Острое чёрное

Просыпаюсь медленно, сознание по кускам кидает картинки всего того, что произошло со мной. Вставать желания совсем нет, но в животе начинает урчать и напоминать, что я давно не принимал пищу. Интересно, сколько спал? — Свет, — шепчу в темноту, которая мгновенно пропадает. — Подогрев. Ступни касаются стремительно нагревающегося пола, и я тяжело вздыхаю. Ни одного луча Баха в моей жизни. Желудок напоминает о себе, я быстро переодеваюсь в зелёную повседневную ювенту и подхожу к стене. — Еда. В руки падает пустая тарелка — похоже, не всё так легко, и мне правда придётся выйти за пределы каюты. Не люблю чувствовать себя голодным. Зайдя в ванную комнату, справляюсь с естественной нуждой, умываюсь и, когда подхожу к главной двери, вижу мою обувь для ювенты. Бархатистая ткань и твёрдая, тонкая подошва. Если Тезан нашел ящик с ювентуями, значит он точно облазил весь «Ликий». Интересно, а он приходил в каюту, пока я спал? Для того чтобы открыть дверь, достаточно всего одного слова «Откройся». Выхожу в пустой и длинный коридор, уверен, что пол тут по-прежнему дьявольски холоден, но благодаря оставленным ювентуям я этого не чувствую. Кажется, Тезан правда заботится обо мне, жаль, не оставил тарелку с горячей курочкой. «Найди меня» — вспоминаю его слова и решаю пойти налево. Хорошо держать пленников на космическом корабле — они никогда не сбегут, тут просто некуда бежать. Коридор освещается по мере того, как я иду, и, когда оборачиваюсь, вижу позади темноту. Если в конце концов заблужусь, то вряд ли смогу отыскать путь в Тезанову каюту. Развилка. В этот раз решаю пойти направо, потом снова сворачиваю налево, потом выбираю путь прямо и, спустившись по лестнице, оказываюсь в каком-то общем помещении. Тут много тодотейцев, сидящих за столами и играющих в карты, шашки, шахматы, некоторые просто читают газеты, у других перед глазами голограммы, в которые они тыкают. Когда они замечают, что я стою у лестницы, начинают более оживленно переговариваться между собой. Не тихо, но на своём диалекте, и я ничего не понимаю. Замечаю проход в стене и иду, пересекая зал, к нему, мне не очень приятно всеобщее внимание, особенного то, что некоторые откровенно посмеиваются. Возле прохода стоят два тодотейца с голыми торсами и, когда я оказываюсь рядом, они замолкают и не сводят с меня глаз. Быстро прохожу внутрь и оказываюсь в новом коридоре. Как же противно, что ни в одном взгляде, направленном на меня, не промелькнуло даже намека на сочувствие или жалость. Мой шаг сбавляется, пока не останавливаюсь окончательно, заметив, как навстречу идет тодотеец в латексном костюме. Делаю шаг назад, и понимаю, что в ту комнату возвращаться снова не хочется, но этот тодотеец… Тормозит в десяти шагах напротив, и понимаю, что это Ним, это его агрессивное лицо. — Что ты тут делаешь? — Подходит ко мне, и его брови сходятся на переносице. Если скажу, что ищу Тезана, он, конечно, отведёт меня к нему, но я же не его ищу, а еду. — Я голоден. Прям вижу, как у Нима начинается мыслительный процесс. Он раздумывает вести меня к своему господину или накормить. — Идём за мной, — так и не говорит, что он выбрал. Мы возвращаемся в тот общий зал, и я стараюсь не отставать от Нима, который идёт к лестнице, но не поднимается, а открывает дверь под ней. Длинный большой коридор, пол которого не ровен, а поднимается. Взбираться тяжеловато, у меня не сильные икры. Мощная дверь отползает в сторону по невербальной команде Нима, и передо мной оказывается управляющая каюта. Он выбрал отвести меня к Тезану, который, кажется, совсем по мне не скучает, раз на его коленке кто-то сидит. Этот «кто-то» такой же хрупкий по телосложению, как я, а значит — не тодотеец. А ещё у этого «кого-то» очень миловидное лицо с большими карими глазами. Я даже вполовину не так красив, как этот «кто-то». — Я встретил твоего Каина у кают воинов, — Ним хмыкает и проходит внутрь, чтобы сесть за большой круглый стол посередине, где уже сидят четверо тодотейцев. — И он сказал, что голоден, я правильно сделал, что привёл его к тебе? — Да, — Тезан отвечает Ниму, но смотрит на меня, застывшего всё так же у двери и не рискующего войти в помещение. Тезан сидит в кресле возле управляющих панелей, поэтому позади него, там за стеклом, космос и, судя по лёгкому свечению в темноте, мы находимся далековато от Баха, а ещё сейчас день. Делаю шаг внутрь, и дверь быстро закрывается, запирая. Не знаю, куда сесть или как обратиться к Тезану, на котором всё ещё сидит кареглазое чудо; чувствую себя старым и ненужным, как изношенный ботинок. Моя жизнь должна была идти не так. Выручает Ним, который встает и отодвигает для меня стул. Сажусь и получаюсь полубоком к Тезану и полубоком к стене, из которой пришёл. Там не одна дверь, их пять. Пять входов в управляющую каюту. — Рахау, — просто говорит Ним, тот сразу поднимается и, косо посмотрев на меня, уходит через вторую справа дверь. Один тодотеец пьёт совершенно белый напиток из забавной кружки с рожицами и читает газету. Второй раз вижу здесь газету, они у них популярны. Двое играют в шахматы и не обращают на меня никакого внимания, а Ним устало задирает голову в потолок, и мне кажется, что больше всего ему сейчас хочется вытянуть ноги на стол. — Сколько ещё до Марса? — Взвывает тодотеец, играющий в шахматы за белых. — Так и с тоски можно умереть. — Почти четыре дня пути, — отвечает тот, который играет за чёрных. У него шрам от виска до верхней губы, прямо как у Афарея… был. — Я уже осатанел играть в шахматы седьмой час подряд! — Жалуется играющий за белых и всё равно делает новый ход конём. Они мне кажутся такими обычными. Вот этот вот, который пожаловался, у него сонное, немного одутловатое лицо, а ещё подкожный прыщик на шее. Его соперник по шахматам, со шрамом, который всегда будет напоминать мне об Афарее, имеет жутко непослушные волосы — хохолок торчит на макушке. Тот, кто читает газету и пьёт, по-видимому, молоко, сидит в очках, а ещё, кажется, ему уже за шестьдесят. Ним, чьё лицо по-прежнему для меня агрессивное с этим острым носом и раскосыми глазами, интуитивно напоминает мне Ооуа, сына Кадмона, которого мне больше не увидеть… Видимо, я привыкаю к тодотейцам, ко всем, кроме Тезана, до сих пор пугающего меня до дрожи одним лишь внимательным взглядом. Чёрная дыра. — Марс? — Нахожу в себе смелость заговорить. — Но такой планеты не существует. Они все смотрят на меня. И те, которые играют в шахматы, и пьющий молоко, и Ним, и Тезан, и даже тот, кто устроился на колене последнего. — Это не планета, — произносит тодотеец со шрамом и ходит слоном. — Это космическая станция Императора. Вельзевул… как глупо было надеяться, что я никогда больше его не увижу. Раздаётся смешок, и я поворачиваюсь на него быстрее, чем мой мозг даёт команду этого не делать. То чудо на коленке приступило к выцеловыванию Тезановой шеи. И когда я отворачиваюсь от них, замечаю, как рука этого чуда уже забирается ему в штаны. Сколько ему лет? Ведь наверняка не больше шестнадцати… хотя это и правильно, императорский сынок не намного вперёд от него ушёл. Всего-то года два разницы. Утыкаюсь взглядом в стол из белого металла и, кажется у меня розовеют уши от стыда за них. Как можно заниматься этим у других на виду? И почему все ведут себя так, словно ничего не происходит? Почему одному мне неловко? Разве это нормально — ласкаться, никого не стесняясь? Судя по всему, у тодотейцев нет на этот счет правил приличия. О, Вселенная. — Ревнуешь? — Тихий вопрос от Нима с гадким выражением лица. Не успеваю ответить, потому что одна из дверей открывается, и входит Рахау с подносом. Я сразу узнаю в этом тодотейце Рахау, поскольку у него на редкость выдающийся нос. С горбинкой и большими ноздрями. Рахау ставит передо мной на стол поднос и сам садится рядом с играющими в шахматы. В бокале я вижу нечто розовое, а на тарелке — что-то большое и сильно запечённое. Беру вилку, ножик и разрезаю это запечённое нечто, которое оказывается очень мягким. Первый кусочек тает во рту: не блюдо, а восхитительное блаженство, чуть отдающее сладостью. Это похоже на мясо, но я такого раньше никогда не ел. Второй кусочек также приносит массу удовольствия, а после третьего я практически не чувствую голода. А вот четвёртый и все последующие начинают застревать в горле, только не в блюде дело. Мне даже не надо поворачиваться, чтобы понять, откуда это засасывающее, поглощающее чувство — Тезан, вероятно, смотрит на меня не моргая. И всё же я аккуратно бросаю взгляд в его сторону, и замечаю, что тот нижний уже сполз на пол и стоит на коленях. Его голова склонилась над пахом Тезана. Мне трудно есть. Трудно, когда в каюте творится такое бесстыдство, а никто, кроме меня, будто не видит. Но они видят… просто, похоже, для них это в порядке вещей. И зачем Тезан снова смотрит на меня? Почему его взгляд скользит по моей ювенте так цепко, что кажется, будто я вовсе без неё сижу тут нагой? Зачем он так пристально всматривается в каждую складочку моей одежды, и зачем он так остро следит, как каждый кусочек мяса отправляется в мой рот? Легкий стон удовлетворяющего нижнего, и моя шея и уши полыхают как огнём. Я наелся. Берусь за бокал с действительно странной розовой жидкостью и, сделав первый глоток, понимаю, что это очень сладкий алкогольный напиток. — Понравилось? — Ним кивает на тарелку. — Ты отведал деликатес из Сах. — Деликатес? — Да, это печень молодых олионцев, весьма дорогая вещь. — Он улыбается, прекрасно зная эффект от произнесенных им слов. Всё, что я съел просится назад весьма бойко, потому что я не каннибал. Чтобы не стошнило, залпом выпиваю розовый напиток, надеясь, что от этого алкоголя слабый эффект. Ним смеётся и пододвигается ближе. Это не пугает, Ним вообще меня не пугает, я просто не понимаю, зачем он это делает. — Посмотри, как он течёт для Тэ, — шепчет мне Ним в самое ухо. — Ты ведь так не умеешь. Мою полубракованность швырнули мне же в лицо. Как Тезан мог рассказать ему о моей проблеме? С негодованием смотрю сначала на Нима, а потом из любопытства всё же бросаю взгляд на нижнего. Он действительно течёт. Не слегка увлажняется, как я, или хорошо смазывается, а течёт, именно течёт. На нем неплотные штаны, или мне хочется так думать, потому что сзади они промокли от смазки насквозь. Я никогда не видел, чтобы кто-то мог возбуждаться так сильно. Я не хотел этого делать, но так выходит, что мы пересекаемся с Тезаном взглядами, и меня будто жаром окатывает. Кажется, он хочет, чтобы я подошёл к нему и начал его целовать. Кажется, он хочет, чтобы я невинно поласкал его, хотя бы погладил по волосам, но этого не может быть. Тезан слишком красив для меня… его приоткрытые манящие губы, которые он то и дело облизывает, слегка замутнённые зовущее глаза… это выражение удовольствия на его лице так прекрасно. — Ну наконец-то я победил! — Тот, кто играл белыми, хлопает в ладоши, забирая моё внимание себе. — Ещё одну партию, — говорит тодотеец со шрамом и расставляет фигуры в исходном положении. Наверное вчера, после ванной, Тезан убежал к этому нижнему или к другому, так же хорошо текущему, чтобы кончить. Вполне вероятно, что после того, как довёл меня, он пошел трахаться с обильно смазанным анусом какой-нибудь молодой особи. Дёргаюсь, когда совсем близко со мной проходит нижний, который наконец дал Тезану оргазм. Он еле идет, перебирая ногами и покачиваясь из стороны в сторону. Мокрая ткань штанов прилипла к его заднице, и это смотрится очень вульгарно. Уйти из каюты текущий не успевает, потому что Ним встает со стула и нагоняет его у дверей. Прикладывает нижнего к стенке, и тот послушно упирается руками в твёрдую поверхность, пока с него спускают штаны. Звук расстегиваемой молнии латексного костюма, и вот текущий уже выгибается под совсем не ласковым Нимом. Сил нет слышать стоны и шлепки, и уж тем более нет сил смотреть на это жесткое соитие ради соития. Какой кошмар, я не хочу больше и секунды находиться среди тодотейцев. Собираюсь вскочить и выразить свой протест, сказать как на духу, что меня не устраивает всё и я не желаю тут быть. Но запал пропадает, когда моей шеи касаются холодные пальцы. Тезан сидит рядом со мной на стуле, который оставил Ним. Его глаза внимательно всматриваются в каждую клеточку моей кожи — вот такое у меня ощущение. А ещё он улыбается так нежно, будто я сам Баха. Убираю его руку от своей шеи и говорю достаточно ясно: — Я не хочу здесь быть. — Тогда пойдем в каюту, я тебя поласкаю, — снова тянется ко мне, и в этот раз пальцы проходятся по моей скуле. — Нет, я вообще не хочу быть здесь, на этом корабле, — деликатно убираю его пальцы от лица. — Отпусти меня, я ведь не нужен тебе. — Невозможно, — настырно рука начинает трогать ювенту, наверняка ощущая теплоту моего бедра, — это невозможно, потому что я не хочу тебя отпускать. Тезан мягкий сейчас. Хотя, наверное, "мягкий" — очень неправильное слово для него, скорее расслабленный, и в нём нет злости. Он такой же, как тогда, когда мыл меня, и судя по тому, что произошло после, это состояние означает, что он хочет близости. Значит, бесполезно сейчас просить освободить меня, вообще всё бесполезно. Его рука забирается под ювенту, и я не могу не вздрогнуть, когда ладонь ложится на моё бедро. Поглаживает, и другой рукой обхватывая за талию, тянет на себя. Мне стыдно, но я убеждаюсь, что никто на нас не смотрит: старый тодотеец по-прежнему читает, те играют, а Ним и нижний всё ещё совокупляются, и от их пошлых звуков горит лицо. Или оно горит от того, что Тезан всё же ласково заставляет меня перебраться к нему на колени. Рука продолжает поглаживать моё бедро под ювентой, и от стыда я утыкаюсь ему в плечо, как ещё недавно Афарею… Если бы Тезан не был таким красивым, я бы предпочёл смерть, а не его ласки. К сожалению и полной печали для моей души, мне очень сложно противостоять очаровательному юноше, которому, однако, очарование не мешает меня пугать. Он гладит меня по спине, поощряя то, как я к нему прижимаюсь. Мне очень обидно, что я только укрепляю его самоуверенность в собственной неотразимости. Но он и правда неотразим. У него как раз тот тип внешности, от которой захватывает дух и схватывает рёбра. Я ненавижу и боюсь его, но это не мешает восхищаться им. Целую осторожно его щёку, и Тезан немного повернув голову уволакивает в первый и настоящий поцелуй с ним. Очень сладкий и нежный поцелуй. Рука под ювентой скользит выше по бедру, и я пугаюсь от того, что он хочет нашей осторожной близости так пошло и при всех. Особенно после того, как тот нижний ублажал его. — Ты хочешь в каюту? — Он будто читает мои мысли. Мы выходим через самую левую дверь, в то самое время когда Ним кончает. Дверь закрывается за нами, а я всё ещё слышу дикий крик наслаждения. Сердце стучит как сумасшедшее, но я знаю, что внешне кажусь совершенно беспристрастным. Иду за Тезаном по коридору, надеясь, что нам навстречу не попадётся ни одного тодотейца, который наверняка усмехнётся и сразу всё поймет: и куда мы идём, и зачем… Разум кричит остановиться, попытаться найти выход и поэтому так разгоняет сердце. И всё же понимаю, что мне надо удовлетворить голод Тезана, чтобы поговорить с ним, и знаю, что это будет не так сложно. Тезан не станет брать меня. Причина — та самая моя полубракованность. Тезан мог бы взять меня слегка влажного и просто добавить слюны, как делал Афарей, но видно что-то мешает ему поступить так. Скорее всего этим «что-то» является унижение, ведь в Тезане выращена полная уверенность в себе, не без основания конечно, и сексуальное насилие над кем-либо не вписывается в эту уверенность. В общем, Тезан и является, и считает себя слишком красивым, чтобы брать кого-то против воли и недостаточно смазанного. Думаю так. А ещё думаю, что я для него слишком некрасивый, слишком некрасивый, чтобы он меня брал. Мне надо было пойти направо. Это прямой коридор от каюты Тезана до управляющей. Он закрывает за нами дверь и устанавливает в каюте полумрак. Успеваю только развернуться к нему, как он набрасывается на меня с поцелуями, очень страстными и мокрыми. — Подожди, — упираю в него руки, — я хотел попросить. Он останавливается но смотрит только на мои губы. — О чём? — Наклоняется и кусает меня за нижнюю губу, немного больно, но всё равно приятно. — Ты поговоришь со мной, — отворачиваюсь от поцелуя, и Тезан за это прикусывает мою щёку. — Мне очень нужно поговорить с тобой. — Ладно, — убирает мои руки, и теперь уже я не уворачиваюсь от поцелуев. Язык юркий и щекочет мне нёбо, исследует рот, и я чувствую, как он развязывает мою ювенту. Избавляет меня от одежды так ловко, будто до этого сотню ювентианцев раздевал, хотя, быть может, так и было. Так получается, что под напором его нетерпения я всё время делаю шаги назад, и вот упираюсь в кровать и падаю на неё. Тезан забирается на меня и начинает гладить по спине, плечам, талии, он поднимает меня за поясницу, будто желает, чтобы я был как можно ближе к нему. Знаю, что он не трахнет меня, поэтому совершенно не борюсь с собственным возбуждением. И даже более того, позволяю рукам забраться к нему под футболку. Млею от гладкости и нежности его кожи, млею от ощущения сильных мышц под подушечками пальцев. — Мне нравится, как ты постанываешь, — шепчет он мне в ухо и кусает за мочку, и от этого я стону громче. Какая разница? Ему всё равно трудно сопротивляться, и нас никто же не видит и не слышит. Всё происходит как и до этого. Он спускается поцелуями по моей груди, берёт мой полностью возбуждённый член в рот, и начинает усердно отсасывать. И в это же время его пальцы трогают мой анус настойчиво, но не проникая. Похоже налаживается какая-то система взаимодействия, в которой он совсем не думает о себе, заботясь только обо мне. Даже кажется, что он ставит себе задачей как можно сильнее меня возбудить, чтобы я лучше тёк, но ведь это бесполезно… Он сглатывает мою сперму и не морщится. — Ты чувствовал что-то необычное? — Нависает надо мной, и теперь он не такой как был, не мягкий и нежный. Он внимательный и полностью собранный, как на войне. — Нет, — мотаю головой, и под его взглядом мне хочется самоуничтожиться. Тезан хмурится, и мне даже становится жалко его пытливый ум. — Послушай, — ласково провожу по его щеке. — Это не твоя вина, что я такой и… если тебе так хочется, ты ведь знаешь, что можешь взять меня просто влажным. Если не хочешь порвать, то добавь слюны. — Говорю это, прекрасно зная, что он только мысленно отмахнётся от этих слов. Проводит рукой по моей ключице и улыбается, будто сожалея: — Я не буду тебя таким брать, — упирает лбом мне в плечо, и я начинаю поглаживать его по голове. Жёсткие волосы. Мне так хочется ему сказать: «Конечно, ты не будешь меня таким брать, Тезан. Возможно тебе правда хочется меня трахнуть, но мы оба понимаем, что ты соитием без моей обильной влаги, показывающей, как я тебя желаю, доволен не будешь. А скорее только зол. Но что же ты собираешься делать, милый мальчик?»; но он не оценит. — О чём ты хотел поговорить, Каин? — Его дыхание щекочет мою кожу. Выползаю из-под него и поднимаю свою ювенту. Если время вести диалог, то мне лучше быть одетым. Лежа на спине, он смотрит из-под полуопущенных ресниц, как я привожу себя в порядок и сажусь на кровать. — Через четыре с половиной декады мне будет уже двадцать восемь… — Но… — Подожди, — обрываю я его так же, как и он меня. — Дай я выскажусь. И после его кивка, продолжаю: — Я понимаю, что тебе легко живётся, молодым, красивым, с океаном власти в нашей Галактике. У тебя всё ещё впереди, а у меня как раз позади… — склоняю голову, надеясь, что этот жест выдаст во мне великомученика. — Я уверен, что абсолютно не нужен тебе, так как брать ты меня всё равно не можешь, а в слугах наверняка нет недостатка. Тезан, — где-то слышал что обращение по имени располагает собеседника, — я не злюсь на тебя за то, что у меня забрали мою планету, и я прощаю тебя за убийство Афарея, потому что всегда знал, как он хотел умереть, хоть он и не говорил мне этого. Поэтому прошу тебя, отпусти меня… я найду себе дом, и, если ты захочешь, то будешь в нём всегда радушно принятым гостем. Замолкаю. Моя речь вышла не затянутой и довольно понятной для восемнадцатилетней особи, которая, как я надеюсь, наконец опомнится. — Рад, что ты по-прежнему считаешь меня красивым, — улыбается. — И как грамотно ты сказал. Погладил моё самомнение по шёрстке и выставил себя страдальцем, подавив на жалость тем, что у тебя забрали Ювенту и я убил твоего урода, с которым ты трахался, целых два года, каждый раз его предпочитая мне. — Тезан поднимается с кровати. — И, о, счастье, ты меня прощаешь… только вот я тебя не прощаю. — Что? — Удивляюсь последним его словам. — За что ты меня можешь не прощать? — А вот это, мой милый, Каин, уже новый разговор, — он садится на пол возле моих ног, — и этот разговор тебе снова придётся заслужить, — рука гладит моё колено. Вспыхиваю как свечка от его пошлого раздевающего взгляда и пытаюсь убрать его руку. — Я не готов, ведь совсем недавно кончил. — Ну тогда подождём, — он встает, и я больше всего боюсь, что он снова уйдёт в управляющую каюту. Оставит меня наедине с угнетающей пустотой. — Я хочу есть и… — вздыхаю, и пробегаюсь взглядом по такому чуждому мне помещению, — можешь что-нибудь сделать с этой комнатой? Раз уж я здесь, то мне хотелось бы пребывать в более уютном месте. Тезан просто пожимает плечами: — А что здесь неуютного? — Не хватает вещей, — поднимаюсь, чувствуя в полной мере обременение от ничего. — Хорошо, ради тебя будем жить в прошлых веках. — И, как только он договаривает стены, и пол начинают выпускать предметы. Шкаф, тумбочки, кресло, напольное радио, большое зеркало, бар, наверное, с алкоголем, небольшой столик с двумя стульями, и в стене образовывается окно. Даже картина появляется над кроватью. Висящие в воздухе две штуки пропадают, но куб остаётся. — Освещение не исправить на ламповое, — Тезан подходит к окну, за которым практически ничего не видно. Видно Баха уже затухает. — Пойдем, я тебя накормлю. Мы выходим из каюты и поворачиваем направо, быстро оказываемся в управляющей каюте, в которой находится только тот тип, что читал газету и пил молоко. Теперь он сидит в главном кресле и, кажется, разгадывает кроссворд. — Нагель? Почему ты один? — Тезан подходит к нему, и теперь я знаю имя этого старика. — Все разбежались кто куда, господин Тезан. — Нагель начинает кашлять, и, честное слово, с большим трудом прекращает. — И не знаешь, куда убежал Рахау? — Он нажимает на несколько кнопок на панели управления. — Нет, господин, но для вас я пойду его поищу. — И старик Нагель, поправив очки и отложив кроссворды, поднимается и топает к одной из дверей. Тезан садится на освободившееся кресло и кажется, для него всё было в порядке вещей. А вот мне стало неприятно, что в таком почтенном возрасте Нагель отправился искать Рахау для наглого и бесстыдного подростка. Если бы я знал корабль, как они, я бы сам пошёл искать. — Иди ко мне, Каин, — Тезан похлопывает по бедру приглашающе. Сейчас не так стыдно сесть к нему на колено, потому что мы здесь одни, и никто не видит моей послушности. — Тебе не жалко его? — Вглядываюсь в пространство за огромным смотровым стеклом. — Кого? — Прижимает к себе поближе. — Нагеля? — Да, он в таком почтенном возрасте, а ты гоняешь его, будто он молод. — Я не считаю, что он молод, но я и не думаю, что стар, — целует меня за ухом, — и, поверь мне, ему было бы больнее узнать, что ты его таковым считаешь, чем пройти путь от одной планеты до другой на собственных ногах. Мне кажется это неожиданно умным для восемнадцатилетнего, но сочувствия к Нагелю это не убавляет. — Ой, — очень робкое, и я поворачиваю голову, чтобы увидеть, кто пришёл и удивился. Ещё один хорошенький нижний, и снова не тодотеец. Зелёные глаза и каштановые волосы по плечи, и, главное, он одет в ювенту. Голубую полупрозрачную ювенту. — Чего ты застыл, Аан? — Тезан, кажется, не доволен вообще его появлением. — Господин Тезан, — лепечет Аан и начинает подходить к нам, — господин Ним просил вас найти и передать, что Огр Сивый будет у нас завтра к вечеру. — Это всё? Аан ничего не отвечает, только кусает себя за губу, и он в растерянности, похоже, не знает, куда смотреть, поэтому его взгляд бегает по полу, будто ищет монетку. Когда мне уже начинает хотеться его как-то приобнять и утешить, он вдруг падает на пол и кладёт руку на свободное колено Тезана. — Не сейчас, Аан, — тот отпихивает его ногой, но Аану, кажется, всё равно. — Ну пожалуйста, господин, — в его больших глазах наворачиваются слёзы, и не выдерживаю я. Мне жалко этого молодого Аана, у него ещё сердце не достаточно крепко для ударов. Ведь ему тоже не больше шестнадцати. Поднимаюсь, но Тезан перехватывает меня и не позволяет этого сделать до конца. — Отпусти, я хочу посидеть на стуле, — говорю, и мне сложно выдержать прямой взгляд чёрных глаз. Он всё же отпускает, и, когда я только сажусь за стол, Аан уже сидит на колене и прижимается к Тезану, как к родному отцу. Жалко мальчика, неужели он не понимает, что удержать его у себя, это как иметь огонь в кулаке — невозможно. Такие красивые особи как Тезан никогда не заостряют внимание на ком-то одном, им и так все дают, без верности. Дверь открывается и входит Рахау, а за ним по пятам следует Нагель. — Искали меня, господин Тезан? — Да, что там с ужином? — Тезан приобнимает Аана, чтобы тот не соскальзывал. — Принесу сейчас же, — выпаливает он автоматически, а потом его взгляд направляется на меня, — эм, я так понимаю, ужин на двоих? Тезан кивает, и Рахау разворачивается, чтобы уйти, как я говорю ему: — Только, Рахау, — вижу, как напрягается его спина и он оборачивается, — мне, пожалуйста, не чью-либо печень, а что-нибудь менее редкое. Рахау улыбается, наверное, внутренне потешаясь надо мной: — Для воинов сегодня жарилась рыба, устроит? — Да, спасибо. Улыбнувшись ещё раз, Рахау уходит, а Нагель садится за стол напротив меня и уже достаёт новую газету. Повисает тишина. Чувствую взгляд Тезана, всё такой же острый, как бритва, и опасный, но мне кажется, я скоро привыкну к этому сталкеровскому вниманию. Тишина на мгновение нарушается шелестением газеты и снова повисает. Неприятно слышать, как скользит дверь в этой тишине, и ещё неприятнее видеть, что это Ним. — Вставай, Тэ, я не могу договориться с мастерами о цене, — начинает он с ходу. Вероятно, Тезан и Ним больше друзья, чем кто-либо ещё. Возможно, даже лучшие друзья, и ещё возможнее — друзья с детства. Детство… интересно, как оно прошло у сына Вельзевула. Тезан поднимается, и они уходят втроём. Втроём, потому что Аан засеменил следом за ними. Вот так я остаюсь один, ну, с Нагелем, которому до меня вообще нет никакого дела. Интересно, мне можно сесть за кресло у управляющей панели? Только поднимаюсь, как Нагель откладывает газету и впервые за всё время смотрит мне в глаза. — Сам Властитель Ювенты, — улыбается и снимает очки, чтобы положить их на стол, — правда, беглый. Не знаю, что ответить на это, и вообще не знаю, что это: попытка разговора, или старик просто бьёт по больному? Нагель поднимается и пересаживается рядом, снова заговаривая: — Как сейчас помню ваше появление в том зале… — Простите? — Что он вообще хочет от меня. — Я про тот день, когда мы сели на Ювенту. — Нагель усмехается. — Знаете, Каин, это же была чистая случайность, что мы оказались на вашей планете. — Он замолкает, а мне становится искренне интересно. — Случайность… Мы держали курс на Алмаху, которую выбрал Император Вельзевул, так как она была самой подходящей планетой к конорийской, тогда ещё новообразовавшейся империи, с которой мы развязали войну. Мы должны были отдохнуть на Алмахе до того, как прилетели бы в месиво космической межпланетной бойни, но представляете, Каин, у нас не оказалось достаточно горючего, чтобы долететь до вашей соседки. — И вы сменили курс на Ювенту? — Да, — старик закивал. — И это была моя ошибка, Каин, именно я не уследил за расходом горючего, так что мне очень стыдно перед вами. — Вам не за что стыдиться, на всё воля Вселенной. — Утешаю сам себя скорее. — Так или иначе, мы потом прилетали на Ювенту уже не по случайности. — Нагель кладёт руки на стол и сжимает. — И это уже была не моя ошибка, а чужая воля. В меня закрадывается смутное сомнение в то, что то была воля Вельзевула. — Тезан? — Мальчик как заболел вами, — старик наклоняется ко мне, чтобы зашептать: — Будьте с ним осторожны, во всей Галактике не найдётся никого более взбалмошного и упёртого. Юноша особенно красив, это видят даже мои глаза, но не очаровывайтесь, — тычет указательным пальцем себе в висок. — Потому что в его голове не дырка, а расчётливо и пытливо думающий механизм. — Простите, Нагель, я думаю вы преувеличиваете… — Нисколько, — отрезает он, — я знаю Тезана с самого его рождения, я наблюдал за ним в период его взросления, и, как бы мне ни было вас жаль, я рад, что вы здесь, — неуверенно, — Потому что вы, Каин, очень успокаивающе влияете на Тезана, что не может меня не радовать. — А мне себя жаль, и я надеюсь, что здесь не надолго, — немного отодвигаюсь от Нагеля, которому мои слова не нравятся явно. — Надейтесь, только это вам и остаётся и… — он подвигается ко мне. — Вы же замечаете, как Тезан рассматривает вас, как он застывает и видит только вас, Каин. Неужели вы думаете, это ничего не значит? Холод пробегает по позвоночнику, и от ответа спасает открывающаяся дверь. В каюту вплывает большой поднос на весу, и следом заходит Рахау. Останавливая поднос рядом со мной, и сам останавливаясь, он ставит передо мной тарелку с рыбой и бокал с тем же самым розовым напитком. — Спасибо, — благодарю его и берусь за вилку. — Тезан ушел? — Спрашивает у Нагеля. — Да, ушел договариваться с мастерами, — отодвигается от меня. — Хех, бестолковый Ним, ничего без Тезана не может, — Рахау прыскает со смеху и говорит уже мне. — Ты кушай, Каин, кушай. Я приступаю к рыбе, а Рахау садится по другую сторону от меня и с интересом смотрит. Немного неловко и, должно быть, он замечает, раз решается объясниться: — А я-то тебя другим представлял, — хмыкает, — Нагель рассказывал, что у тебя вовсе не пухлые губы и не большие глаза, как у большинства нижних из Бетэль, и всё же я не думал, что ты такой обычный. Все ювентианцы такие? — Эм, — поспешно прожёвываю рыбу, чтобы ответить, — нет, есть и красивые. Повисает пауза, после которой Рахау начинает посмеиваться. — А ты самокритичный, это лучше самовлюбленности, — подмечает он. — Значит, все нижние здесь — бетэльцы? — спрашиваю, не забывая жевать рыбу. — Ага, бетэльцы, служащие дамасками, — кивает Рахау. — Дамасками? — Дамаски — это рабы исключительно для сексуальных услуг. На корабле их кишмя кишит, и все общие, — тяжко вздыхает, — мы набираем новых каждые полгода, хотя, кажется, теперь Тезан уйдёт, и у нас появится новое командование, так что неясно, будем ли мы набирать дамасков с Бетэля или откуда-нибудь вообще. — Не все общие, — не соглашается Нагель, — Нэк — личный дамаск Нима, и если его тронуть, можно лишиться как минимум полового органа. — Почему Тезан уйдёт? — Задаю я более интересующий меня вопрос. — Потому что он принял командование, чтобы постоянно находиться в космосе и поджидать сигнала с планеты, на которую ты попросишься беженцем, — поясняет Рахау, — теперь миссия выполнена. — Ясно… — кусок рыбы встаёт в горле будто с костью. — Насколько я знаю план, сначала мы летим на Марс, на котором остановка на пару часов по делам, и с Марса предстоит семидневный полет на родную Сах, — рассказывает Рахау, — что будет после — пока не ясно. Когда дверь открывается и Рахау, и Нагель дёргаются, будто совершили преступление. — Ах! Чёрт, пугаешь! — вскрикивает Рахау на вошедшего, — Я чуть на месте не умер, думал, Тезан. — Тезан собачится с механиками, — особь чуть моложе меня хмыкает, и я запоздало узнаю это одутловатое лицо. Это тот тип, что жаловался на долгий полёт, играя в шахматы за белых. — Присаживайся к нам, Ореон, на культурную беседу, — Нагель хлопает по стулу рядом с собой. — А он, — кивает на меня, — не кусается? — Пока нет, но ещё месяц с Тезаном и начнёт, так что лови момент! — Рахау подшучивает конечно, но меня такие шутки как-то не веселят. Хотя, собственно, они и не для меня. Ореон садится рядом с Нагелем и нет-нет, да посмотрит на меня быстрым взглядом. — Никогда не видел ювентианца, и особенно такого ювентианца, про которого много слухов, — теперь Ореон не боится посмотреть на меня не мимолетно. — Такой хрупкий, но ты ведь не подросток. — Мне двадцать семь, — никогда не скрывал свой возраст. — У-у-у, не думал, что Тезан будет гоняться за такой взрослой особью, — удивляется Ореон и договаривает: — Без обид. Без обид… улыбаюсь Ореону и отодвигаю от себя тарелку, покончив с рыбой. — А каково назначение этого судна? Что вы делаете в космосе? — Делаю глоток из бокала. — Мы контролируем колонии, навещая одну за одной и забирая нужные вещи, некоторых особей, а также наказываем тех, кто провинился и порой приходится наводить порядки силой, — отвечает Рахау. Образовывается пауза, и я не знаю, как её нарушить, поэтому просто молчу и делаю ещё один глоток лёгкого алкоголя. — А что он делает с тобой? — Ореон выпучивает глаза. — Эй, — Рахау аж нагибается вперёд, чтобы толкнуть Ореона по плечу, — Если бы Тезан узнал, что ты такие вопросы задаёшь, он бы тебе голову снёс! — Да ладно, тебе самому интересно, почему он здесь, а… — и тут Ореон замолкает и склоняет голову, будто ляпнул лишнего. — Что? Договаривай, — говорю дружелюбно, в конце концов просто интересно. — Ну, я думал, да все думали, если честно, — начинает снова Ореон, — что, когда того самого Каина доставят на корабль, Тезан сделает его своим личным дамаском и перестанет покидать каюту сутками. А на деле ничего не изменилось, — он скривился, будто у него во рту покислело. — Это странно, конечно, — после небольшой заминки говорит Рахау, — что он тебя не только не назначил личным дамаском и не караулит, так ещё и продолжает любвеобильничать с общими. — Вот-вот, — поддакивает Ореон, — мы когда тебя получили на борт, Каин, его не было слышно всего пару часов, а потом он вошёл в каюту и разложил одного дамаска прям на столе. Вот прям тут, где ты сидишь. Мне встать и пересесть захотелось, но я не стал показывать свою брезгливость вкупе со слабостью. — Какие ж вы дураки молодые, — Нагель тяжко вздыхает и чудом не закашливается, — Каин, конечно, не расскажет, что у них там в каюте творится, и правильно, их дело. И всё же хорошо, что Тезан его своим дамаском не сделал, это значит, что уважает его, а не принимает за мясо для удовольствия. — Но если бы Тезан его любил, он бы Церемонию предложил, — пожимает плечами Ореона, — а так вообще не понятно. — А ты что думаешь, Каин? — Рахау решает обратиться ко мне, будто бы я что-то понимаю. — Я думаю, что скоро надоем Тезану, и он меня отпустит, — допиваю розовый алкоголь. — Точнее, он на это надеется, — поправляет меня Нагель. Хочу оспорить последнюю фразу, но не успеваю, потому что дверь открывается, и входят Ним и Тезан. Тезан, который до этого улыбался, увидев обстановку в каюте, напрягается. Нагель поднимается и садится за противоположный конец стола и надевает очки, достаёт газету. Ореон вообще ретируется из каюты, а Рахау вскакивает: — Господин Тезан, ваше блюдо уже остыло, пойду за новым, — он тянется к висящему в воздухе подносу, но Тезан останавливает его: — Я поем холодное, Рахау. — Кхм, — и Рахау кидает мне прощальный короткий взгляд, прежде чем тоже решает уйти из каюты вслед за Ореоном. Тезан ставит тарелку и бокал на стол и садится рядом со мной. В это же время Ним идёт к Нагелю и садится рядом с ним; слышу, что он ему что-то тихо говорит, но не понимаю, что, так как Ним пользуется тодотейским диалектом. — О чем вы болтали, Каин? — Тезан разрезает печень напополам. — Они вслух размышляли о том, почему ты не сделал меня дамаском, — наблюдаю, как он отправляет первый кусочек печени в рот, и, с одной стороны, мне так мерзко, что он ест орган особи, а с другой — мне нравится, ведь он даже это делает красиво. — А ты хочешь стать моим дамаском? — Ещё один кусочек печени отправляется в рот. — Нет, — я абсолютно уверен в ответе. — Вот поэтому и не сделал, — глоток напитка, — но если подумаю, что это необходимо, я сделаю. Обдумываю его слова и принимаю их за угрозу. Кстати, теперь мне понятны все те смешки и косые взгляды, которыми с самого начала одаривали меня тодотейцы, думавшие, что я стану личным дамаском их господина. Думавшие, что я тот, кого будут трахать и днём и ночью без передышки. Ну какое может быть уважение к обычной дырке? — Я могу пойти в каюту? Тезан бросает на меня пронзительный взгляд и кивает. * * * Принимаю ванну быстро, потому что очень боюсь, что Тезан скоро тоже придёт сюда. Переодеваюсь в спальную ювенту и успеваю потушить свет и лечь в постель, до того как дверь отъезжает в сторону, впуская Тезана. Закрываю глаза и делаю вид, что вижу уже десятый сон, а Тезан уходит в ванную комнату, предоставляя время, чтобы действительно заснуть. Но я не могу уснуть. Дремота нападает, но не способна усыпить, поэтому, когда он возвращается в спальню, я ещё бодрствую. Он всё делает очень тихо, и всё же улавливаю, как он раздевается и ложится в постель. Кажется, всё будет хорошо, и он так и не дотронется до меня, и уснёт, но, как всегда, мне только кажется. Тезан пододвигает ко мне подушку и касается моей спины ладонью. Я лежу на боку, отвернувшись от него, и остро чувствую его прикосновение сквозь тонкую ткань ювенты. Двигается ближе и обнимает, ох, он, похоже, полностью голый. Его дыхание начинает щекотать мне основание шеи, а его рука развязывает ленту ювенты. Интересно, что он будет делать дальше. Развязывает и запускает руку под ювенту, трогает мой живот и соски нежными прикосновениями, и я не понимаю: старается он меня разбудить или наоборот старается не разбудить. Слышу его тихий-тихий стон и чуть не выдаю себя с головой, что не сплю, когда он прижимается голым пахом к моей заднице. Тело начинает гореть от такой близости с длинным, судя по ощущению, толстым и очень твёрдым членом. Тезан начинает толчки. Несильные и ритмичные, возбуждающие меня. Как же мне нравится в Тезане его полное бесстыдство, его нескрываемость в интимных вещах… и стыдно даже то, что мне просто нравится это в нём. Прижимается ко мне ещё ближе, и толчки становятся практически невозможными, поэтому они перерастают в трение. Он трётся членом о мою задницу и не перестаёт тихо стонать. Его рука щипает меня за сосок, скользит вниз по животу, а потом ещё ниже, пока пальцы не сжимают в кольцо мой стояк. Я оказываюсь зажатым с двух сторон. Сзади твёрдый член, так хорошо ощущаемый через тонкую ткань ювенты, и дрочащая рука спереди. Не могу больше лежать бревном под таким напором, поэтому то толкаюсь вперёд в руку, то подаюсь назад на прижимающийся к ягодицам член. Это какое-то безумие. Тело влажнеет, похоти в крови становится всё больше, и мне даже хочется, чтобы он задрал ювенту и поласкал мой анус хотя бы пальцами. Я почти готов его попросить об анальной ласке, но кончаю до этого. Тезан не останавливается, когда моё тело подрагивает в оргазме и член выплёскивает семя в его руку. Нет, он продолжает скользить своим членом по моей заднице, пока не замирает и с тихим стоном тоже не разряжается. Он впервые кончает со мной, хотя я ничего для этого не делал.