Острое чёрное

— Господин Дельта, — шепчет Эрасмос и отворачивается в противоположную сторону от названного, я же осматриваю того сверху вниз и обратно. Словно выструганный из сухого дерева, загорелый, с четкими набухшими венами на руках, из-за чего те кажутся натруженными. Выглядят вены будто корявые детские рисунки темно-синей пастой по коже. — Устанавливает квоты на ввоз-вывоз особей, ведает всё о нормах, регулирует законы, — поясняет безэмоционально Эрасмос, и не могу не сказать: — Работорговец. Брови моего «друга» ползут вверх, глаза распахиваются в искреннем, неконтролируемом удивлении, но реакция пропадает столь быстро, как демонстрируется. Эрасмос спокойно поправляет: — Господина Дельта можно назвать Властителем тел, крайне почетный пост… — Работорговец, — киваю, соглашаясь, и когда замечаю готовность затеять спор в лице Эрасмоса, добавляю: — разве не поэтому ты боишься посмотреть на него? Эрасмос виновато и медленно опускает глаза, я его подловил. — И вам лучше не смотреть на господина Дельта, — отчего-то робко произносит, но тут же настаивает: — Господин Каин, не смотрите. Однако это лишь подбивает уделить излишнее внимание работорговцу, и тот, почуяв острый интерес к своей персоне, поворачивает лысую голову ко мне. Слышится скрип обглоданной червями древесины в этом повороте. — Пожалуйста, отвернитесь, — шепчет Эрасмос сквозь зубы, замечая происходящее. Поздно: натянув нехорошую улыбку, Дельта двигается к нам тяжелой и плавной походкой, словно ладья на шахматной доске. С аккуратностью обходит других разглагольствующих особей, и взгляда с меня не сводит. Становится не по себе, с трудом сглатываю и хочу вернуться домой. — Замечательный прием, но мне показалось, что вы заскучали, Каин, — и чуть кланяется, прижимая ладонь к груди: — Дельта. Так же вежливо и учтиво чуть наклоняю подбородок и замираю в ожидании дальнейшего, и «дальнейшее» спешит разворачиваться — Дельта садится за наш стол: — Позвольте развлечь и самому развлечься полезной беседой с вами, — и переходит к сути без всяких пауз: — Все говорят, вы прибыли к нам с Ювенты, так ли это? — Не знал, что про меня говорят. — Иногда особям мерещится, что никому до никого дела нет, но поверьте, — вновь прикладывает руку к груди, на сей раз уверяя в правдивости произносимого, — за каждым смотрят тысячи глаз, обсуждает же еще большее число языков. И, что еще интересней, — никто никого не слушает, — и возвращается к заданному вопросу: — Так правда ли, Каин? — Не сказал бы, что прибыл к вам, скорее меня «прибыли». — И это великолепно! Я за разнообразие особей, когда все выходцы одной планеты — омерзительно скучно жить, — после пафосного отступления снова возвращается к сути: — Ювента далеко, и вы жили там в качестве Властителя, так ли и это? — Так, — подтверждаю, хотя не думаю, что Дельта нуждается. Он знает про меня всё, уверен в этом «всём», как и все остальные здесь. — Чудно, — и улыбка у него широкая, тонкая, — значит, вы, должно быть, точно ведаете, сколько особей проживает на Ювенте, ваших сородичей, какими выдающимися качествами они обладают? Сила? В ювентианцах живет выносливость? — Не ведаю, — хмурюсь, осознавая, к чему идет дело, — господин Дельта, мне пришлось покинуть Ювенту несколько лет назад, и с тех пор… — Ох, да, эта печальная история, — перебивает, не желая выслушать, вероятно, все потому, что полагает себя знатоком. — Властитель сбегает, свыкается с едва ли не пиратской жизнью, в страхе перед Империей. Но, как видите, Империя вовсе не страшна изнутри, мы особи добрые, принимающие другие планеты с должной теплотой и заботой. — То, что со мной сделали, я бы не называл ни добротой, ни теплотой, ни заботой. И сделали это также не из побуждений, имеющих нечто общее с названными качествами. — Вы имеете в виду, что наш Юный Баха вас действительно запугал? — и Дельта наклоняется ко мне, едва-едва, но я могу ощутить неприятный, гниловатый запах из его рта. В этот же момент наклоняется ко мне и утихший Эрасмос, в заботе, чтобы я не выглядел дураком: — Юный Баха — одно из неофициальных имен господина Тезана, — шепот в ухо, и я быстро ориентируюсь, продолжая диалог: — Не буду отрицать. Дельта напрягается. Бросает взгляд на Эрасмоса, а после переводит в зал. И будто залу и сообщает: — Интересно и любопытно, но непозволительно разговаривать об этом. — Не так, просто не интересно и не любопытно, ведь вы всю правду и так знаете, — кисло усмехаюсь, — тысячи глаз, миллионы языков, верно? Сказанным толкаю Дельта на смех, звонкий, с ноткой мерзости. — Теперь уже и я не буду отрицать, из крохи уважения, — самодовольно и честно сообщает Дельта, — и малейшие подробности известны. Поэтому — да, излияния не интересны, пресны. — Так где же ваша доброта? Теплота? Забота? Он качает головой, все еще посмеиваясь, и пытается исправить положение, в которое мы попали оба: — Скажите лучше, Каин, в чем преимущество ювентианцев? Они сильны? Физически? — Совершенно нет, — произношу слишком быстро, — никакой рабской силы в ювентианцах вы не отыщите. «Рабской» — я сказал это, и уверен, что слово резануло слух Дельта. Никакой его эмоции, никакой реакции, просто маска и несколько неподвижных секунд. Эрасмос же выдает свой «порезанный слух» негромко икая. — Да, никакого повода вам не верить. Ни ума, ни силы, — фыркнув для демонстрации презрения, поднимается, — но, наверное, есть что-то особенное, проявляющееся по ночам и в постелях. Откланиваюсь, — и безо всякого поклона Дельта наконец растворяется в толпе других особей. — Лучший пример дурного тона, — бубнит Эрасмос, словно мысли вслух, и только и могу, что пожать плечами: — Который задал не я. Эрасмос ничего не отвечает, и мы погружаемся в молчание, хотя повсюду особи «жужжат». Посмеиваются, похлопывают друг друга, поддерживают, обмениваются идеями и жонглируют шутками. Зачем только я попросился поучаствовать в жизни Тезана? Да и разве здесь есть Тезан вообще? Осматриваюсь и не вижу того, кого хотел бы. Только высокие потолки, полутьма и холод от стен. Оживление приходит вместе со временем, все начинают вести себя так, будто нечто происходит, но я не замечаю, что именно. — Вы понимаете причину мероприятия? — ни с того ни с сего спрашивает Эрасмос, видимо, заметив мою растерянность, и не тянет с раскрытием загадки: — Великий Вельзевул прибывает на Сах. Промораживает и вымораживает… «Великий Вельзевул прибывает…» Почему Тезан не рассказал? Я бы тогда попросился остаться дома. — Может, мы выйдем посмотреть? — аккуратно предлагает извечный спутник, и я улавливаю медленное движение особей в сторону самой дальней двери зала. Открытой двери. Вклиниваемся в некую процессию, и, покидая помещение, оказываемся на свободе. Две узкие лестницы расходятся вправо и влево вдоль стен, ведут наверх на такие же узкие площадки, на одной из которых мы и останавливаемся. Кладу ладонь на колонну, и все мое внимание устремляется вниз, где на площади расположился массивный черный космический корабль. — …его волосы так и хочется погладить, — негромко сообщает рядом стоящая особь в облегающем наряде из бархата, другой особи, улыбающейся на реплику и кивающей: — Юный Баха слишком небрежен. Они хихикают, а я пытаюсь рассмотреть внизу их «Юного Баха», и удается. Возле левой стены, далеко от приземлившегося корабля, Тезан в окружении офицеров. Действо начинает разворачиваться, когда огромный люк корабля отпадает вверх, стекает дорожка, и Вельзевул наконец являет себя. — Да уж, эти волосы, Сесель сказал, что нет ничего прелестнее, чем трогать их во время секса, — слышу от тех же особей и сдерживаю порыв не обратиться к ним с расспросами. Какой-то Сесель спал с Тезаном? Или я упустил момент, и они уже не про Тезана вовсе? Вельзевул еще не достиг поверхности Сах, а Тезан уже замер в почтительном ожидании у самого конца дорожки. Свита склонилась в той же позе, на небольшом расстоянии от наследника. Не могу слышать, что Вельзевул и Тезан говорят друг другу, когда наконец встречаются, вижу только, как сын кланяется отцу, и тот его обнимает. Присутствующие взрывают момент аплодисментами, и на краткое мгновение мир погружается в черноту, следом раздается пугающий звук, и в небе разрываются световые бомбы, и, рассыпаясь искрами, языки пламени лижутся и не гаснут, разливая свой отдающий оранжевым свет. Другое же освещение больше не загорается, и особи, чувствуя некое единение, смеются чаще, общаются, повышая тон. — Зачем Тезан привел меня сюда, если не намеревался быть рядом? — задаюсь вопросом уже позже, когда подходим к кораблю. — У Господина очень много важных дел, — выгораживает чужую занятость Эрасмос и с неким восхищением в глазах смотрит на громадину. А может, это отблеск огня с неба, а вовсе не восхищение. — На важность не покушаюсь, но… — …ты в гневе, — такой привычный мягкий голос, сейчас звучащий с иронией, Тезан обнимает меня сзади, и я получаю несколько легких поцелуев в шею. Кончики его волос приятно касаются чувствительной кожи. — Я ведь могу искупить вину, да? Глаза в блаженстве прикрываются, кажется, таю, а это значит, вина полностью искуплена. — Отец хочет видеть тебя, — все так же мягко, но это не действует, и я пугаюсь: — Зачем? — распахиваю глаза, и передо мной замерший столбом Эрасмос, взгляд которого отрешенно застыл в районе моих стоп. — Без понятия, — ощущаю, как Тезан пожимает плечами в беспечности. — Но лучше не заставлять его ждать. И не собираюсь. Заставлять ждать Вельзевула не собираюсь, и Тезан ведет меня к отцу за руку. Мы проходим толпу, поднимается по маленькой лестнице в несколько ступенек и входим в комнату с обратной стороны стены. Здесь уже совсем не шумно, только отдыхающий Вельзевул и прислуживающие особи. В темных углах замечаю притаившиеся тени, но углы слишком темные, чтобы разглядеть, кто это. — Вы даже бледнее, чем я запомнил, или вы стали бояться еще больше? — Вельзевул усмехается, и затем жестом указывает всем удалиться, — будь добр, Тезан. И Тезан явно догадывался, что так будет, поэтому без всякого недовольства покидает комнату, как и остальные. — Чем я заслужил честь личной аудиенции? — подхожу ближе и останавливаюсь перед столом, не желая сближаться и дальше. — Мой каприз, — похоже, у него благодушное настроение, раз смеется. — Вам не привыкать, Каин, быть капризом… удобно ли вам стоять? — Вполне, спасибо. — Вы уже посетили зону висячих садов? — задает тон непринужденной беседы и удивляется, когда я качаю головой. — Ну как же так… чем вы только занимаетесь, — хохочет. Старый дурак. Выглядит по-прежнему мерзко, а мог бы начать усыхать. — О чем вы думаете, Каин? — заинтересовывается содержимым моей головы. — Вы счастливы? Удовлетворены? В вопросе явно содержится нечто большее, намекающее, вовсе не любезное, но, игнорируя, отвечаю честно: — Да, у меня все неплохо. — А ведь было время, вы рвались… — и в этом также видится намек. — Мы с Тезаном договорились, — не вижу смысла скрывать, — когда его «каприз» кончится, я смогу оставить его не только без потерь, но и с шансами на хорошее будущее. Я почти горд собой и определенно рад это озвучить. — Какая чудесная, — хлопает в ладоши, словно дитя, — какая чудесная сказка! — и хохот, раскатистый, жестокий, самый мерзкий. Хохот надо мной. Переступаю с ноги на ногу, заглядываюсь на потолок и мечтаю не слышать, полностью утратить возможность слуха. — Неужели вы и вправду такой наивный, Каин? — спрашивает с иронией, — ведь весьма разумны, подозреваю, сообразительны, и уж точно обладаете способностью подстраиваться под обстоятельства, что характеризует вас особью рассудительной. Признаться, думал, что увижу вас иным, — наклоняется вперед, кладя руки на стол, и продолжает: — Борющимся. Гласно или молча, с силой ветра, с напором воды, не сдающимся. Думал, увижу бунт в глубине глаз, но передо мной лишь жалкий дамаск. После столь удручающей речи Вельзевул цокает языком и покачивает головой, будто слов больше нет. Но они есть: — Разве это вы когда-то предлагали мне, Властителю Вселенной, помыкателю планет, встать между вами и сыном? — и смотрит так, словно вопрос вовсе не риторический, и он правда уверен, что я забыл. — Нет, уходите, личной аудиенции вы не заслуживаете. Так это и заканчивается. Вылетаю из помещения «с силой ветра, с напором воды» и злостью. Наверное, сейчас есть тот «бунт в глазах», который этот урод жаждал увидеть. Да что он знает обо мне? О моей жизни? Что он понимает в том, что происходит между мной и Тезаном? Как он смеет говорить с такой небрежностью, насмешливостью о чуждом, недоступном ему? Ни крупинки истины Вельзевулу неподвластно понять во взаимоотношениях, в доверии… в любви. — Это моя вина, — шепчет Тезан позже, поглаживая мои волосы, успокаивая. — Не знаю, что отец тебе наговорил, но, радость моя, забудь, он ничего не понимает. — Он сказал, что я наивный, посмеялся над этим, — в голове снова раздается чудовищный хохот монстра. — Якобы считал, что я умнее. — Забудь, ты не наивный, ты умный, — Тезан опровергает Вельзевула, но почему-то ни его слова, ни по-прежнему ласково поглаживающая рука не приносят спокойствия. Душа словно попала в шторм. Нечто очень-очень глубоко сидящее подняло паруса и треплет, безудержно треплет, непонятно откуда налетающими порывами. — Забудь, — в который раз повторяет, и некая важная мысль ускользает, чувствую, как теряю значительную нить, равную разгадке. И вместо нее приобретаю наслаждение, чистое, пронзительное, приходящее вместе с поцелуем. Наслаждение вот уж точно бездумное, роковое и острое. Океан накрывает с головой, я оказываюсь лежащим на корме. Под лопатками холодный и твердый пол, надо мной нависает темная звезда всей моей жизни. И как в эту звезду ни всматривайся, ничего, кроме ночи, в бездне не уловить, а ведь глаза привыкают ко тьме быстро. Хотя... можно ли называть это привыканием?.. Можно ли назвать то, что со мной происходит, привычкой? Каждое прикосновение прожигает словно новое, оставляет за собой сладость доселе неизведанную. А ведь Тезан меня касался невообразимое, неисчислимое количество раз. Нежные подушечки пальцев дотрагиваются до ключицы, очерчивают плечи, Тезан обнимает меня, прижимая, и я выгибаюсь, стараясь быть еще ближе, соприкасаться с ним как можно плотнее. — Ничто не имеет значения — шепчет в мое пылающее ухо, распаляя горячим дыханием только больше. — И никто не имеет. Кажется, в погоне за светом я достиг самого глубокого дна. Может, я падал не только в пору ощущения блаженства, а просто падал все это время, проваливался во тьму с ощущением блаженства? Кому верю больше, себе или Тезану? Вся суть в заданном вопросе, все сомнения, все зарождения смуты уходят корнями в это окончание. Не достигнет сознание покоя, пока не отыщу ответ. И никаких резких движений, никакой излишней силы, никакого намека на принуждение. Вот что между мной и ним. Лишь упоительные, возвышенные ласки, пик которых приходится на момент его проникновения в меня. И ни на что не променяю эту нирвану, никакие покорители планет и злобные слова не заставят изменить на самом деле уже выбранному пути. Я с ним, я его… — Люблю тебя, — кусает за шею и толкается глубже, наращивая темп. Прикрываю глаза, совершенно не чувствую, что еще дышу, лишь его загнанное сбившееся дыхание, лишь его приглушенные стоны. Это словно растворение, и если бы под руками не ощущалась напряженная спина возлюбленного, я бы потерялся во тьме полностью. * * * Эрасмос засел в дальнем углу гостиной, вышивает знак империи на маленьком кармане рубашке, погружен в занятие практически полностью. Лишь периодически взгляд поднимается, блуждает по мне, на секунду перескакивает на Тезана. Сам же Тезан смотрит на меня, не отрываясь. Сидит глубоко в кресле, ноги широко расставлены, рука согнута в локте и опирается на подлокотник. Пальцы касаются виска. Исходит от него едва уловимое напряжение, но наверное, дело в том, что он вообще присутствует. А еще присутствует Га, тот самый доктор: — Повернитесь, пожалуйста, господин Каин, и задерите повыше. Задираю кофту, как просят, и прохладный воздух касается сосков. Снова методичные тычки тем же самым прибором, снова полное непонимание происходящего. Неужели Тезан подозревает какую-то болезнь? — И как? — Все… точнее ничего, господин Тезан, — Га отходит, убирает прибор, и, наконец, я могу закрыться одеждой. Тезан поднимается, зачем-то провожает доктора до двери, я же ловлю на себе внимательный взгляд Эрасмоса. — Что? — спрашиваю, и он тут же возвращается к вышивке. — Эрасмос, к чему такая забота о моем здоровье? — Господин любит вас, — отрешенно отвечает, не поднимая глаз. Да, чувствую любовь, когда Тезан рядом, и еще лучше ощущаю ее по близости жарких ночей. Ночь, что длится всего несколько часов, приносит больше удовлетворения, чем темнота, устанавливающаяся Бахом на родной планете. И все же сплю я по-прежнему долго, по-прежнему нормально для Ювенты. Может, это смех Вельзевула, застрявший в черепной коробке, может, чужие слова, крутящиеся и наматывающиеся. Может, это из-за него я по обыкновению не проваливаюсь в сон. Витаю где-то на грани, сохраняя глаза закрытыми. «А ведь было время, вы рвались… было время, вы рвались… рвались…» И вот Вельзевул хохочет передо мной, хохочет и плывет, расплывается в одно гигантское желе, а голос всё не перестает звучать: «Какая чудесная сказка!» — раздается звук аплодисментов, свист, мир озаряется красным и охватывается огнем. «Чего ты боишься?» - Афарей оборачивается ко мне. — «Все будет хорошо, Каин», — улыбается и тонет в пламени. «Империя Тодоте, Властитель!» — Дакша появляется справа, запыхавшись, — «Властитель!» Только разворачиваюсь, и Дакша исчезает, проваливается в темноту, хочу кричать и не могу. Никого не остается, кроме меня и тьмы, только я и оно. «Передо мной лишь жалкий дамаск», — и с этим глаза мои открываются. Наверное, все-таки заснул, и приснился жуткий кошмар, но сон странный тем, что сном осознавался. В постели я в одиночестве, хочу перевернуться, и замираю, уловив звук тихих удаляющихся шагов. Тезан только что покинул, только оставил, за окном, вероятно, уже день, черные шторы подсвечиваются снизу ярким до рези. Можно опять уснуть крепко-накрепко, безо всяких сновидений, но я поднимаюсь. Накидываю ювенту, подвязываю и выхожу из комнаты, намереваясь догнать Тезана перед уходом. Не знаю, что хочу ему сказать, рассказать, наверное, просто жажду получить утешение. — …удобно, тьма! — чужой неприятный смех заставляет застыть на верхних ступенях лестницы. — Заткнись, тупо заткнись, — грубо говорит Тезан и смеется, а я слышу смех других. Там, внизу, устроились для беседы не двое, не трое, и, вероятно, даже не четверо особей. Ноги заставляют возобновить движение, а может даже и не ноги, меня словно что-то толкает в спину, тянет за руки, невидимая дьявольская тяга мотивирует спуститься. Чтобы погасить странный приступ, чтобы ни в коем случае не обнаружить себя, сажусь на ступеньку и обращаюсь в слух.