Острое чёрное

— Каин, — собственное имя режется лезвием по ушам и повторно: — Каин. Вздрагиваю, еле открываю глаза и ничего не разбираю в кружащейся полутьме. Где я? — Каин, — и больше не режет, потому что зовет не Тезан. — Очнулся? Он мельком смотрит на меня, удостоверяясь в правоте, и усмехается, уже глядя вдаль сквозь стекло перед ним. — Выпей то, что по левую руку, станет легче, — советует незнакомец, и я кое-как концентрирую взгляд на предмете, находящемся совсем рядом и в тоже время так далеко, ведь сил нет и руку вытянуть. Просто вытянуть руку. — Серьезно, лучше выпей. Я понимаю. Чуть привстаю с лежанки и слышу скрежет зубов, отдается болью в висках, смешиваясь с еще большей болью в спине. Боль в боках. Ребра. Плечи. Грудная клетка и горло. Тело — одна сплошная нажатая с силой кнопка. Рука в локте прогибается, пальцы дрожат, двигаюсь медленно и все же хватаю кружку, и пью заторможено, по капле, умудряясь даже так проливать. Теплое, сладкое, дарящее легкость, смотреть на мир становится проще, только мира нет, ничего не видно, потому что я в маленьком напланетном корабле, и куда же мы несемся? — Где Тезан? Парень не отвечает, а это именно парень лет двадцати пяти, может меньше. Возможно, я где-то его видел, но точно никогда с ним не говорил. До этого момента. — Куда мы летим? — без ответа остается. — Кто вы? — и это тоже. — Где Тезан? — начинаю сначала, хочу поставить опустошенную кружку обратно, но та выпадает и не разбивается. Хоть не разбивается. — Я не знаю, где он, — пожимает плечами, — но, поверь, это к лучшему, к лучшему, что он сейчас не с тобой. Силы явно прибавляются, могу нормально сесть и даже опустить стопы на пол, может через несколько минут и кружку подниму. Кладу руку на колено и впервые после возвращения сознания обращаю внимание на то, как одет — ничего грязного, дурно пахнущего и с дырами, ничего из того, в чем был до этого, не осталось. Теперь мягкие светло-коричневые свободные штаны и безумно приятная кофта, задирая край которой, ужасаюсь. Онемев, ужасаюсь, и слезы застилают глаза, не желая видеть синяки и кровоподтеки. Где я это приобрел? Когда Дан и Минн таскали по этажам? Или после? — Тезан избил меня? Конечная точка — это удар по щеке, после лишь темнота, полный провал, бездна. Что было дальше? — Не знаю, — опять пожимает плечами, — избил или нет. Он мог, или он не мог, — затем парень поворачивается, полностью доверяя автопилоту и забывая про панель. — А какая разница, Каин? Что ты сможешь сделать с ответом? Если избил, ты сможешь уйти? Если не избил, сможешь полюбить? И застывает, внимательно смотря, будто в самом деле ожидает, что я найду ответ. — Мне жаль тебя, правда, — кресло под ним передвигается ближе ко мне по его немому приказу. — Ты очень много натворил, и все во вред. — Что же будет дальше? Округленный подбородок, большие далеко посаженные глаза. Интересное лицо, необыкновенно доброе для тодотейца, для Сах. — Как я могу знать? — усмехается, без враждебности, — теперь я спрошу, хорошо? — и спрашивает, после моего кивка: — Зачем? Зачем ты так настырно сопротивлялся ему? — Мне нужен я, — прозвучало глупо и честно, пытаюсь объяснить: — Мое тело, мой ум, сознание, я не хочу себя ни с кем делить, а Тезан даже не делит. Он забирает, Тезан поглощает меня. — Ну что ж, теперь у тебя есть ты, — смеется и разводит руками. — Все остальное ты потерял. Отодвигается обратно и заговаривает, уже не смотря в мою сторону: — Знаешь, раньше ты мог управлять стихией, по крайней мере, направлять ураган, оставаясь не задетым. Сейчас твое положение хуже прежнего, и еще хуже уже стать, вероятно, не сможет. Надо было вовремя ценить. Еще какое-то время мы летим в тишине, я утопаю в горестных мыслях, забывая про странного тодотейца, кажется, действительно искренне жалеющего меня. Предостерегшего. А где же Тезан? Он с Дельта? Он с Вельзевулом? О чем он думает? Что приготовил для меня? Что бы ни ожидало впереди, уже не напугает; в Сиин, в том подвале, в камере я оставил часть себя. Ту часть, что все время боялась. — А ты знаешь историю о Каине? — заговаривает снова, когда снижение корабля становится ощутимо. — Про Каина предателя? — Да, я знаю историю о Каине, который оставил собственную планету, трусливо сбежав, — этими словами хлестаю себя, словно плетью, для пущей боли и унижения. Прочувствую сполна. — Нет, я не про этого, но ладно… Мы выходим, сразу начинается спуск по лестнице, охваченной кустами и лианами и поросшей мхом. Останавливаемся у черных, плетеных ворот, ну разве это не врата во Тьму? Врата срослись, как срастаются корни деревьев с почвой, с белыми, невероятно высокими стенами, и ничего за этим ограждением не видно. Поднимаю голову, а там лишь яркий свет и уходящие в этот свет стены. — Назовите себя, — голос пробирает до мурашек, и кажется, мой сопровождающий тоже съеживается от него. — Веда. Веда… друг Тезана, близкий друг, в той злополучной подслушанной беседе Веда был кем-то вроде гласа разума. Несколько секунд ничего не происходит, врата словно раздумывают, принимают решение впускать ли в свой конец Света. — Прошу, — и расплетается, плетеный массив ворот просто расплетаются меж собой, образуя проход, внутри которого легко можно выколоть глаз. И я желаю выколоть оба… Наследный Дом был местом истинного заточения, по-настоящему головокружительным и одурманивающим. А тут впереди площадка с ровной травой, дальше лестница, уводящая вниз, и уже там вижу другую дверь. Она кажется небольшой в сравнении с массивностью дома цвета неба в дыму. Когда накроет туман, этот дом просто не найти, даже если стоишь на расстоянии вытянутой руки. Догадываюсь, в тумане дом растворится. Так… дайте мне туман. — Болотный Дом, да? — не то чтобы спрашиваю, уже знаю, понимаю по витающему холоду, по нелюдимости. Внутри все еще хуже, еще холоднее, темнее, мрачнее. Наследный дом был мягким и теплым, сладким и тянущимся как мед, здесь же ничего похожего. Ничего не говорит о том же самом владельце. — Зачем Тезану вообще это место? — Раньше здесь было по-другому, — Веда несколько мечтательно улыбается, как можно улыбаться только приятному прошлому. — Совсем иначе и совсем раньше. Совсем раньше? Это же сколько веков назад? — Тут несколько уровней подвалов, но самый нижний и не подвал по правде, поэтому советую не спускаться, — и после говорит для себя, кажется, — хотя ты и не спустишься. — А что там? — Там… подземное озеро и вроде как там… там… — теряется, проводит рукой по волосам, пытаясь подобрать слова получше, — не знаю, и тебе лучше не знать, не интересуйся. Это все, что Веда может сказать, или нет… — Слышал про тысячу колючих замков, чтобы добраться до которых, надо руки в кровь содрать? Наверное все правда так. Не понимаю, о чем он, что значит сказанное? Но осознаю, что остаюсь совершенно один, и это не так страшно. Намного страшнее, что Тезан придет, и я по-прежнему не знаю его ответ. * * * Второй этаж пуст и не имеет никаких комнат, так же и третий; и лишь на четвертом, где потолок настолько высок, что наверняка дырявит небо, есть подобие обветшалой темной мебели, пахнущей застарелыми древесными маслами. Большие диваны, широкие полки во все стены, странные шкафы, маленькие столики с настольными старыми лампами, некоторые то горят, то гаснут. Тьма, сколько веков назад тут было хорошо? И было ли вообще когда-нибудь? Может, Веда пошутил? Кухня обнаруживается на первом этаже, там и оседаю, возле холодильной камеры. В рот тянется все, кроме неприготовленного мяса, а именно: овощи, фрукты, сладкие напитки, в общем, то, что хранилось возможно не один год. Не притрагиваюсь только к алкоголю, снова тупым быть не хочется. А потом еда выпадает из меня, как из прорванной трубы, рвотным потоком, только и успеваю добежать до ванной комнаты и согнуться. Снова ощущаю пустоту внутри, и все же надеюсь, хоть что-то задержалось в заморенном желудке, совсем отвык от нормальной еды. Конечно же я спускаюсь вниз. Лестница становится все уже, стесняется стенами, когда дохожу до самого нижнего уровня. Просто площадка, стена и дверь практически во всю эту стену, только не сразу осознаю, что это дверь. Она настолько забитая, заклеенная, увешанная сотней всевозможных замков, от пола до потолка усеяна так, что саму дверь и не видно за всем этим. У некоторых есть личинки для ключей, другие будто намертво прибиты без возможности открытия, и с каждый шагом ближе из всего этого дикого великолепия произрастают еще более дикие шипы. Словно от розы, тонкие и длинные, становящиеся длиннее, реагируя на малейшее мое приближение. Слышал, про тысячу колючих замков, чтобы добраться до которых, надо руки в кровь содрать? Наверное все правда так. Да, взаправду так. Только зачем запирать дверь так яростно? Если за ней лишь озеро? В помещении не остаюсь надолго, я и так достаточно натворил, чтобы продолжать. Возвращаюсь, усаживаюсь в угол, скрещивая руки и ноги, как сидел в камере, и склоняю голову, чтобы сосредоточиться, все обдумать. Но времени больше нет — слышу посадку корабля так, словно происходит не то чтобы передо мной, а в самой моей голове. Совсем немного времени, прежде чем входная дверь открывается и тотчас захлопывается им. Тезан не идет ко мне, ничего не говорит, сначала чуть приподнимает голову, смотрит точно сквозь меня и затем наконец начинает движение. Сердце стучит бешено. — Тезан, — все что могу сказать, не очень-то умно. Садится передо мной и смотрит внимательно, колюче, по-настоящему остро и пронизывающе. Никакие шипы от роз не сравнятся с этой колкостью. Что ты хочешь от меня, Тезан? — Ты выглядишь ужасно, — усмехается, наклоняет голову вправо, — ужа-а-асно, — тянет словно задумчиво и отводит взгляд, чтобы сразу же вернуть, — может ты уже испитый до дна сосуд, Каин? Такое чувство, будто вопрос и ответ на него будет стоить мне жизни. Вдруг это решается прямо сейчас? А я не готов. Никогда не был готов по-настоящему умереть, нет. Многое надо ему сказать, рассказать, открыться полностью и будь что будет, даже смерть приму. Не могу не принять. — Почему ты не помылся? — протягивает ко мне руку и в самый последний момент передумывает. Замирает, зависает рука в воздухе, и пальцы так и не касаются меня. — Ты представляешь, я брезгую, — и смеется, громко, звучно, с эхом разносящейся горечью и насмешкой. Тезан поднимается и уходит, еле слышно говоря: — Помойся, Каин, иди. — Тезан, я хочу сказать, пожалуйста, послушай… — тоже встаю, поддергиваемый инстинктом, делаю несколько шагов за ним и останавливаюсь, когда он оборачивается, холодно произнося: — Иди, Каин, потому что я готов убить тебя, — и в подтверждении замечаю, как из его запястья вырастает, вытягивается меч. Тезан прикрывает глаза, глубоко вдыхает, выдыхает. — Я не могу вспомнить, почему держу тебя. Изменился. Тезан изменился намного больше, чем за то же время я. Набираю воду из шести кранов, стоящих полукругом, и мерзну в кипятке. Тело дрожит, проваривается, и я опускаюсь все ниже и ниже, подсознательно желая утонуть. Я не могу вспомнить, почему держу тебя. Промываю волосы шампунем, омываюсь приятной жидкостью, тру мочалкой и окунаюсь, ощущая будоражащее пощипывание везде и всюду. Так мне и надо. Теперь тело только мое, такое ненужное никому, тощее, покалеченное, отвратительное тело. — После смерти следует перерождение, — Тезан близко, кладет руку на бортик ванной и становится еще ближе. — Если я убью тебя, ты появишься вновь. Я буду жить тысячи лет, я могу ждать, пока ты вырастешь. — Это чушь, — и добавляю, поясняя: — ты не будешь жить тысячу лет. Он смеется вновь, и это делает каждый мой последующий вдох легче. Тезан не то чтобы зол, скорее разочарован. — Что от тебя осталось, Каин? Кожа, кости, недостаточное количество крови. Ты этого хотел? Убегая от меня, что в первый, что во второй раз ты стремился к этому? Быть жалким? Быть ничтожеством? Подопытным? Не иметь ничего, по-твоему, это свобода? Говорит так, словно не он сделал для меня невозможным заиметь хоть что-то, кроме воздуха. И даже его ограничил камерой. — Что сталось со мной, Каин? Об этом ты не думал, верно? — опять смех, пугающий, ядовитый, — уж не об этом ты размышлял, убегая, тебе было плевать, всегда плевать на меня. Так жесток со мной, — едва заметная улыбка, и продолжение: — Я, по-твоему, души не имею, или ты просто не ведаешь жалости? Тебе наплевать… На всех. На все. Ты же бесчувственнее, бессердечнее, безжалостнее, чем я. Ты совсем не ведаешь сожаления, да, Каин? Он же это не серьезно, я чувствую. Насмешка, кривое издевательство, будто без шуток. — Ведаю. И жалость, и сожаление. Но жалость к тебе никак не применима, это правда. Ты счастливее всех во Вселенной, это так, — замолкаю и приступаю к главному, с чего должен был и начать, еще в поместье Дельта. — Я сожалею. Сожаление выгрызает плоть изнутри. Сожаление, Тезан… Вернув прошлое, я бы снова ушел, но я бы и вернулся. В одну ночь под мостом, и раньше… я хотел, я… я не признавался себе, но желал вернуться. Намеревался… — Ложь. — Я слаб, — поднимаю голову, смотрю в потолок и признаю еще и еще: — я слаб, слаб, и от этого не честен с собой, но я хотел вернуться. — Ложь. — Когда я был у Дельта, когда был там, в той тюрьме я часто грезил о тебе, — проглатываю тяжелый ком в горле, — о том, как хочу вернуть, все изменить, исправить. Что нужен шанс, последний. Сделать так, чтобы нам было хорошо. — Ложь. — Чтобы нам было хорошо вдвоем, — совсем немного приближаюсь к нему, — вместе. — Ложь! Это ложь! — отходит, отворачивается. — Ты не хотел, ты не намеревался, не собирался. — Это не ложь! — Я больше тебе не верю, Каин, я же сказал, — и после этого наконец поворачивается ко мне снова, но уже не приближается. — Ни единому слову. — Пойми меня. Я слышал тот разговор, когда ты говорил вещи плохие, мерзкие, когда ты смеялся, высмеивал меня. Когда ты признавался, что ничего не стоит похоронить меня, когда уничтожал собственное данное обещание отпустить, когда признался… — запинаюсь, так много мыслей, так много всего между нами. — Я все слышал. Ты из нас — лжец. Смеется, холодно и издевательски, для него все это не открытия, не откровения. Он издевается надо мной. — После всего этого… Даже после этого я хотел вернуться! — напираю на бортик в избытке эмоций и сразу же утихомириваюсь. — Только я тебя не люблю, что мне делать, Тезан? — Но ты любишь, — говорит так просто, словно уже факт. — Ты любишь меня, и для тебя это страшно настолько, что ты не желаешь этого видеть. Ты не хотел возвращаться, потому что ты убегаешь не от меня, а от чувства. Каково бежать от себя? Бессмысленно и безнадежно, да? Потому что от себя не убежишь. Еще тогда, еще столько лет назад, твоя первая попытка… — колкий смешок, — настолько печальная попытка удрать от зарождающейся безумной любви к тому, кто может сделать с тобой абсолютно все. Нет ничего хуже для раба, чем любить господина. — Это не так. Ложь, — мотаю головой, вот бы не слышать его. — Ты любишь меня, — и улыбается так, словно я подтвердил, — и ты наверное единственный на свете, кто видит, насколько я плох, но ты даже не подозреваешь, что на самом деле я еще хуже, — самодовольство, ухмылка, высокомерия набирается целая ванна, размером с ту, в которой мокну. — Я тварь, Каин. Ты правильно делаешь, что боишься, но ты уже полюбил. — Нет, ложь. — Если бы мы поменялись местами, — очередной смех, ему весело, — если бы ты был принцем, а я никем, ты бы не скрывал, а наоборот раскрыл всю силу чувств ко мне. Тогда сидеть мне на привязи у твоей кровати. Но тебе так не сделать, так что бояться действительно стоит. Очень тяжело любить, не имея и сотой доли власти. Не волнуйся, я понимаю это, и это смягчает твой приговор. — У меня есть приговор? Это твой ответ? — Ответ? Ты все же мой враг, Каин, ты делаешь мне больно, ты враг, — медленно опускает взгляд, оставляя между нами еще одну тайну, будто их и без того мало. — Скажи мне, что делают с врагом, которого не убивают? Что делают с влюбленным врагом, не желающим осознавать свое поражение? В том то и дело, что я не знаю, в том то и дело.