***
— Я думаю, все готово, — Минхо упер руки в бока, в последний раз окидывая оценивающим взглядом получившееся творение. Ньют остановился рядом, сонно хлопая глазами и почесывая подбородок. — Ну, что скажешь? — Отлично, — усмехнулся Ньют с видом учителя-эксперта, который оценивает проделанную учеником работу. Парни пожали друг другу руки — то был своеобразный метод обменяться поздравлениями. То самое воскресенье. Минхо и Ньют нарочно пришли в мастерскую пораньше, дабы напоследок проверить, все ли в порядке с переделанным ими практически с нуля мотоциклом. Еще вечером предыдущего дня Минхо осмелился проехаться по кварталу, дабы избежать каких-либо неприятностей при первом серьезном прокате, и остался вполне доволен тем, что у них получилось. Радовало не столько то, что в руках у них теперь находился раритетный по существу мотоцикл, а сколько отсутствие необходимости с ним подолгу возиться, жертвуя временем и силами. И возможность испытать его на большей скорости за пределами города тоже, конечно, играла не последнюю роль. Парни заменили практически все, из чего состоял мотоцикл — можно сказать, собрали его по частям, как незамысловатое строение из деталей конструктора, оставшихся от нескольких абсолютно разных наборов. Что-то помог найти Гилмор, несколько заинтересовавшийся их затеей, но и не воспринявший ее всерьез, точь-в-точь как Томас, что-то выкупалось по дешевке через интернет — обычно за низкую цену люди отдавали немногие выжившие после серьезных аварий детали, что-то приходилось брать из проверенных салонов за вызывающие седину деньги. И в целом все это, поначалу кажущееся несовместимым, было тщательно и мастерски собрано воедино. Не гордиться своим трудом Минхо и Ньют попросту не могли. — Его можно продать за немалую сумму, — как бы невзначай добавил Минхо, протирая успевшее покрыться пылью новое черное сидение, — если в том появится необходимость. Ньют глянул на него с гримасой сомнения. — Не думаю, что нам когда-нибудь придется его продавать… хотя… уверенным сейчас ни в чем быть нельзя, — последние слова его получились несколько загадочными и туманными — Минхо нахмурился, не понимая, к чему приятель клонит, но все же решил не акцентировать на этом внимание. Они выкатили мотоцикл из мастерской, чтобы совместными усилиями затолкать на прицеп, который Минхо нашел неизвестно где, отказавшись от идеи нанять пикап, и закрепить тросами, что никак не хотели натягиваться и держаться крепко, не болтаясь и не выскакивая из специальных железных колец. Позвоночник у Ньюта напрягся до той степени, что где-то в мозгу нечто, отвечающее за панику, пронзительно зазвенело, а самому парню показалось, что кости вот-вот не выдержат и трухой осыплются под ноги. Минхо, красный и рьяно слизывающий стекавший на губы пот, выглядел не лучше: руки у него, хоть и мускулистые и явно привыкшие к разного рода напряжению, тряслись, как у алкоголика с полувековым стажем, и отказывались повиноваться. Кое-как зафиксировав последний достаточно крепкий на вид трос, оба парня навалились на невысокие бортики прицепа, пытаясь отдышаться. Дело оставалось за малым: забрать Томаса и Терезу, которые по общей договоренности должны были встретиться на перекрестке, в равной степени близком к домам обоих, и отправиться за город, не забыв при этом про питье и какую-нибудь съестную дребедень. Хоть Ньют и канючил сперва, все еще упрямо не желая видеться с Терезой, сидеть с ней в одной машине и, казалось, даже одним воздухом дышать, к моменту выезда из мастерской он все-таки уступил: видимо, внутренне надеялся, что конфликт их наконец будет исчерпан. Некоторое время Минхо по-прежнему предлагал найти еще один мотоцикл, все еще лелея мечту прокатиться с Ньютом наперегонки, но последнего разговоры об этом настолько выводили из себя, что он даже перестал скупиться на грубости. Не раз и не два получив в свой адрес несколько нелестных слов, Минхо убедился все-таки, что на сидение байка Ньюта не удастся посадить даже под страхом смерти, и потому больше об этом не заговаривал, хоть и не без недвусмысленных намеков. Ньют легко прыгнул на пассажирское сидение, не обратив ровно никакого внимания на возмущенное «Эй, тут Тереза будет сидеть! Места для поцелуев сзади!» и, по-хозяйски закинув на приборную панель ногу (которую, впрочем, сразу же убрал, получив по ней болезненный хлопок ладонью), махнул рукой в небрежном жесте и произнес вышедшее удивительно скромным «трогай!». Минхо от едких комментариев воздержался и молча повернул ключ в замке зажигания. Как то нередко случается с заранее запланированными поездками, Фортуна не спешила им улыбаться: Ньют и Минхо, опустив до упора окна и щедро делясь с улицами музыкой, кричавшей до звона в ушах, останавливались на каждом светофоре. На них злобно косились, оглядывались, ругались, моля в мыслях небеса, чтобы музыкальная коробка с дребезжащим, как тысяча железных ржавых бочек по мостовой, прицепом, проехала мимо как можно быстрее. Парням внимание в какой-то мере льстило — хотелось сделать музыку еще громче, до неприличия, граничившего с дебоширством, однако малая доля здравого смысла и совести не давала им этого сделать. Минхо опустил на глаза солнечные очки и хаотично дергал головой, пытаясь подпевать фальшиво и нескладно и рождая у Ньюта всем своим видом ассоциацию с выходом демона из одержимого, над несчастной головой которого пастор зачитывал небезысветное «Экзорциамус тэ омнис…». И у прохожих, если судить по лицам, тоже. Перед поворотом к улице, где их ждали Тереза и Томас, они музыку убавили до минимума, боясь показаться полными идиотами. Минхо, поначалу вошедший в раж, горланить, к счастью, перестал. То ли от того, что занял рот сигаретой, пахучий дым от которой все норовил просочиться Ньюту в глазницы и нос, то ли от того, что засек у фонарного столба Терезу, ворковавшую о чем-то с Томасом. Он процедил что-то совершенно беззлобное сквозь зубы, а Ньют, наоборот, недовольно сощурился, заметив, что Томас искренне улыбается и кивает, внимательно слушая темноволосую девушку. Остановившись, Минхо напомнил Ньюту, что тому необходимо перебраться назад и освободить для Терезы место, на что блондин сначала скорчил недовольную гримасу, но затем, задумавшись на секунду, решил-таки, что позади, плечом к плечу с Томасом, ему будет даже лучше, чем здесь. Показав Минхо издевательства ради язык, Ньют выскочил наружу, чуть не сбив с ног девушку, которая при этом не прекращала рассказывать что-то Томасу, и, вяло и неохотно извинившись, запрыгнул обратно в автомобиль через заднюю дверь. Томас с Терезой переглянулись, синхронно пожали плечами, списывая взвинченный настрой Ньюта на обыкновенную усталость, и заняли каждый свое место. Тереза, легким движением кисти оправив волосы и сбросив небольшой портфельчик с плеч на пол, произнесла что-то тихое, предназначенное явно только для Минхо. — Даже не поздоровался, засранец, — прошептал Томас, захлопывая дверь. Ньют, вдохнув запах парфюма Терезы, который словно бы впитывал в себя горьковатую дымку, оставшуюся после сигареты, поморщился по неизвестной причине и, осторожно наклонившись, шепнул Томасу нежное «Извини. Привет», клеймом осторожного и быстрого поцелуя отпечатавшееся у брюнета на щеке. Томас, вмиг покрывшийся пунцовыми пятнами, повернулся было к Минхо, уже готовый лицезреть довольное лицо ярого фаната их отношений, но тут же об этом пожалел: друг бесстыдно, в открытую целовался с Терезой, придерживая ту за подбородок. Не то чтобы это казалось чрезмерно противным или непереносимым, но Ньюту и Томасу почудилось, будто они вмешиваются в чье-то личное пространство. А ощущение это было слишком неловким. Ньют кашлянул, возвращая Минхо обратно на землю. Последний, нехотя отпрянув от зардевшейся Терезы, наигранно отсмеялся, а девушка, обернувшись, несмело поздоровалась с Ньютом, хлопая подведенными длинными ровными стрелками глазами. Ожидала ответной любезности, на которую Ньют все еще не был способен — он буркнул неразборчивое приветствие в ответ, скрестив на груди руки и напоминая тем самым озлобленного ежика. Даже волосы у него торчали как-то по-особенному, походя на короткие светлые иголки. Тереза его отчужденность всерьез не восприняла и миролюбиво хихикнула, прикрывая небольшой ладонью рот. — Кстати, ты дочитал ту книгу, которую… — обратилась она к Минхо. Щеки у нее все еще сохраняли розоватый оттенок, и каждый беглый взгляд ее, обращенный к сидящим позади парням, казалось, заставлял ее краснеть еще пуще. Она явно не любила проявлять свои чувства на людях. Или, может, после злополучного ужина попросту боялась показаться чересчур навязчивой и выглядеть так, словно снова тычет Ньюта носом в идею соулмейтов. Разговор, начавшийся, казалось бы, чем-то абсолютно обыденным, затянулся. Минхо наигранно жаловался на бездарность современных писак и причитал, что за рецензию на эту книгу он ничего не получит, а Тереза, неохотно соглашаясь лишь с некоторыми из замечаний, пыталась объяснить ему, в чем он не прав. Периодически переглядывающихся Ньюта и Томаса, которые под конец сдвинулись на одну половину сидения и начали говорить о чем-то своем, они не замечали. Минхо вспомнил о существовании друзей внезапно и неожиданно минут пятнадцать спустя, оторвав тех друг от друга с самой самодовольной и хитрой улыбкой на свете. Они постепенно приближались к той черте города, где небоскребы, яркие вывески и налепленные друг на друга на манер винограда в лозах магазинчики, клубы и кафе заканчивались, сменяясь однотипными жилыми домами, обитатели которых занимались какими-то делами снаружи. Жизнь в этом районе, казалось, текла своим чередом. Медленно, размеренно, никуда не спеша, словно по воле случая просочившись в бурный и громкий поток, оставшийся за стеной многоэтажек. Минхо снова позволил себе опустить стекло и включить музыку погромче, игнорируя всякое недовольство со стороны Терезы, выражаемое совсем безболезненными, но назойливыми пощипываниями щеки. Автомобиль, громыхающий прицепом и старым роком, проносился словно бы на сверхзвуковой скорости сквозь всю эту тягучую, совершенно иную и незнакомую в какой-то мере идиллию, разрывая ее на несколько частей. Ньюта вынудили опустить стекло и у своего окна тоже, вручив неизвестно откуда взявшиеся солнечные очки с заляпанными чьими-то пальцами стеклами — их чудом удалось протереть краем футболки, не выдавив готовые вот-вот вылететь черные «капельки». Надевал их блондину уже Томас, по-детски восторженно улыбаясь и самую малость высунув язык. «Я почти увидел в тебе байкера», — заметил он, вызвав у Ньюта очередное скептичное фырканье. Через некоторое время, когда даже обитель спокойной и размеренной жизни, казалось, начала таять на глазах, Томас, высунувшись вперед и чуть было не стукнувшись головами с Минхо на особенно резком, забытом поначалу повороте, указал пальцем на скромный ларек с выцветшей вывеской, пестревший пачками чипсов, шоколадных батончиков и прочих дешевых удовольствий. Проорал другу в ухо, тщетно пытаясь перекричать музыку, что нужно купить воды и чего-нибудь пожевать, а Минхо, следуя своей обычной манере передразнивать окружающих (порой это выходило у него непроизвольно), рявкнул в ответ, что у него все под контролем и «ща все будет, не боись». Сонный мужчина лет приблизительно пятидесяти, нехотя оторвавшись от экрана огромного по размеру смартфона, поднял на подошедших Минхо и Терезу глаза с выцветшими и некогда наверняка имевшими ясный голубой оттенок радужками. На машину, откуда выглядывало лицо Томаса, покосился с недоверием и долей насмешки. Отвечал на задаваемые вопросы с неохотой, будто вовсе не был заинтересован в получении хоть какой-то прибыли, и бутылки с водой и чипсы буквально выкинул с витрин, вывалив на подобие прилавка, изрисованного явно ребенком восковыми мелками и ручками всевозможных цветов, тяжелую руку с восемью цифрами, разграниченными точками. Рука эта то сжималась, то разжималась, как клешни у краба, требуя оплаты, и Минхо не преминул пошутить об этом, возвращаясь к машине. Забравшись на водительские сидение, Минхо перекинул через правое плечо все, что они купили (причем одна из пачек некстати врезала Томасу по лицу), и с воодушевленным «Ну, что, погнали?» снова завел мотор.***
Выехать за город в понимании Минхо, видимо, означало отдалиться от цивилизации на максимальное расстояние: он все не останавливался, сверяясь с дорожными знаками, которые на магистрали появлялись все реже и цифры на которых, отсчитывавшие километры, становились все больше. Тереза, приложив палец к губам и внимательно изучая окружавшую их местность, негромко спросила: — Мы едем… туда, куда я думаю? Минхо глянул на нее искоса, тепло улыбнулся и, словно бы не желая попусту растрачивать слова, кивнул. Постепенно, поворот за поворотом, впереди вырисовывался океан. Ньют поймал себя на мысли, что ни разу за прошедшие несколько месяцев не выезжал дальше знакомых кварталов или, пожалуй, того книжного, куда возил его Томас в одну из их первых встреч. Он знал, что город находится на побережье, знал, что пляжей здесь настолько много, что любой островной курорт позавидует, знал, что поездка до океана заняла бы немногим больше медленной пешей прогулки от конторки, куда он ходил на курсы, до дома… Но как-то не выдавался ему шанс познакомиться со всем этим вот так, по-настоящему: вдохнуть солоноватый запах, зажмуриться от солнечных бликов на воде, слепящих даже сквозь очки, высунуть руку в окно, будто бы воздух можно было набрать в ладонь, как нечто осязаемое, зажать уши, когда Минхо повернет колесико на поддержанной допотопной магнитоле до упора, и до опасного дребезжания голосовых связок прокричать угрожающее «Убавь, черт тебя подери!». Наверное, можно было найти этому какое-либо объяснение, приплести знаки судьбы и вдохновительные цитаты о том, что жизнь всегда бережет хорошие моменты для особенных дней, но Ньюту этого не хотелось. Совсем. — Погоди-погоди-погоди, да твою ж мать! Останавливайся тут, куда ж еще дальше-то? — возмущался сбоку от Ньюта Томас, пихая Минхо в плечо. — Без соплей как на коньках, — невозмутимо ответил на это Минхо, — один поворот остался, подожди. Ньют был рад выбраться из душной машины. Точнее, даже не выбраться, а неуклюже вывалиться, не чувствуя под затекшими ногами твердую землю. В голове что-то упорно кружилось, дребезжало и выло отголосками услышанных, но так и не запомнившихся песен. Пару минут он стоял, согнувшись и уперев руки в колени, но потом поднял голову и ощутил, как из грудной клетки быстро, как из проколотого шилом мяча, выходит воздух. Океан оказался настолько близко, что до воды оставалось лишь скатиться кубарем с пологого холма. Огромный, сливающийся на горизонте с небом и отделяемый от него только белой дымкой перистых облаков, он дышал Ньюту на лицо своей прохладой и казался в какой-то мере пугающим, но в то же время завораживающим. Хотелось подойти как можно ближе, раскинуть руки и выкрикнуть что-нибудь, как обычно делают в фильмах, и Ньют обязательно сделал бы это, не окажись Минхо у него за спиной. Ньюта хлопнули по плечу, попросили вернуться с небес на землю и «еще немного поработать ручками» — нужно было снимать мотоцикл с прицепа. Они же ведь за этим сюда приехали, да? — Итак, — Минхо вручил Терезе шлем, предварительно поцеловав ее в лоб, — мы проедем километра два-три туда и обратно. Я боюсь отъезжать далеко… потому что мало ли что, верно? — Тереза легко запрыгнула на сидение позади Минхо и обхватила его руками, положив голову на плечо. — А вы пока тут, ну, я не знаю… Займите друг друга чем-нибудь… — и снова эта издевательская улыбка, от одного вида которой Ньют не удержался от закатывания глаз. Минхо дважды коротко просигналил и рванул вперед. Тереза от неожиданности вскрикнула, но затем сразу же рассмеялась, крепче обнимая парня за торс. Ньют провожал их взглядом, поджав губы и нервозно поигрывая большими пальцами, спрятанными в карманы. Хоть они и прожили с Томасом в одном доме около полутора недель, пока Ньют не дал понять как можно более убедительно, что панические атаки ему не грозят, а все то, что произошло тем самым вечером, обязательно должно забыться и не всплывать нигде больше, странная неловкость всякий раз подбиралась к глотке, когда он оставался с Томасом наедине. Даже если уединение это длилось несколько минут. Томас замечал нерешительность Ньюта, но относился к ней с покорной и выжидательной снисходительностью: терпения у него, как убедился Ньют за время сожительства, хватило бы до скончания веков. — Минхо знает о том, что мы вместе жили? — вопрос почти риторический. Томас навряд ли ожидал вразумительного ответа, но необходимость хоть с чего-нибудь начать разговор вынудила его поинтересоваться. — Нет, конечно. По крайней мере, я ему не рассказывал, — передернул плечами Ньют. Узнай Минхо об этом, он устроил бы Апокалипсис силой собственного негодования и наверняка ненадолго бы обиделся, сетуя на то, что всегда остается в стороне и узнает о самом важном в последнюю очередь. К тому же это автоматически подтвердило бы отношения между Томасом и Ньютом, о чем последний по-прежнему сомневался. Нет. Не то чтобы он не был влюблен в Томаса. Не то чтобы он не любил его — он попросту сомневался. Боялся, что все-таки ошибется, и страх этот был не сколько следствием долговременных и нередко излишних размышлений, столько чем-то, что крепко укоренилось внутри, пустило корни, происходило из прошлого, так некстати всплывшего в памяти несколькими днями ранее. Ньют чувствовал всеми клеточками души, что до дна пропасти, казавшейся сверху бездонной и нескончаемой, оставалось совсем немного. И там, прямо за этим самым «совсем немного» — ответ на мучивший его с самого начала вопрос «Стоит ли верить?», время от времени приобретавший иную трактовку и иной смысл. Взгляд Ньюта неумолимо притягивало океаном, и парень не замечал за собой абсолютной невнимательности к тому, что начал говорить Томас, который отвернулся к уходившей вправо магистрали и словно бы пытался углядеть мотоцикл с Минхо и Терезой, все продолжая размышлять вслух. Ньют сделал несколько незаметных шагов в сторону, затем, осмелев порядком, еще несколько… еще… Пока Томас не остался за спиной, секунды спустя не исчез на холме, а заметно похолодевшая вода не начала выплескиваться на песок в нескольких сантиметрах от стоп. Ньют снял очки, мгновенно ослепленный огромным сияющим отражением солнца и яркостью мира, непривычной после навязанной дешевым пластиком «стекол» черноты, зажмурился и протер словно бы выколотые шпажкой для канапе глаза, в которых все на мгновение померкло, проясняясь лишь фрагментами. Дышалось здесь еще свободнее, чем наверху, где на серой ленте магистрали автомобили вздымали облака пыли, что оседала обратно на землю медленно, подолгу держась в воздухе и загрязняя легкие. И думалось под шепот воды тоже намного лучше. Ньют неожиданно для самого себя осознавал, что исход его затянувшегося падения не зависел от кого-либо извне. Он зависел лишь от него, Ньюта, самого. Разбиться или уцелеть — он в праве решать это сам. Он знал, что внизу, на самом дне, к нему тянутся знакомые горячие руки, готовые поймать, спасти от словно скребущего выросшими силой магии когтями по камню ветра, согреть и стереть с лица насильно выдавленные встречным ледяным потоком слезы. И только если он увернется, по собственному желанию накренится в сторону, то ловить его будет некому. Или его не успеют поймать. — Вот ты где! — Ньют обернулся, слегка испуганный. Томас, сбежав вниз по холму, налетел на него сзади, толкнул прямо в воду, от чего кроссовки у Ньюта мгновенно промокли по щиколотки. — Прости-прости-прости, я не специально! — рука обхватила Ньюта там, где плечи плавно переходили в шею, и оттянула назад. Томас положил подбородок Ньюту на плечо, скосил глаза, пытаясь распознать эмоции на расслабленном лице блондина, и тут же нахмурился, почуяв что-то неладное. — Тебя беспокоит что-нибудь? — голос взволнованный, практически по-матерински заботливый. Такой, от которого можно было вмиг растаять. Ньют хотел было пожать плечами, но побоялся двинуть Томасу по челюсти. — Ну, если не считать мокрых кроссовок, — Ньют улыбнулся, беззвучно посмеиваясь, — все в норме. Томаса, судя по его ответной улыбке, это порядком успокоило, хоть донесенное до него «все в норме» и не казалось достаточно убедительным. — Здесь красиво, — изрек Ньют, снова глубоко вдыхая. Пальцами он обхватил Томаса за предплечье, запоздало замечая, что рука на нем лежит не та, что помечена цифрами. — Ты ни разу здесь не был? — Томас искренне удивился, а брови его забавными крючками поползли вверх. Ньют только помотал головой из стороны в сторону и повернул ее чуть вбок, практически утыкаясь носом Томасу в надбровные дуги и вдыхая запах геля для душа, которым Томас пользовался всегда и даже принес с собой в один из вечеров, когда появился у Ньюта на пороге с длинной спортивной сумкой на плече и безоговорочным заявлением, что будет жить здесь, пока Ньют не перестанет выглядеть, как «раздавленный таракан». — Ну ты даешь, конечно. Хочешь, я буду возить тебя сюда? Ньют всегда терялся, когда ему задавали подобные вопросы. И сейчас тоже застыл, притворяясь, что обдумывает (хотя обдумывать по сути было нечего) ответ, а на деле же только любуясь Томасом и ощущая, что забывается. Ноги в мокрых кроссовках хлюпали, непроизвольно наступая друг на друга в тщетных попытках выдавить скопившуюся воду, и от пяток по телу побежали мурашки. Неизвестно, впрочем, от чего именно — от холода, что колол ступни, или от близости Томаса, к которой Ньют привык лишь сомнительно. — Хочу, — на выдохе признался Ньют. — Очень хочу. — Договорились. Ньют растворился в моменте настоящего, забыв обо всем, что досаждало: о замерзших ногах, о солнечном свете, все норовящем ослепить глаза, о знакомом, выученном настолько хорошо, что узнать его можно было даже на огромном расстоянии, реве мотора мотоцикла, замолкшего где-то наверху, о голосах Терезы и Минхо, искавших их двоих, внезапно исчезнувших. Томас поглаживал ему ключицу большим пальцем и нашептывал нераспознаваемую песню. Ньют готов был зажмуриться, как кот, накормленный и улегшийся в солнечную бляшку под окном. Ему снова было тепло. И понятно, что не нужно крениться в сторону.***
— Я ж могу попробовать, да? — Томас обхватил ладонью кожаную ручку на руле и с опаской попытался повернуть ее. — А ты хоть умеешь? — Минхо потушил сигарету о прицеп. — Судя по тому, как ты водишь машину, я тебе даже велик бы не дал. Томас состроил обиженную гримасу, изо всех сил стараясь показать свое негодование, однако внимание его, все еще прикованное к мотоциклу и игравшее непонятным драйвом в районе пятой точки, не позволило строить из себя обиженного. — Так что тут уметь-то? — с сомнением бормотал он. — По педальке ударить и все. Ну, или ключ повернуть… не? — Ньют видел, что Томас придуривается. Специально. — Я тебе сейчас сам по педальке ударю! Это кикстартер! И он используется в тех случаях, когда обычным способом не можешь завести! — возмутился Минхо, всплескивая руками. — Ньют, убери своего благоверного от мотоцикла, пока я ему не врезал. Ньют хихикал, прикрыв половину лица ладонью. Услыхав последнюю фразу, грозно зыркнул на друга, бессловесно прося заткнуться. Откуда-то нарисовалась Тереза с открытой пачкой чипсов в руках. Она остановилась между Минхо и Ньютом, словно бы нарочно закрывая их друг от друга, перевела взгляд с одного парня на другого и флегматично заметила: — Почему бы одному из вас просто не прокатить его? У меня ощущение такое, что вас больше волнует, что будет с мотоциклом, если Томас куда-нибудь влетит, нежели сохранность самого Томаса, — она снова оглядела сначала Минхо, затем (совсем бегло, избегая долгого прямого зрительного контакта) — Ньюта, и в глазах ее по-прежнему читался все тот же немой вопрос. — Вы же оба водить умеете. Откуда она знала, что Ньют тоже не чайник в езде на мотоциклах, и гадать не нужно было: Минхо наверняка рассказывал ей многое (многое, но наверняка не все, ибо ему хватало ума держать в секрете то, что оставалось явным лишь для троих из них) о друзьях. Однако на ее лице не отразилось никакого смятения или, может быть, неловкости, которая точно проявилась бы, знай Тереза об аварии. Вероятно, она по известным причинам ожидала инициативы от Ньюта, и потому его бездействие и нерешительность немного сбивали девушку с толку, но она старалась этого не показывать. — Я и сам могу, — Томас взял с сидения шлем, повертел его в руках, словно не зная, какой стороной вперед его надевать, — наверное. Ньют смотрел на Томаса, нервозно кусая ногти. Тереза не раз предлагала ему чипсы — все равно что трубку мира протягивала, — но Ньют отказывался не сколько из-за вредности (ведь извинений от нее он до сих пор не услышал), столько из-за нежелания отвлекаться от собственных мыслей, что роились в голове. Страх на пару с необузданным желанием плюнуть на все предрассудки снова выкарабкался из закоулка сознания, приветственно помахал ручкой и уселся где-то в мозге, ожидая развязки подобно заинтересованному зрителю. Ньют переводил взгляд с мотоцикла на Томаса, который не вертел шлем в руках больше, а отошел в сторону и разговорился с Минхо, неумело парируя все шутливые оскорбления, потоком похлеще Ниагарского водопада лившиеся из уст азиата. Минхо вертел на пальце ключи с дешевым деревянным брелоком с китайским или японским иероглифом, время от времени не глядя запускал другую руку в пачку к Терезе, хватал пригоршню чипсов и съедал ее сразу почти всю. Девушка, для поездки на мотоцикле собравшая в короткий хвост свои темные волосы, поддерживала разговор и на Ньюта более не оглядывалась. Кровь стучала в висках. Ньют больше не грыз ногти, а постукивал костяшкой указательного пальца по губам. На лбу, благо, закрываемая волосами, выступила предательская испарина, которую, впрочем, в случае чего можно было списать на жару. Ведь если он проедет хотя бы километр туда и столько же обратно, ничего не случится? Никакой второй мотоциклист или фура не покажется внезапно из-за поворота, никто больше не врежется в него на полной скорости, не справившись с управлением. Ведь молния, черт ее дери, не бьет дважды в одно и то же место. Ради Томаса, даже ради его мимолетного желания, стоило рискнуть. Хотя бы раз. Потому что Ньют, честно признаться, устал перечеркивать все то, что некогда ему было дорого и важно, и сохранять в памяти лишь те моменты, которые причиняли ему практически невыносимую боль. Это было сродни мазохизму, практически неконтролируемому, получающемуся на автоматизме. И Ньют устал от этого. — Поехали, — Ньют выступил вперед. Заявление его прозвучало, может, слишком решительно и уверенно, потому что Томас и Минхо, повернув к нему головы, посмотрели на него с таким нескрываемым удивлением, что Ньют даже засмущался немного и засомневался в адекватности своего решения. — Я… я могу тебя прокатить. Томас, не переборовший еще состояние шока, промямлил: — Ты… ты уверен? — Ньют кивнул. Как можно тверже. Стараясь скрыть панику, совсем слабую, но с каждой минутой промедления набиравшую обороты. — Точно уверен? Ньют кивнул снова. Минхо, хмыкнув, бросил ему ключи — те прилетели блондину куда-то в колени, и поймать их едва удалось. На лице Томаса, все еще каком-то вытянутом, с приклеившимися ко лбу бровями, невозможно было прочитать никаких эмоций: слишком много их отразилось в эту минуту. Томас точно волновался — Ньют заметил, что руки у брюнета трясутся, дыхание сбилось, губы сжались в тонкую полоску. Он боялся за Ньюта. Боялся, что тот поступил слишком опрометчиво, вот так резко и сразу оттолкнув подальше страх, который пару месяцев назад сковал все его тело, заставил остановиться посреди улицы и смотреть на приближающийся огонек фар. Тогда, если бы Томас не подоспел вовремя и не вытянул Ньюта с дороги, последнего точно разметало бы по асфальту. И оклематься после такого вряд ли можно было бы, если только не собрать себя по кусочкам и не соскрести останки с дороги. Тогда Ньют боялся. И произошло это не так уж и давно, чтобы сейчас смело топать ногами, бить себя кулаком в грудь и пытаться доказать, что никакие демоны прошлого тебя не преследуют. Недоверие это живо проявилось у Томаса, и Ньюта оно отчасти испугало. Но и сдавать назад он не мог: если сейчас он не сядет на чертов мотоцикл и не проедет на нем хотя бы несколько метров, он еще долго будет прятаться. Страх с годами будет крепнуть, подпитываемый фантазиями и ночными кошмарами (даже если те Ньюту не снились), и в конечном итоге закует его в непробиваемую, по прочности своей превосходящую любую неприступную крепость, оболочку и больше не выпустит. Ведь лучший способ перебороть страх — это испытать его снова. И Ньют заверил себя, что рядом с Томасом он сможет это сделать. — Ньют, ты не шутишь? — Томас поймал брошенный ему шлем и заговорил шепотом, всячески скрывая переполнявшее его беспокойство. — Я думаю, да, — ответ еще менее уверенный, чем «все в норме», сказанное на побережье, — я подумал, что если не сделаю этого сейчас, то потом будет только хуже, — Ньют постарался улыбнуться, пожимая плечами. — Садишься ты или нет? Три пары глаз: Томаса, Минхо и Терезы — прожигали его взглядами. Ньют их не видел, но ощущал, морщась и ерзая (благо, шлем помогал спрятать любые проявления эмоций). Он выдохнул, стискивая ручки на руле. Знакомо до боли, до мозолей на ладонях. Сколько раз в своей жизни он садился на байк, готовясь сорваться с места и помчаться на одной скорости с ветром — иногда даже быстрее, — так, чтобы захватывало дух и даже привыкшие к постоянному напряжению нервы снова сладостно тренькали под тяжестью непередаваемых ощущений, всякий раз словно бы тех же, но вместе с тем совершенно новых? Выдайся Ньюту минутка пересчитать, он точно запутался бы где-то на числах с тремя разрядами. Только сейчас к новизне ощущений примешивался страх, типичный, разве что, для новичка, но никак не для него, человека, впервые севшего на мотоцикл лет в четырнадцать и с тех пор потратившего солидную часть своей молодости на байке. Ньют прогонял это чувство. Зажмуривался, незаметно дергая головой из стороны в сторону, словно страх этот мог высыпаться, как известка, из ушей. Когда Томас, справившись с нерешительностью и готовностью спрашивать однотипное монотонное «точно?» без остановки, уселся позади Ньюта и обнял его за талию, вжавшись ему в спину, блондин заметно успокоился. — Ноги с глушителя убери, — буркнул Ньют, глянув в зеркало заднего вида. — Готов? По правде говоря, то же самое можно было спросить и у него. И Ньют вряд ли ответил бы вразумительно и уверенно. Но чем больше секунд отсчитывал неизвестный механизм, прочно закрепленный в голове, тем лучше осознавалось, что сейчас не время трястись и с визгом убегать куда-нибудь, говоря, что передумал. Томас кивнул совсем слабо, едва-едва пошевелив головой. Его волнение, перемешанное с адским нетерпением, замечалось сразу же. Ньют хмыкнул. Стиснул ручки покрепче. Ключ щелкнул, и мотор мгновенно взревел. Следующие несколько секунд в памяти даже не сохранились, потому что тело действовало само по себе, как у танцора, который повторял те или иные движения долгое время и перестал наконец контролировать их и предварительно прокручивать в голове. За спиной послышался одобрительный возглас Минхо, который, кажется, даже подпрыгнул от радости на месте, крепко обнял Терезу и закружил с бешеной скоростью. Томас сначала прятался у Ньюта за спиной, но затем, все равно что черепашка, вытянул шею и позволил себе глянуть вперед, туда, где дорога уходила змееподобной темной линией, то прячась за поворотами холмов, то снова появляясь короткими обрубками где-нибудь дальше. Он все еще крепко обнимал Ньюта за талию и мелко дрожал, привыкая, и Ньют мог поклясться, что Томас смеется. Прежний страх пару километров спустя выбило слабым потоком встречного ветра. Демоны отступили. Ньют словно бы вернулся назад в те времена, когда его мало что заботило, когда он не спал ночами, когда чудил с друзьями по клубу, когда страшные сказки из детства не давали о себе знать. Правда, сейчас это чувство ностальгии не представлялось чем-то печальным, от него не саднило в сердце, а, наоборот, оно казалось еще слаще. Еще насыщеннее, еще ярче, еще красочнее. Он упивался этим чувством. Ньют не замечал, сколько километров минуту за минутой оставлял позади. Томас тоже опомнился не сразу и, заметив, что они достаточно отдалились от места остановки, постучал Ньюту по плечу, указывая большим пальцем с трудом поднятой руки назад — говорить все равно было бессмысленно, потому что любые слова заглушило бы ветром, а толстые стенки шлема не пропустили бы и половину сказанного. Ньют кивнул, но вместо того, чтобы притормозить и развернуться, взял левее и съехал на широкую обочину, уходившую холмом вниз, к воде. Из-за того, что до склона, самого по себе пологого, оставалось как минимум пятнадцать широких шагов, от установки здесь дорожных ограждений отказались. Ньют ловко выдвинул носком подножку, сбросил с головы шлем, тут же полетевший на жесткую короткую траву, и побежал вперед (насколько то позволяла хромая нога). Томас, все еще смеясь, догонял его. Ноги заплетались друг о друга, воздуха в легких не хватало, трава шуршала в такт хлюпанью воды в кроссовках. Ньют не заметил широкий камень, споткнулся о него и, пытаясь сохранить равновесие, криво пропрыгал в сторону, но в конце концов не удержался и шлепнулся, перекатываясь на спину, лицом к чистому небу, подпираемому деревьями. Томас, видимо, намеревавшийся запрыгнуть ему на спину сзади и уже дышавший в затылок, сориентироваться не успел и упал Ньюту поперек живота, предварительно стукнув выпяченным локтем в солнечное сплетение. — Кто ж, мать твою… — Ньют сморщился, — падает локтями вперед? — Томас кинулся извиняться и энергично растер ладонью ушибленное место (кожу при этом по ощущениям словно кипятком окатили). Руку, впрочем, все-таки не убрал, а сам приподнялся, продвинулся на полметра в сторону и навис над Ньютом. Смотреть на Томаса в упор, особенно если не заливаешься слезами и не трясешься, как в эпилептическом припадке, — дело мучительное. Ньют сложил руки в замок, положив их на грудь, и подался вперед совсем немного, пока в шее что-то не хрустнуло, отдаваясь неприятной, но терпимой болью, из-за которой пришлось снова стукнуться затылком землю. Томас, глядя на страдальческое лицо блондина, снова засмеялся. Он держался на коленях и уперев руки в рыхлую почву, но одна из ног каким-то чудом остановилась у Ньюта между бедер. Неловко. — Я говорил тебе когда-нибудь, что горжусь тобой? — проурчал Томас. — Не-а, не припомню, — Ньют мотнул головой, собирая волосами мелкие веточки и слой прошлогодних высохших травинок. Размышлять о том, что слова эти вогнали его в краску сильнее всякого подкола от Минхо, он не осмелился. Иначе бы точно покрылся свекольными пятнами от ключиц до макушки. — Тогда просто знай, — Томас наклонился, практически касаясь носа Ньюта своим. — Что я чертовски горжусь тобой, Ньют. И я счастлив, что встретил тебя. — Оу, я польщен, — Ньют знал, что сейчас должно произойти, но продолжал почему-то отшучиваться. Видимо, к проявлениям чувств со стороны Томаса все еще нужно привыкнуть. Все остальное время они целовались. Ньют не до конца понял, в какой именно момент обхватил Томаса за шею, притягивая того ближе и углубляя поцелуй, и когда именно уступил, пропустив чужой язык себе в рот. В эти мгновения, затянувшиеся неприлично и заглушившие всякие звуки, к ним двоим не относящиеся, он ощущал себя совершенно иначе, чем в тот раз, на крыше. Ему не хотелось отстраняться ни на секунду, не хотелось прерывать поцелуй и стоять потом долго-долго, стиснув друг друга в объятиях. Хотелось сорвать с Томаса одежду, почувствовать прикосновение его тела к своему, его губы - не только на своих губах, и ощущения эти, головокружительные, смущающие, доводящие до дрожи, не давали покоя. Томас точно обзавелся даром телепатии. — Не хочешь остаться у меня сегодня? — вопрос осторожный, ненавязчивый. — Абсолютно не против, — и Ньют прильнул к губам Томаса снова. Они не прекратили даже когда машина Минхо остановилась чуть поодаль: между ними все и так было предельно ясно. Минхо с Терезой выжидали какое-то время, полагая видимо, что остались незамеченными, и болтовня обоих доносилась из раскрытых окон. — Снимите комнату уже, вы двое! — Минхо нарочито громко хлопнул дверью и зашуршал подошвами по траве. Томас засмеялся и повалился на спину рядом с Ньютом, лениво протягивая Минхо руку, чтобы тот помог ему подняться. — Так и скажи, что завидуешь, — Томас, кое-как овладев собственными ногами, боком толкнул друга, который тут же с наигранной презрительностью сморщился. — У меня есть замечательная девушка, да, Тереза? — Тереза, успевшая на ходу накинуть на плечи рюкзак, навалилась сзади на Томаса и Минхо, обхватив их руками за плечи. На вопрос парня она смущенно кивнула, скрывая улыбку. Ньют, растрепанный до безобразия, вытряхивал из волос травинки. Остановил взгляд на Терезе, которая отчего-то прикусила губу и опустила глаза в землю. Минхо это мгновенно заметил и попробовал не дать обременительному молчанию затянуться, предложив пройтись немного. — Оттуда вид зашибенный просто! — с восторгом декларировал он, быстро шагая впереди остальных. — Вам понравится!***
Вчетвером они уселись на оставшийся от некогда существовавшего здесь загона обрубок кособокой перегородки, опасно скрипнувший под общим весом. В нескольких метрах впереди океан слизывал с песка мелкие камушки и выплевывал обратно, и солнце, что неуклонно скатывалось к воде, уже не ослепляло, а только приятно грело. Чуть правее продолжала извиваться цепочка холмов, где мелькали автомобили, то теряясь за стеной деревьев, то снова выглядывая наружу на совсем короткое время. Томас вот уже несколько минут цедил потерявшую вкус колу из банки и слизывал растаявший шоколадный батончик с упаковки, старательно подцепляя губами орехи. Он порядком испачкался и рот вытирал запястьем, о чем Ньют не мог не пошутить, вспомнив первый день, когда Томас заявился в мастерскую, чтобы поменять масло. Для Томаса этот эпизод, впрочем, значил несколько больше: именно тогда мистер Гилмор заявил без задней мысли, что Ньют соулмейт Томаса. Попросил не терять свой шанс. Который Томас все-таки не потерял, хоть и поверил практически, что ему не светит жить долго счастливо со своим соулмейтом. Никогда в жизни он так сильно не ошибался. — Эмм, — Тереза прервала всеобщее молчание, перекатывая в ладони ириску, уже начавшую подтаивать и оставлявшую сладкие липкие следы на коже, — Ньют? — Ньют дернулся и поднял на девушку глаза. — Могу я… попросить прощения? За то, что наговорила тогда. Знаю — глупо поступила. Не нужно было лезть. — Я тоже себя повел не совсем красиво, — Ньют улыбнулся. — Но извинения принимаю. Ты классная, — не обращая внимания на смущение девушки, он продолжил, — и понятия не имею, как вообще так получилось, что ты сошлась с этим обалдуем, — и кивнул на Минхо, шуточно тому подмигивая. Он стукнул своей бутылкой по баночке девушки, будто чокаясь. Минхо впервые не стал возмущаться, а только прижался к Терезе, приобняв ее и притягивая к себе. — Рада, что конфликт исчерпан, — продолжила Тереза, отдавая ириску Минхо, — и что у вас, ребят, все хорошо. Томас так тебя любит, честно. Береги его. — Обязательно, — Ньют кивнул, отпивая из бутылки и пытаясь ею закрыть порозовевшие щеки. Я буду беречь его так же, как он бережет меня. Обещаю.