***
Просыпаться в чужой квартире (причем пустой) для Ньюта было непривычно от слова «совсем». Случались, конечно, моменты, когда он ночевал у кого-то из приятелей или просыпался в беспамятстве в поначалу незнакомой обстановке, но все же по натуре своей парень слишком трепетно относился к дому и всему, что с ним связано, и оттого предпочитал все-таки добираться к себе в любом, даже самом безнадежном состоянии. И когда Ньют оторвал голову от подушки и осознал, что он уснул в квартире Томаса, не слышал, как тот ушел, и при этом пропустил свой рабочий день, не оповестив мистера Гилмора, в голове заработало что-то, отвечающее за стыд. Он подскочил на месте, удивляясь, куда вообще могла деться былая сонливость и слабость, свойственная любому только что проснувшемуся человеку. Глаза, в которых все предметы по-прежнему немного плавали, заметили телефон на тумбочке, загоревшийся от очередного пришедшего уведомления. И время на экране — 16:22. Ньют не помнил, когда в последний раз спал так долго, будучи абсолютно трезвым. Наверное, усталость и череда практически бессонных ночей, проведенных за книгами, схемами, интернет-статьями и видео, брали свое. И если Ньют не хотел грохнуться в обморок посреди рабочего дня или в аудитории, то дать себе поблажку, пусть и одну-единственную за прошедшие недели, наверное, все-таки стоило. Ньют подобрал упавшую со стула кофту, перекинул ее через плечо и огляделся, словно бы Томас мог быть где-то здесь и прятаться забавы ради. Заметил на столе тарелку с чем-то явно яичным, чашку чая и приклеенный к ней крошечный стикер для заметок, на котором крупными печатными буквами написали кособокое «Сказал Гилмору, что тебе нездоровится. Чувствуй себя как дома :)». Ньют, слегка польщенный, но все же не удивленный совершенно подобного рода заботой, отпил давно остывший крепкий напиток, задумавшись. Стоило ли ему сейчас уйти? Или все же подождать возвращения Томаса? В чужой квартире, пусть и посещенной пару раз и уже хорошо отложившейся в памяти, Ньют чувствовал себя неуютно и скованно. Казалось, прикоснись хотя бы к чему-то — обязательно сломается или разобьется. Хотя Томас не единожды объяснял Ньюту, что разозлится только в том случае, если блондин ненароком все сожжет или сдаст пару комнат беженцам из Мексики (делать ни первое, ни второе, Ньют, конечно, не намеревался). Ньют ощущал острое желание уйти, но и повторять ошибки недавно ушедшего прошлого тоже не планировал. Парень перечитал записку снова, повертел в руках и спрятал в карман. Если не считать пробивавшихся снаружи шумных гудков авто, непонятного шороха и гула, еле слышимой музыки, раздававшейся откуда-то сверху, как минимум двумя этажами выше, тишина в квартире стояла непроницаемая. Ньют выглянул в коридор, в памяти сохранившийся почему-то бесконечно длинным, но оказавшийся коротким и широким на самом деле. Нашел приоткрытую дверь в ванную и, чувствуя себя вором, прошмыгнул внутрь, попутно нашаривая на стене кнопку выключателя. Он глянул на себя в зеркало: вместо волос — птичье гнездо, в котором счастливо прожили как минимум три поколения пернатых, кожа покрыта красными складками, оставленными одеялом и простыней — видок так себе, если говорить кратко. Однако Ньют выспался после приблизительно двух недель неисчезающих мешков под глазами, ощущения, будто каждый день умираешь на пару-тройку часов и потом волей-неволей воскресаешь, и плывущих перед глазами изображений, которые никак не удавалось прогнать. Даже если высыпание это стоило ему одного рабочего дня. И одного поцелуя. Ньют не стал утруждать себя поисками а-вдруг-завалявшейся-где-нибудь запакованной зубной щетки и ограничился только ополаскивателем. С трудом развязал гигантских размеров платок, сковывавший кожу до покраснения, одарил дату скептичным взглядом из-под изогнувшихся бровей и скрыл ее с глаз долой серой тканью кофты, которая казалась с недавних пор второй кожей — настолько часто он появлялся везде именно в ней. Лицо в зеркале порозовело, облитое холодной водой, и мешков под глазами наконец-то не наблюдалось. И вид из потрепанного (особенно после небрежного приглаживания волос мокрой ладонью) превратился в по-человечески приемлемый — с таким снаружи показаться было не стыдно и не страшно, что кто-нибудь обязательно отшатнется и отпустит пару шуток про зомби или вампиров. Ньют долго рылся в прибитом под самым потолком крошечном ящичке, откуда вываливались цветастые уголки махровых полотенец, пахнущих приторным фруктовым кондиционером. Параллельно прислушивался к звукам извне, хоть до возвращения Томаса и оставалось не меньше двух часов и бояться, что тот заявится ни с того ни с сего пораньше, не приходилось. И, как это обычно бывает, когда руки заняты, а мозги вполне свободны, Ньют неприлично много думал. Как это теперь можно было назвать? То, что творится между ним и Томасом? Под определение здоровых или состоявшихся отношений это не подходило. Он, Ньют, пусть и решившись на нечто достаточно в его понимании радикальное, до сих пор с трудом осознает, чего хочет, - откуда взяться однозначному ответу на эти вопросы? И все же с мертвой точки они сдвинулись — это очевидно. Лично Ньют сдвинулся с мертвой точки. Он не бегает от Томаса (или по крайней мере старается не бегать) и не играет с ним в угадайку, такую угадайку, когда он не знает ответа на задаваемые им самим вопросы. Он не шарахается от любой попытки Томаса показать свою привязанность. Это определенно прогресс. Но вчерашнее? Случается же такое, когда делаешь шаг, который в определенную минуту кажется вполне осознанным и продуманным по всем пунктам, а после, сделав второй, осознаешь, что шагнул немножечко не туда. Самую малость, но не туда. И Ньют не знал толком, действительно ли он шагнул не туда или же какая-то особо настырная часть его сущности пыталась его в этом уверить. Он ходил из угла в угол, экспериментальным способом узнал, что путь от проема в кухню-гостиную до так называемой барной стойки, заменяющей стол, занимает шесть огромных шагов и приблизительно четырнадцать маленьких, что врезаться лбом в держатель для фужеров и чудом не выбить что-нибудь все-таки возможно, а если нажать на красную кнопочку на холодильнике, тот начнет подозрительно гудеть и в итоге понизит температуру. Почему-то после нескольких минут бродяжничества по квартире Томаса у Ньюта выработался к ней особый вид привыкания, который позволял ему беззастенчиво все разглядывать, переставлять с места на место и не бояться что-либо испортить. Томас написал ему незадолго до окончания рабочего дня. Сообщения от него приходили сплошным потоком, дробящимся на короткие, не длиннее двух или трех слов, фразы, перегруженные стандартными смайликами с бесчисленным множеством улыбок-скобок. Сначала Томас вежливо поинтересовался, как Ньют себя чувствует, затем довольно витиевато и неуклюже осведомился, не сбежал ли Ньют домой, и только потом, получив два положительных ответа, в лоб задал спонтанный вопрос, над которым Ньют, впрочем, даже задумался: «Как ты относишься к китайской кухне?» «Просто я не хочу» «Готовить сам» «Лень :)))» Можно было подумать, что переписывался Ньют с младшим братом из начальной школы, и потому ему жутко захотелось Томаса передразнить и ответить в той же манере, но делать этого он не стал: голова все еще пыталась осмыслить, любит ли Ньют китайскую еду. Он не был уверен, что те маленькие порции на вынос, какие иной раз позволяла покупать мать, можно было считать настоящей китайской едой (да и ту, что намеревался привезти Томас, скорее всего, — тоже) и поэтому напечатал нечто наиболее честное, закапывая выползавшую на лицо улыбку в воротник: «Никогда не пробовал, если честно, но не откажусь». Томас отправил еще несколько раздробленных на раздражающе короткие однословные фразы сообщений, выразил с помощью комбинаций символов все подвластные человеку радостные эмоции и зачем-то приправил это все поцелуйчиком. Скромным, осознающим свою неуместность, но все же имевшим место быть. Ньют усмехнулся, пролистывая одно «облачко» за другим, и внезапно, неожиданно для самого себя нахмурился: в кучу оповещений от Томаса протиснулось еще одно. От матери. Былое приподнятое настроение как рукой сняло. Ньют, мысленно приготовившись к очередным далеко не самым интригующим известиям, сделал глубокий вдох (насколько то было возможно), открыл присланное электронное письмо и бегло прочел, даже не вдумываясь. Сначала — бесчисленное множество «прости», слившихся в одно километровое слово, затем — вполне ожидаемые «как ты? все хорошо?» и прочие насущные вопросы, в самом конце — очередная просьба посмотреть наконец то самое «ПРОЧТИ ОБЯЗАТЕЛЬНО!!!» и, что удивительно, перевести на счет матери тридцать долларов, «в фунтах все равно немногим меньше получится, с этим я разберусь сама». Ньют хотел было незамедлительно потребовать объяснений, но заметил крошечную приписку, напечатанную нарочно мелким шрифтом, гласящую «очень надо, сынок», чему парень попросту не мог возразить. Он покорно запустил приложение мобильного банка. Ньют перечитал сообщение матери снова. Съежился, зацепившись взглядом за кричащий заглавными заголовок того самого письма, которое игнорировал… сколько? Недели три? Он почему-то страшился открывать его, будто за набором букв скрывалось нечто крайне опасное для жизни. Хотя, по сути, бояться было нечего. Нескольких слов о том, какой золотой, оказывается, у него отец и насколько сильно он желает познакомиться с сыном, брошенным еще на стадии эмбриона? Да это смешно. Ньют свернулся на диване, зажав угол одеяла между коленями и нервозно покусывая ногти. Связь словно нарочно прервалась, письмо отказалось загружаться еще добрых минут десять, и под конец, когда от вращающегося колесика в глазах начало рябить, Ньют захотел было отказаться от этой затеи — в эти секунды он почти-почти поверил в существование знаков свыше, — но внезапно полотно черных закорючек, поначалу расплывчатых, проявилось на экране. Само по себе сообщение оказалось намного короче, чем Ньют ожидал — видимо, мама внезапно овладела талантом спартанской лаконичности. «Знаю, ты не любишь, когда я докучаю тебе длинными сообщениями, но сейчас это важно. Постараюсь быть как можно короче. Твой отец… ты его не знал никогда, Ньют, и я сама не слишком о нем распространялась. Но я просто хочу сказать, что недавно он приходил. Да, за прошедшие двадцать с хвостиком лет он не объявлялся ни разу, и я знаю, что ты скажешь, что я должна была выпроводить его за дверь, но я не могу, правда, не могу. Он приходил и спрашивал про тебя. Очень рад был услышать, что ты переехал в Америку и ни в чем не нуждаешься. Говорил, как сильно хочет с тобой познакомиться. Правда. Он искренне это говорил, поверь. Он, конечно, не собирается паковать чемоданы и лететь к тебе, но очень бы хотел, чтобы ты приехал. Хотя я сразу сказала ему, что ты слишком упрямый, чтобы согласиться. Ты, наверное, не поймешь этого, но я все еще люблю его. Да, ты стопроцентно скажешь, что глупости это все и что это невозможно, но… если ты не веришь, таким оно и останется. Пока ты сам это не почувствуешь, Ньют, ты не поймешь. Поэтому я желаю тебе скорее почувствовать, чтобы понять меня. И, прошу, не отворачивайся от него. Он все-таки твой отец, каким бы он ни был и что бы он ни сделал. Надеюсь на твое понимание.» Ньют ожидал от письма большего. Чего-то похожего на цунами — такого же холодного и убийственного, которое захлестнуло бы его с головой и выбило напрочь воздух из легких. Но то ли столь продолжительное игнорирование этих строк и периодически прибавлявшиеся предположения о том, чего стоит от них ожидать, сделали свое дело, то ли Ньют за прошедшие дни научился расставлять приоритеты и решать рационально, о чем стоит волноваться, а о чем — нет, после прочтения он ничего не почувствовал. Приблизительно с таким же успехом можно было просмотреть очередную «скандальную» статейку в газете, напечатанную неприлично мелким шрифтом на оставшемся пространстве первой страницы. Ньют почему-то был уверен, что снова разозлится, расстроится, захочет разбить телефон о что-нибудь или позвонить матери и в ту же минуту наговорить ей чего-нибудь, но на деле все оказалось намного тривиальней и проще. Он отбросил мобильный на противоположный край дивана, поджал под себя ноги и слепо уставился в стену, переводя взгляд с одной полосы на непонятного цвета обоях на другую. Ньют так и не понял, зачем матери нужно было напоминать ему об этом письме — ничего, кроме слезоточивых (да и то с натяжкой) заявлений о ее большой любви к придурку, о котором Ньют знал не больше, чем о строении сердца рыб, он не увидел. Да и сама по себе новость о возвращении блудного папаши его не вводила более в ступор, а заставляла лишь надменно, самонадеянно ухмыляться. Приедет ли отец сюда, в Америку? Вряд ли. Плевать ему на Ньюта на самом деле? Вероятнее. Достоин ли он тех чувств, что каким-то образом испытывает к нему брошенная две декады лет назад женщина? Совсем нет. Ньют смотрел в стену до появления темных пятен в глазах. Тишина давила на барабанные перепонки, а включать телевизор или хотя бы музыку парень не хотел. Ньют продолжал обдумывать все прочитанное, хотя поначалу ему казалось, что ничего, стоящего даже пяти минут размышлений, в письме от матери не было. «Пока ты сам это не почувствуешь, Ньют, ты не поймешь. Поэтому я желаю тебе скорее почувствовать, чтобы понять меня.» Чувствовал ли он? Возможно. Понимал ли? Вряд ли. И, наверное, никогда не поймет. В коридоре хлопнула дверь. — Привет! Ты прости, что я так задержался. Пробки ужасные! — Ньют вздрогнул и, вскочив с дивана, заметил заглянувшую в комнату физиономию Томаса, который улыбался широко, явно чему-то обрадованный. Брюнет сбрасывал с себя кроссовки, забавно шаркая ногой о ногу и тряся при этом большими бумажными пакетами. — А я… и не заметил, — Ньют потянулся за телефоном, — что столько времени прошло. Черт подери. Он просидел, перечитывая письмо матери и обдумывая его, больше двух часов. Настолько погрузился в собственные мысли, что не слышал ни щелчок дверного замка, ни шумное «фууух», влетевшее в комнату вместе с Томасом. Запах еды уловил запоздало и тут же осознал, что к яичнице так и не притронулся, а есть все-таки хотелось. — Ты выспался хоть? — Томас прошел в комнату, глянул бегло на Ньюта и остановился на половине пути с обескураженным видом. — Что-то случилось? Чего такой угрюмый? Брюнет с выражением детской наивности и удивления хлопал глазами, ожидая ответа от Ньюта, слегка потерявшегося в обилии сброшенных ему на голову вопросов. Томас, чьи руки тряслись под тяжестью пакетов, нетерпеливо откашлялся, опуская купленное на пол, и на лице его ясно читалось повторявшееся, как на заевшей пластинке, из раза в раз «Что-то случилось?». — Да вроде, — Ньют, не то улыбнувшись, не то натянуто осклабившись, пожал плечами. — И со мной все в порядке. Томас, по виду хоть и не удовлетворенный ответом, все же проковылял к стойке, взгромоздил на нее пакеты, пожаловался на забытую яичницу и спросил что-то еще, что до Ньюта донеслось лишь в виде неразборчивого переплетения звуков. Он искоса наблюдал за Томасом, беспечно о чем-то разговаривающим сам с собой, и продолжал упорно думать. Вот как оно должно все выглядеть? Вот так утопично? И вот так сразу? Разве такое возможно? Желание извиниться и уйти крепло. Сначала ненавязчивое и едва заметное, теперь оно настырно капало на мозг, и Ньют даже начинал чувствовать себя виноватым за столь неблагодарные порывы, но и поделать с ними ничего не мог. — Ньют, притащи ноутбук из моей спальни, пожалуйста, — Томас вынул из пакета последний пластиковый контейнер с еще ощутимее пахнущим содержимым и отвернулся, перебирая что-то в одном из выдвижных ящиков. — Минхо обещал по скайпу позвонить, у него вроде новости какие-то важные. Ньют молча кивнул и вышел в коридор. Там засек полку, где по-прежнему стояла знакомая фотография одинаково улыбающихся мальчика и женщины, которая успела приобрести несколько иной смысл — если раньше Ньют мысленно уверял себя, что второй родитель явно находится за кадром с фотоаппаратом наперевес, то сейчас очевидно было, что этот второй родитель даже не мог засвидетельствовать маленькую победу сына. Печально, конечно. — Народу сегодня — единицы! — Томас подвинул принесенный ноутбук и оторвал друг от друга склеенные воедино палочки, неумело перехватывая каждую пальцами. — Я даже позвонил боссу, чтобы он меня отпустил, но он, знаешь, типа принципиальный. «Мало ли, может, ты сейчас уйдешь, а клиенты попрут! Я не прощу тебе упущенную выручку!» — передразнивая босса, Томас чудным образом кривил губы и часто чмокал. — Как дитя, ей-богу. Ньют сверлил глазами содержимое своего контейнера, словно в него наложили не довольно заманчиво выглядящую лапшу с кусочками мяса, а крысиные трупики. Болтовню Томаса старался слушать и изредка поддерживать короткими, нередко невпопад выданными замечаниями, но получалось все равно неудачно — язык онемел, словно потеряв всякую способность воспроизводить звуки. — А один (черт, я думал, что убью его)… — Томас умолк на полуслове, заинтересовавшись промелькнувшим на экране бело-оранжевым окошком с оповещением. — Минхо сейчас позвонит. Пить хочешь? В холодильнике что-то должно быть, поищи, — он скосил взгляд на затравленно перебирающего палочкой длинные макаронины Ньюта — тот подпер рукой голову, то и дело убирая со лба обрезки волос. Вопрос Томаса заставил блондина нехотя поднять глаза, кивнуть, плавно, как в замедленной съемке, подняться из-за стола и шаркнуть несколько раз в сторону холодильника. Пока Ньют изучал достаточно скудное содержимое пластиковых белых полок, Томас успел ответить на звонок Минхо и теперь о чем-то с ним беседовал, нарочно понизив голос — так обычно делают люди в больших компаниях, когда им позарез нужно о чем-то поговорить, а в открытую шептаться не позволяли правила этикета. Хотя Ньют, по правде сказать, даже не вслушивался. Он снял сверху одинокую банку колы, дернул за кольцо и поднес было напиток к губам, но Минхо, видимо, углядевший Ньюта на заднем плане, внезапно вскрикнул. — Ньют у тебя? Серьезно? Вы что-то от меня скрываете, парни? У вас… что-то было? — на последней фразе Ньют поперхнулся, хотя произнесена она была на порядок тише, явно не припасенная для его ушей. Уши Томаса пунцово вспыхнули, он замялся и оглянулся на блондина, ища поддержки. — А тебя все время тянет совать нос туда, куда не надо, я смотрю, — Ньют приземлился на свое прежнее место, вяло махнув рукой вместо приветствия и заодно проигнорировав непроизвольно вырвавшееся из динамиков фырканье. — Ты же рассказать что-то хотел, не? — Да погоди! — Минхо помотал головой. Где-то позади него промелькнул силуэт Терезы, остановившийся на мгновение. Затем до ушей Томаса и Ньюта донесся ее голос, показавшийся на первых порах незнакомым и сильно изменившимся (ведь они не слышали о Терезе ничего с того самого вечера): девушка просила Минхо отстать от парней и подумать о более серьезных вещах. Ее соулмейт оставил замечание без внимания. — Как ты в квартиру к Томми забурился-то, а? Я могу вас с чем-нибудь поздравить? Ньют и Томас переглянулись, одновременно прикусывая нижние губы. — Все как обычно, чувак. Ничего нового, — Томас как можно более беспечно развел руками и подцепил новую порцию лапши. — Вы что-то скрываете. Однозначно. Ну, — Минхо сделал глубокий вдох. — У меня новости, скажем так, не самые приятные… — он специально вытянул недолгую паузу, во время которой Томас успел отобрать у Ньюта колу, миролюбиво ему подмигнув, сделать несколько глотков, а Тереза, снова выплыв неизвестно откуда, — раздраженно посоветовать Минхо «перестать строить из себя загадочную принцесску». — В общем, с работы меня выкинули. Томас втянул лапшу в рот, громко причмокнув. — И? К этому давно все шло, — произнося это, Томас выглядел настолько невозмутимо, что по сравнению с ним даже двустворчатый моллюск показался бы эмоциональнее. — В каком смысле «к этому все шло»? — прокряхтел Минхо. — Ты даже мне не сопереживаешь? — Как я могу сопереживать тому, кто жаловался на работу двадцать четыре на семь и грезил уволиться по собственному желанию? — Томас передернул плечами, постукивая по контейнеру палочками. — Чувак, я прямо сейчас еле держусь, чтобы тебя не поздравить, а ты тут жалости требуешь. Ньют измученно вздохнул, замечая краем глаза, как Минхо начинает размахивать руками и захлебываться в клокочущих звуках. Дальше на Томаса полились градом самые колкие фразы, которые только могли прийти азиату на ум, но воспроизводились они все наверняка не со зла, а просто так, наигранно. Томас через каждые несколько реплик позволял себе съязвить в ответ, и Минхо заводился еще больше. Слушать их можно было до бесконечности — шутливо переругиваться эти двое могли часами напролет. В понимании Ньюта тип дружбы, позволяющий материть друг друга на чем свет стоит, был одним из самых лучших и доверительных. Почему — неизвестно. Минхо внезапно вскинул указательный палец, предупредительно шикнул на Томаса, не давая тому продолжить, и обернулся — позади него застыла Тереза, едва сдерживающая улыбку. Она быстро сказала парню что-то и махнула головой на один из дверных проемов, куда мгновенно направилась, шлепая босыми ногами по полу. Минхо попросил Томаса подождать пару минут, покинул жалобно скрипнувший стул с опасно отклонившейся назад спинкой и побежал вслед за девушкой. На входе в соседнюю комнату догнал ее, обхватил за талию и наскоро поцеловал в макушку, тараторя что-то, от чего Тереза засмеялась смущенно и очарованно. Томас с Ньютом между тем снова переглянулись, неуверенные, стоит ли разговаривать о чем-то. Ньют осознал наконец, насколько сильно хочет есть, и в спешке доедал остывающую лапшу, а Томас гонял крупинки сушеной зелени по прозрачному пластиковому донышку и опасался поднять на блондина глаза, потому что те обязательно опустились бы не туда, куда нужно. Воспоминания о вчерашнем вечере вспышками мелькали в голове, от них тело покрывалось мурашками и подрагивало, а щеки сами собой покрывались розоватым оттенком. Молчание Ньюта все только усугубляло, но поднять тему их отношений (точнее, стадии, в которой они находились) Томас не решался. Ньют откашлялся, привлекая к себе внимание Томаса. Постарался состроить на лице нечто более-менее доброжелательное, постукивая палочкой о палочку. — Я тут подумал, — по спокойному, не обремененному, видимо, никакими сторонними мыслями и переживаниями, голосу Ньюта ясно было, что не пришло еще время для серьезных разговоров. Если оно когда-нибудь вообще придет, — предложить Минхо устроиться ко мн… к нам в мастерскую. До конца курсов осталось чуть больше двух месяцев, Гилмор появляться будет все меньше. Я один не сдюжу. Выручку-то, я думаю, мы поделим с Минхо как-нибудь. — Хмм, — Томас прижал верхушку палочки к носу, — неплохо. Я же говорил тебе про всяких предприимчивых молодых людей, которые будут на тебя батрачить? Вот он, первый предприимчивый молодой людь. Ньют хихикнул, снова подпирая рукой голову. — Только вот умеет ли он? — Ньют задумчиво глянул в экран, на котором все еще отображалась квартира, в глубине которой исчез при загадочных обстоятельствах их друг. Откуда-то шелестом доносились голоса, но ни Томас, ни Ньют не напрягали слух особо, чтобы расслышать, о чем беседуют уединившиеся Минхо и Тереза. — Мне кажется, Минхо умеет все, — фыркнул Томас, — а в противном случае быстро учится. Пиши Гилмору, пусть документы о принятии на работу готовит. Я уверен на двести процентов, что отказываться Минхо не станет, — Томас наклонился вперед и понизил голос до шепота, будто азиат мог услышать, — потому что сидеть у Терезы на шее он хочет меньше всего. Томас собирал со стола опустевшие контейнеры, закрывал и убирал в холодильник нетронутое, а Ньют с видом офисного работника строчил Гилмору очередную СМС — звонок за достаточно удобный метод общения он в данный момент, казалось, не считал (или, может, попросту боялся, что не сможет достаточно правдоподобно говорить голосом больного). Телефон блондина при этом беспрестанно раздражающе щелкал, и похоже это было на очередь игрушечного или бракованного пулемета. На заднем плане в телевизоре рассказывали о музыкальных новинках недели, снаружи заливался истеричным воем сигнализации чей-то автомобиль и какой-то мужчина ругался до хрипоты в удивительно писклявом теноре. Несколькими этажами ниже вышла из себя собака и, по всей видимости, носилась по квартире, облаивая каждый поворот. На экране ноутбука заметны были шевелящиеся тени на двери той комнаты, где до сих пор что-то обсуждали Тереза и Минхо. Томас, вслушиваясь в эту какофонию, протирал испещренную жирными бляшками разноцветных пятен столешницу у микроволновки — пытался имитировать полезную деятельность, избегая по-прежнему нависшего над ними неловкого молчания. Он подумывал отключиться пока, чтобы зря не растрачивать заряд аккумулятора на ноутбуке, но сделать этого ему не позволили: Минхо выбежал из комнаты, заскользил по полу в своих огромных махровых носках и прыгнул обратно на стул, от тяжести заметно осевший к полу. — Ну, что вы тут? — Минхо потер ладони друг о друга. Ньют отложил наконец телефон и самодовольно ухмыльнулся. — Можешь плясать ламбаду, чувак, — Минхо на этих словах недоуменно вскинул брови, — я нашел тебе работу.***
Томас припарковался у обочины, и Минхо, не дав другу даже притормозить, выскочил на буквально тающий под палящим солнцем асфальт. Азиат оглядел вывеску и загроможденные всякой всячиной двери с панцирем облезлой выцветшей краски, как истинный критик и ценитель прекрасного, и, цыкнув, принялся выдувать бледно-розовый жвачный пузырь. Нахлобученные на лоб солнцезащитные очки с зелеными стеклами и блестевшая лучше всякого натурального металла цепочка с полки магазина «Все за два доллара» придавали ему облик переборщившего с пафосом гангстера-новичка, который решил отчего-то, что принадлежность к такому обществу должна выставляться напоказ при любой возможности. Из мастерской, вытирая руки обо что-то черное и провонявшее адской смесью бензина, масла и прочих жидкостей, вышел Ньют, чье наполовину голое тело блестело не то от пота, не то от воды. Томас запоздало заметил, что руку блондин ничем не замотал и только перекинул через предплечье ту грязную тряпку, которой только что пытался уничтожить масляные следы — начало даты, «11.0», при этом оставалось открытым. Ньют вскинул сначала ладонь, но затем, глянув с опаской на безоблачное небо с ослепляющим диском по середине, все же вышел из спасительной тени и направился к подъехавшим приятелям. Протянул Минхо руку, которую тот оттолкнул брезгливо, не удержавшись от колкого замечания, затем скромно улыбнулся Томасу, делая вид, что стирает со щеки что-то. И только после, позволив заинтересовавшемуся чем-то Минхо отойти немного, несмело приобнял брюнета за плечо, выдавив довольно жалкое «Привет». Это приветствие приятно щекотало шею, и Томас зарделся даже самую малость, но когда Ньют отпрянул и в поле зрения показалось удивленное лицо Минхо с отвисшей до самого пупка челюстью, это «самую малость» распустилось на щеках целым розовым букетом. Благо, от каких-либо комментариев Минхо все-таки воздержался (или попросту не успел скомпоновать свалку из слов в нечто относительно гармоничное). Из гаража вышел Гилмор — настоящий Санта на досуге, если хорошенько пофантазировать. Он размахивал перед лицом тетрадью, по его пухлому лицу, раскрасневшейся шее и крепкой, изрисованной черным груди скатывались сотни крошечных капелек. Мужчина противоестественно крякнул, поздоровался с Томасом, заговорщически сощурив глаза, и только потом удостоил Минхо своего внимания. Оглядел его со странной дотошностью, ухмыльнулся неизвестно чему и махнул свободной жилистой рукой, жестом приглашая всех войти. Минхо оглянулся на Ньюта, ожидая объяснений, но блондин только плечами пожал и смело засеменил вслед за удалявшимся в тень боссом. Минхо, поколебавшись какое-то время, вошел в гараж тоже, а Томас замер на месте, будто приклеенный. Солнце палило нещадно и словно кнутом хлестало по обмякшим плечам. Вывеска мастерской наклонилась в сторону и висела теперь косо, и это почему-то раздражало. Изнутри доносились воодушевленные возгласы Минхо, сопровождаемые хриплым смехом Гилмора и нескончаемым «а мне он нравится!». Еще бы. Трудно найти того, кому Минхо не понравился бы. Томас обошел кругом машину, смахнул пыль с капота и, подрисовав образовавшейся толстой полосе длинные крученные хвостики, решился-таки посмотреть, что творится сейчас в мастерской. — Не, конторка у вас все-таки захолустная, — протянул Минхо, катая шарик жвачки пальцами. — Будь я клиентом, ни за что сюда бы не заехал. Вмиг перекосившиеся лица мистера Гилмора и Ньюта надо было видеть. И если последнему в принципе не на что было обижаться, ибо он пришел сюда работать механиком, а не дизайнером, то Гилмору, устроившему все в мастерской на собственном поте и крови, должно быть, слышать подобное было не совсем приятно — он даже перестал что-то жевать и так и застыл с полуоткрытым ртом. — Ну… — мужчина почесал затылок, оглядываясь, — ремонт здесь, конечно, не помешает… но… все зависит от того, как у вас двоих дела пойдут, — он взял с высокого ящика несколько листов, бегло их просмотрел и отдал Минхо вместе с тут же вынутой из необъятного кармана замасленной ручкой. — Добро пожаловать в нашу мастерскую. Ньют, на пару слов. Ньют отошел вместе с мистером Гилмором в комнату ожидания, где Томасу несколькими неделями ранее поведали, что Ньют его соулмейт. Томас изучал ноги, покачиваясь, а Минхо вдумчиво прочитывал договор перед подписью. При этом он быстро шевелил губами, едва слышно шепча отдельные слова, и это больше напоминало сектантскую мантру по вызову дьявола. Затем парень оперся о первую попавшуюся твердую поверхность — поставленную вертикально огромную шину с длинным зигзагообразным проколом внизу — и размашисто расписался во всех нужных местах, кое-где перечеркнув неповторимой и незапоминаемой загогулиной добрую половину абзацев. — А вот теперь, Томми, — он выпрямился, аккуратно сложил бумаги и щелкнул Томаса по носу ручкой, — можешь меня поздравлять, — он прислонился поясницей к шине и скрестил на груди руки. — Ну, так что, утаиваете вы от меня что-нибудь или нет? Томас замешкался. — Ой, да ладно, он все равно не слышит, — беспечно добавил Минхо, на этот раз, впрочем, говоря несколько тише. — Чем вообще вызван такой интерес? — Томас остановился рядом с Минхо и тоже прислонился к твердой пыльной резине. Он нарочно избегал прямого ответа. — Ты никогда особо не любил об этом говорить. — Ну, знаешь… — Минхо пожал плечами, — за вами внезапно стало интересно наблюдать. Это как в сериальчике, где сначала все шло медленно и скучно, а потом ка-а-а-ак понеслось! И потом, — мгновенно посерьезнев, он повернулся к Томасу и посмотрел тому прямо в глаза, при этом не моргая даже, — вы же мои друзья как-никак, я переживаю за вас. Я же не бездушная скотина, которой насрать, что друг потерял работу, — на последних словах Минхо снова расплылся в улыбке и махнул перед лицом бумагами. — Кста-а-а-ати, а этого, — азиат переплел пальцы одной руки с другой и потряс образовавшимся замком, — не было? Томас только головой помотал. — Не думаю, что это так уж и важно. — И то верно, — Минхо дружелюбно подмигнул Томасу, достал из кармана пачку ирисок, которые у него, казалось, в последнее время никогда не заканчивались, и вопрошающе посмотрел на друга. Томас снова мотнул головой, обхватив пальцами подбородок. Они молчали некоторое время, по ощущениям заживо сгорая под собственной кожей. Томас думал кое о чем, сомневаясь, стоит ли заводить об этом разговор, особенно с Минхо. В конце концов все же решился. — Минхо? — азиат, жующий три ириски одновременно, с долгим «ммм?» снова повернулся к Томасу. — А… а что ты чувствуешь, когда… — Томас повторил недавний жест друга, сцепив в замок руки. Минхо тряхнул головой из стороны в сторону, словно бы сбивая мысли в кучу. Загадочно вытянул губы и сощурил глаза, сфокусировавшись на чем-то в противоположном конце мастерской. — Я в этом не мастер, чувак, но люди чувствуют все по-разному. У кого-то это похоже на электрический разряд (серьезно, как будто пальцы в розетку суешь), у кого-то (как у нас с Терезой) не чувствуется ничего. Только ощущение какое-то… странное. Ну, это не объяснишь. Это почувствовать надо. Я слышал, что это может быть до усрачки больно, или жжение в руках такое бывает, будто тебя в кислоту окунули. И кровь, говорят, холодеет даже на доли секунды. И никто не знает, с чем это связано. А что? — правый уголок губ Минхо растянулся. — Если ты боишься, что вы ничего не почувствуете и Ньют будет до конца жизни весь такой из себя павлин, мол, «яжговори-и-и-л», то не парься. Все в ажуре будет. Даже у вас. Томас не ответил, заметно успокоившись. Ведь, действительно, почему у них должно быть что-то совсем не так, как у других? Хоть и начиналось несколько иначе, чем у тех же Минхо с Терезой, но потом-то, потом все хорошо будет, верно? — Ты мне так и не ответил, между прочим, — возмутился вдруг Минхо, отправляя в рот очередную ириску. — О чем… а-а-а, ты об этом, — Минхо энергично закивал, предвкушая, видимо, интригующую до ужаса историю, оканчивающуюся ночевкой Ньюта в квартире Томаса. — Ну… он поцеловал меня. А теперь снова отчужденный какой-то. Не понимаю я его иногда. — Не боись, — заверил его улыбавшийся во все тридцать два Минхо, — мы теперь коллеги, о многом поговорить можем. — Только не заставляй его. Если заговорит сам — пожалуйста, я только рад буду. А так не стоит, правда. Ньют жутко не любит делать что-нибудь, если его заставляют. — Окей, окей, рыцарь ты наш. Приятели провожали Томаса уже вдвоем: Гилмор ушел сразу после разговора с Ньютом, сославшись на важные дела и оставив напоследок несколько указаний. Хозяин мастерской с подчиненным условились повременить с оформлением документов и прочим и разделить выручку в более чем удовлетворявших блондина долях: отходящих им с Минхо шестидесяти процентов хватило бы сполна, если количество клиентов, конечно, не сократится в разы. Доли эти со временем должны были увеличиться в пользу Ньюта, а если необходимые формальности будут все же удачно соблюдены, Ньют получил бы все, включая саму мастерскую. Мистер Гилмор все чаще говорил о долгожданной пенсии, на которую он, по его словам, мог спокойно и беззаботно прожить. Если прибавить к тому же кое-какие накопления, то он вполне мог улететь куда-нибудь на Бали. Ньют собирался показать Минхо еще кое-что и затем вернуться к работе, потому что в гараже ожидали своей очереди несколько недавно прибывших авто. Минхо в свою очередь уже готов был делать все, что попросят, хотя на данный момент бездельничал, развалившись в кресле и читая что-то в телефоне. На говорящих вполголоса Ньюта и Томаса внимание дальновидно не обращал, но глаза его, как замечали оба парня, то и дело обращались к ним и вспыхивали далекими туманными огоньками. Когда Томас остановился под светофором на перекрестке, буквально растекаясь по сидению от духоты, он вспомнил, как на выходе из мастерской Ньют подошел к нему вплотную, наклонился к уху, почти касаясь его губами и прошептал осторожное «Увидимся, Томми», получившееся настолько интимным, что даже, наверное, никакие поцелуи с ним не сравнились бы. От этой короткой фразы, не несущей в себе никакого подтекста, у Томаса перехватило дыхание, а прежняя обеспокоенность странным поведением Ньюта исчезла бесследно. Все казалось довольно простым. Какие-то вещи подходят к концу, их заменяют другие, нередко более удачные и хорошие. Так и отчужденность Ньюта иссякала постепенно, заменяемая чем-то совершенно противоположным, более искренним, чувственным, и (хотел бы Томас в это верить) любящим. Может, именно так и должно быть на самом деле? Немного замешкавшись, Томас нажал на педаль газа и помчался вниз по длинной, чахнущей, как старая пальма от жары, улице.