Острое чёрное

— Жри, — повторяет Минн, которому и сегодня выпадает работа кормить. И я намного послушнее, правда пальцы практически не сгибаются, но если упереть костяшки по обоим краям миски, то по неровному полу ее можно подтянуть к себе, и так же, пользуясь костяшками, поднять. Делаю всего несколько глотков, и миска не по моей воле, не по моему желанию соскальзывает, вываливается из слабых рук, и большая часть не попавшего в желудок оказывается на полу. Не спешу поднять взгляд, не могу и двигаться, застываю в ожидании страшного, а страшное правда может произойти. Эти дни, эти ночи… этот живой кошмар. Чувствую, как всего одна горькая слеза скатывается по щеке, и медленно-медленно все-таки поднимаю глаза, чтобы посмотреть в лицо одному из мучителей, одному из палачей моего существования. И Минн смотрит на меня. Долгие, просто нескончаемые несколько секунд кажется, вот-вот Минн войдет в камеру, схватит и, держа натренированными руками за исхудавшую шею, приложит лицом сначала о стену, потом об пол, со всего маху, а после выволочет в коридор и потащит вниз… А внизу ждет самое страшное, жуткое, что потом снится и нагоняет, вечно настигает, когда, бодрствуя, пялюсь в одну точку, зазубрину на стене. Минн качает головой и отходит, не собираясь пользоваться хорошей причиной помучить меня вновь. Вдыхаю полной грудью и на выдохе слышу скрип собственной груди. Доживу ли я до Дракона вообще? Дотяну ли? Дельта приходит по вечерам, после «тяжкого» рабочего «Властитель Душ» отдыхает, развлекаясь на мне. И не секс имею в виду. Цепи, длинные иглы, ремни, браслеты боли, чужие слова хуже яда и полные презрения глаза. Никогда не забуду эти глаза, такие взгляды, что не описать, не определить. Столько в них сложных мыслей и ненависти, вкупе с налетом брезгливости. Тело всегда ноет и воет. Ревет от того, как плохо, сыро, тошно, всегда нашептывает, что хочет уже слечь в могилу, но понимает, что могилы не будет. Синяки, ссадины, царапины, — в общей сложности странно-загадочно, но ничего смертельного, однако на фоне полного истощения и слабости переносится горько, с трудом. — Нравится? — Дан вдавливает, вводит тонкую иглу рядом с венами и оставляет внутри, сцепляю зубы, сводит. — Каин, нравится? Нравится? Нравится? Вот снова передо мной клетка, в клетке особь, которая не готова умереть, но умирает. И ничем не помочь. Словно бельмо в глазу замирает картина с теми пиратами на корабле, как Тезан тогда вышел из себя, и я тоже никак не мог помочь. Пытался, а, быть может, сделал только хуже. Кто привел тебя сюда, Каин?! Нет, никогда не привыкнуть к чужим смертям у моих ног, и если мне выжить, спастись, а после все же привыкнуть… Нет. Клетка подвешивается, раздается предсмертный крик, жуткий, промораживающий. Нравится? — Дела хорошо, — Дельта усмехается. — Продали много, получили еще больше, Наследник доволен, Вельзевул тоже. Минн, разведи камин. И Минн послушно разводит. А этот, с клепками… Клепки, всюду клепки на маске, которую носящий никогда не снимает, и имени его никто не называет. Тьма. Маска поворачивается ко мне, в прорезях для глаз тьма и жестокость, затягивает ремни на кистях и переламывает левую, кричу. — Не ори, — одергивает Дан, — не скули. Дела хорошо. — Знаешь, Каин, — Дельта скалится в лицо, показывая безобразные зубы, — сколько литров крови в ювентианце? Нет. Ответить не могу, рот как зашит, или правда зашит. — Давай, узнаем, а? Нет. Не давай, не узнаем, во мне уже вообще крови нет, и ювентианца нет, я ведь на Сах, где-то на тьмущей Сах. Сиин, вовсе не правительственный город, вовсе не там, где Тезан. Так как же он найдет меня? Сколько литров крови? Если сильно зажмуриться, есть возможность покинуть реальность. Словно заказанный обморок не больше минуты, и эту минуту бы продлил. Дальше отпускает, они отпускают, хотя можно ли говорить «отпускают», если речь идет вовсе не о воле? Меня выпускают в камеру, предоставляя возможность продолжить существование как червь, быть червем, есть червей. Ужас с клепками смачно харкает мне на ногу, прежде чем закрыть клетку и уйти полностью довольным жизнью. И откуда столько жестокости? Что их такими взращивает? — Нелегко пришлось? — особь с Глизара подползает к решетке, закашливается до сильной хрипоты. — Ничего, Тьма нас всех поглотит, Вселенная не оставит, не бросит. Что он несет?.. Свет, свет Баха не оставит, не бросит, Баха по прежнему ясен, даже погаснув для ночи, дарует свечение. Тьма… Нелегко пришлось? Нелегко? Дан любит ходить кругами и резать, то и дело вспоминая отца на словах, из головы его Дельта, похоже, никогда и не выходит. Дельта любит смотреть упрямо в глаза и наслаждаться, не марая рук. Минн, догадываюсь, ничего не любит, но никакая работа не отвращает, гнилая особь, выжженная, словно трава на пепелище, и ни добру там не зародиться, ни злу сорняком не прорасти. С клепками… с клепками на щеках… лучший садист. Нелегко?... — Они все сдохнут, — сглатываю ком, не помня себя от вспышки бессильной ярости. — И ничего для них Вселенная не заготовила. Существо с Глизара не осмеливается даже проскулить в ответ, а я закрываю глаза, растворяюсь. — А знаешь, что самое приятное? — Дельта наклоняется ближе. — Знаешь? Где-то на заднем фоне Минн в очередной раз разжигает камин, подбадривает зародившееся пламя. А все равно темно, только тени и непокорность времени. — Что я все-таки не попаду на Дракона? Дельта заливается смехом, и я не получаю пощечины, а Дан бы ударил. — Меня еще ищут? — повторяю вечно безответный вопрос. — Меня ищет Тезан? Замолкает, поджимает губы и задирает подбородок, становясь еще выше, еще благороднее, величественнее. — Каин, ты не дослушал. Знаешь, что самое приятное? Смотрит, и в глазах столько насмешки, веселье плещется, словно игристое вино. Может, уже не ищут?.. Вот сейчас с диким хохотом Дельта поведает, что не ищут боле, что билет на Дракона в руках, и сегодня же, вот сейчас же отправят умирать в рабском труде. Тянет. Заготовленная мысль не озвучивается, и сердце забивается так быстро и громко, что барабаном отдает в ушах. Не ищет… а зачем искать «предателя и позорника»? Что я сделал Тезану такого, чтобы быть им разыскиваемым? Чтобы иметь эту честь? «Вы самая мерзкая особь на свете. Вы недостойны не только быть с господином Тезаном, вы также не достойны быть на Сах и иметь какое-то отношение к Империи», — те громкие слова тихого Эрасмоса отбиваются в голове голосом владельца, с той же легко узнаваемой интонацией, странной и непонятной. Никто обо мне лучше не сказал. И раз уж так, поскольку это правда, так что удивительного в том, что Тезан наконец открыл глаза? Увидел то, что видели все, понял, насколько такой я ему не гожусь? Надо было ценить, надо вообще ценить все, что имеется, ведь в один день все потеряется и упустится, неважно, по собственной вине или чужой. И вот итог. Я больше никому не нужен, и что с этим делать? — Что самое приятное? — спрашиваю, практически жажду услышать ответ. — А то, что тезанова любовь сдохнет от грязи и болячек, — самодовольно, и мы оба делаем глубокий вдох. Не знаю, почему он, а я просто снова дышать могу, снова кажется есть для кого. — Сдохнешь, словно крыса, только очень мучительно, и тот, кто может спасти любого, не спасет тебя. Забавно, да? У твоих стоп лежал весь мир, он мог все кинуть к твоим ногам, а теперь выходит, что тебя костью кинут в забытые недра Тартарии. Дельта собирается сказать что-то еще, пребывая в кайфе, получая наивысшее блаженство, но один из безызвестных стражников камер входит без всякого стука: — К вам пришли. — Я же сказал никого не пускать, я занят! — и Дельта багровеет от злости. — Пошли во тьму. — Господину Тезану такое не скажешь. Неосознанно делаю рывок и коротко выдыхаю от боли сквозь зубы, я же пес на привязи, а с его именем забыл. Дельта выпрямляется как палка, закаляется, вижу, напрягается и думает так несколько быстрых секунд, мы с ним оба приходим в себя. — Каина наверх и ни звука, — дает первую команду и стреляет второй: — Минн, поручаю тебе. Ты, — обращается к вестнику, — со мной. Дельта и стражник уходят первыми, Минн избавляет руки и ноги от цепей, падаю на пол, и уже тащит к двери. Дышать тяжело, перед глазами все плывет, и стены, и пол цвета стен, и везде лицо Тезана, в ушах одно его имя. Практически выбегаем в другой зал, Минн вытягивает, торопит, а вокруг все такое дорогое, начищенное и красивое, блестящий металл, в лифте не голограмма, а драгоценные камни без нумерации этажей. Поднимаемся на изумруд, Минн толкает, оборачиваюсь, а там винтовая лестница и внутренний балкон, который, вероятно, на всех этажах. Можно видеть все до первого? Можно видеть Тезана? Падаю, сжимаясь в преддверии ударов, но меня больше никуда не утащить, не пойду, с полом срастусь. — Не дури, — шипит Минн, старается поднять, а я все заваливаюсь, и удары не действуют, давно все выбили и приучили. Если закричу, Тезан распознает меня? Услышит ли вообще? Кажется, мы думаем об одном, потому что Минн плюхается на колени и больше не пытается поднять, а накидывается, чтобы зажать мой рот рукой. Сильно, и как только зубы не выпадают, выдавливаясь и вдавливаясь? Отталкиваю его, происходит копошение, беззвучное, только тихое сопение в ухо, удается немного стянуть маску с его лица. Все еще держа мой рот на замке, второй рукой Минн убирает маску до конца, отбрасывает. — Лучше молчи, сука, — шепчет, брови сходятся на переносице от усилий и злости. Перестаю дергаться, обмякаю, и Минн верит, убирает ладонь, и я сразу спрашиваю: — Тезан меня еще ищет? Ищет? Не знает, что ответить, или не хочет отвечать, просто смотрит прожигающее, и накатывает осознание очевидности. Ответ приходит сам собой: если еще не на Драконе, значит, в розыске, значит, Он ищет. Какой же я глупый, по-настоящему тупой. — Ведь есть смысл меня отпустить, Минн, — пытаюсь договориться, — что ты здесь увидишь? До конца дней проработаешь под Дельта — бессмысленно. Тезан может сделать для тебя многое, я скажу, что ты был моим единственным светом. Отводит взгляд, решает. А мне кажется, я слышу голоса внизу, доносится чей-то смех, и вот громкий голос Дельта, сладкий, но слов не разбираю. Минн достает полоску тряпки из кармана и запечатывает мне рот, вкус чистой грязи и грязного пота, соленость. Держа крепко, подтаскивает к балкону, и сам перебираю конечностями, ползу послушно. — Посмотри на него, в последний раз, — и после этой фразы Минна прижимаюсь к прутьям холодной ограды балкона, обхватываю один из них, вцепляюсь клещом, закрепляясь. Тезан в окружении личной охраны беседует с едва ли не пляшущим от эмоций Дельта. Вот Тезан проходит чуть вперед, тем самым отдаляясь от меня, и Дельта чуть ли не круг делает возле него. Вертится. Слова никак не распознать, но вот он приятный, чарующий голос Тезана, ровный и мужественный. И он оборачивается, так, будто я позвал, и вижу лицо, прекрасное лицо… Всего секунда, Тезан меня не узнает, даже не видит, не замечает. — Ты почему его не увел и не запер? — Дан мчится на всех парах, собран и серьезен. — Подумал, что таким образом могу помучить еще немного. Дан задумывается и затем бросает взгляд вниз, на Тезана, и после скалится: — Это подумал ты хорошо, — усмешка, и обращение ко мне: — Хочешь побыть к нему еще ближе? На лифте вниз, глубоко вниз и после по очень низкому и узкому неотшлифованному тоннелю куда-то в темноту. То и дело царапаю кожу о стены и пол, чувствую пробивающуюся кровь. Дан и Минн гораздо аккуратнее. Небольшая плита отходит в сторону, часто-часто моргаю, привыкая к яркости, и вижу то самое помещение пыток. Похоже, нахожусь прямо в стене где-то над камином. И там, с другой стороны стены, рядом с этим чертовым камином Дельта, а Тезан сидит в его кресле, словно в собственном, другие особи тоже тут. — Это расцвет, — в доказательство Дельта разводит руки, как цветок лепестки. — Империя на пике возможностей, нет ничего, что нельзя достать и получить. Успех. Тезан, кажется, не разделяет радости, наклоняет голову и едва улыбается: — Да? Тогда скажи, за последнее время выяснил ли ты этими своими методами что-нибудь помимо информации о том, что пленных можно есть? Дельта заливается визгливым смехом, а затем делает притворное усилие, чтобы остановиться и пояснить: — Нам есть что предложить Юному Баха, — палец в воздух — «внимание» — и щелчок: — Вот оно. Настолько выносливы! Если их выложить на полу плечом к плечу и макушками к пяткам, то можно по ним катать плиты. — И зачем нам катать плиты?.. В поле зрения медленно появляются четыре особи, спина к спине, проткнутые железными прутьями, соединены и, кажется, еще живы. — Только задумайтесь, господин, — с бодростью, с энтузиазмом Дельта объясняет идею: — Насколько велик правитель, если в его честь построен дворец из тел? Вживую нанизаны на стволы и с еще открытыми глазами прокладываются между этажей. Тезан поднимается и обходит четверых мучеников медленно, внимательно осматривая изможденные тела. Не меньше двадцати «стволов» в каждом, и еще дышат, грудные клетки вздымаются. — Сады, библиотеки и тюрьмы, что только не построено в честь великих, — не унимается Дельта, стараясь зарядить энергией безумства, — взять хотя бы вашего предка Ирода Великого, и… — Где-то в этих телах находится лекарство от смерти, или панацея для вечной жизни, а ты тратишь время на такое, — холодно обрывает Тезан. — Кажется, ты не можешь понять, что мне нужно. Я не хочу, чтобы меня вспоминали в страхе и величии, я хочу, чтобы не было необходимости в этом. У Дельты нет ничего, чтобы ответить, затих, а Тезан еще раз обходит вокруг тел, и затем хватает один из «стволов» и дергает на себя. Особь издает чудовищный, короткий вскрик, по прошествии которого Тезан шепчет: — Бессмысленно. И я согласен. Вот он, близко-близко, и никакой возможности дотянуться, дотронуться, докричаться. Дать понять, что я здесь, рядом, невозможно, все невозможно, и это делает происходящее бессмысленным. Смотрю на него, не моргая, пристально, затаив дыхание, и мир вокруг теряется. Есть только Я и Он, и кляп во рту, как и стена между нами, — лишь пыль. Я и Он… тень скрывает часть его идеального лица, подчеркивает силуэт стройного тела. Тезан замирает на мгновение и поворачивается к камину, словно если и не видит, то чувствует. Тезан… шепчу, и выходит беззвучно, и это тоже бессмысленно. Делает несколько шагов ближе, в руке зажата металлическая длинная игла, направленная прямо через стену мне в сердце. Сейчас просто проткнет и обнаружит, или уже обнаружил, Тезан ощущает мое присутствие так же, как я его, ведь снова засасывает в черную дыру, снова поглощение. Не может быть ошибкой — он чувствует меня. — Господин, — последним слышу обращение обеспокоенного Дельта, и руки уже оттаскивают меня обратно, тянут, заставляют отдалиться и тащат, тащат… и больше никакого шанса. — Это было очень близко, да? — усмехается Дан и смахивает пот со лба, не замечая стекающих каплей по вискам. — Наверное, можно вернуть его в камеру? — предполагает Минн, — господин Тезан закончил визит? — предполагает он. — Да, наверное, — упирает руки в бока и задумывается. Это и есть Рок... или просто судьба? Быстрый топот десятка ног настигает потопом, наверх поднимаются, торопясь, не желая оставаться, и зря меня выволокли в приемный зал с парадными дверями. Тянут к мощным столбам у стен за волосы, не собираясь терять ни секунды, пытаясь скрыть меня с глаз за одной из колонн. И скрывают, держат в четыре руки, так сильно, что едва не убивают, душа и переламывая конечности, двигаться совершенно не могу, но стараюсь бороться. Может, дыхание, может, копошение, или совокупность, прокатывающаяся эхом в зале, но шаги затихают, а затем приближаются. Спиной прижимаюсь к колонне, не давая снова себя унести прочь. — Ах, Дан, что ты тут делаешь? — как ни в чем не бывало интересуется Дельта, и лапы Даны исчезают, ему приходится выйти к ним. — Я пребывал в ожидании отец, в ожидании вас, господин Тезан, — учтиво произносит и замолкает. Тезан ничего не отвечает, и слышу шаги, всего несколько шагов дают понять, что их обладатель удаляется, и удаляется именно он. Свита еще не последовала, только он уходит, только он собирается покинуть поместье, и для меня это финал. «Сделайте благородное дело, умрите, но не возвращайтесь», - напутствовал тогда Эрасмос, но умирать не желаю, а не умереть получится — только вернувшись. Вырываю руку, пользуясь растерянностью, окоченелостью Минна, и ставлю ладонь на пол, а после срываю дурацкий кляп. За те дни, что провел здесь, казалось, что потерял голос, что если что-то и выйдет, то писк или хрип, но грязный воздух распирает легкие, и кричу как никогда: — Теза…Тезан! Молчание и тишина. Руки Минна слабеют, больше не удерживают, и я выбираюсь, поднимаюсь, не видя ничего бегу туда, где чувствую его. Все смотрят, они все смотрят с недоумением, как я еле бегу к Тезану, что так и не обернулся. Просто остановился, напрягся, но не обернулся, осталось совсем чуть-чуть, и тут он поворачивается, и его темный, истинно мрачный взгляд вгоняет меня в страх, пот и сомнение. — Тезан, пожалуйста, — падаю в ноги, закрываю глаза и практически реву, шепча, умоляя, — пожалуйста, я больше никогда от тебя не сбегу. Произойти может всякое, любые слова могут прозвучать. Примет или нет, смолчит, развернется, уйдет, или обнимет, а, быть может, сделает вид, что не узнает. Как после произошедшего меня узнать? Ответь… ответь же… скажи что угодно… — Я больше никогда тебе не поверю, — неимоверно жгучий удар приходится на щеку, в моих силах только зажмуриться и прижаться плотнее, избегая ударов, возможно, последующих далее.