребер. Сначала совсем легко и незаметно, а затем все крепче, пока между ними не осталось ни сантиметра. — Пожалуйста, Ньют. Не было больше никаких «не покидай меня никогда» и «я тебя люблю», как можно было бы ожидать от романтического фильма или книги века этак девятнадцатого. Они продолжали обнимать друг друга, хотя Ньют заговорил о вещах совершенно посторонних: снова про мастерскую, Гилмора, курсы и все остальное, о чем не мог не думать. Иногда его тихий смех щекотал Томасу ключицу, и Томас не мог не смеяться тоже. Потому что в эти минуты он чувствовал себя свободнее и умиротвореннее, чем когда-либо. И не хотел, чтобы это заканчивалось. — Может, переночуешь у меня сегодня? — Томас не настаивал. После того, что только что произошло, он не собирался настаивать на чем-либо больше никогда в своей жизни. — Звучит заманчиво, — подбородок Ньюта оказался у Томаса на плече. — Я уж думал, ты не спросишь. Томас не знал, уместно ли сейчас смеяться, но так вышло само собой. Правда, засмеялся он чересчур тихо, будто это запрещалось всевозможными законами. И он физически ощущал, как Ньют улыбается и насмешливо закатывает глаза, не желая при этом выпускать брюнета из объятий. Ньют не был уверен, достиг ли еще дна пропасти или находился где-то совсем близко, но ощущение, что он сделал все правильно и, главное, честно по отношению к ним обоим, не покидало его ни на минуту. Еще одно «спасибо» затерялось в нескончаемом потоке мыслей, силой своей способном стереть с лица земли небольшой приморский городок где-нибудь на тихоокеанских островах, но Ньют решил оставить его на потом: ему наверняка предоставится еще миллион возможностей поблагодарить Томаса. Потому что повернуть обратно именно с этой точки было уже нельзя.