Острое чёрное

— … достаточно, — кивает Дельта, а потом передумывает и взмахивает рукой, — хотя нет, подвесь выше. Особь с клепками слушается, собственный крик заполняет уши, и больше не касаюсь пола даже кончиками больших пальцев. Больно. — Кричи сильнее, — Дан наклоняется ко мне, теряюсь в его глазах, полных безумного наслаждения от наблюдаемого и раздираемых удовольствием от видимого, — сильнее, давай, — и после хватает меня за волосы, тянет вниз, запрокидывая мне голову рывком, и я кричу во всю глотку, кричу и просыпаюсь. Огромная площадь, и я здесь один, на втором этаже, совершенно один. Тело мокрое от пота и страха, сердце норовит вырваться, и я все еще вижу голубые глаза сумасшедшего Дана. Кажется, вот-вот войдет мучающий в маске с клепками, схватит и потащит на самое дно жизни, другие сидящие по камерам снова будут молиться за меня, за мою смерть, как свободу. Я за них так и не помолился. Сначала ванная, затем завтрак. Все еще болезненно худ, все еще много синяков на теле, и кожа сухая, шелушащаяся, наверное поэтому Тезан ко мне не притрагивается. Если бы можно было, я бы себя не трогал тоже. Сколько дней уже прошло с того памятного вечера с нижними-дамасками и мерзким истинным окружением Тезана? Шесть? Семь? И все их я провел в заточении здесь, в этом доме, в пустоте и мраке, наедине с собой, несколько раз спускался в самый низ, туда, где дверь с тысячей замков, что не открыть, и неизменно вырастают шипы, которые все длиннее и острее с каждым шагом. Еще чаще я гулял. Дверь дома выпускает, и можно побродить по траве босиком, пока стопы не заледенеют от холода почвы, можно потрогать листья деревьев, кустов, увидеть пару-другую распускающихся бутонов. Несколько кругов вокруг дома, подняться по лестнице и застыть у плетеных ворот, не поддающихся открытию. А еще эти ворота пугают зловещим дыханием, неким дурным предназначением... Откуда они взялись? Как? Может, Болотный дом скрывают от мира? Или мир скрывают от этого болота?.. Тону в собственных сумбурных мыслях и через раз вздрагиваю, когда в реальность врываются остатки ночного кошмара. Омлета съедаю половину, но запиваю целым стаканом молока — на самом деле это успех, полноценный прием пищи! Спасибо мертвому Дельта, и все еще живому Дану, и всем остальным, кто научил меня ценить способность питаться. Тьма, останься я на Ювенте, такого со мной никогда бы не произошло. — Нам нужно уходить, — Тезан находит меня на кухне, на нем обычные джинсовые штаны, кожаные сапоги по щиколотку, чтобы топтать грязь, и простая рубашка, рукава которой закатаны, начинаю гадать, где же он побывал, пока я спал. — Зачем? Что-то произошло? — делаю вид, что омлет еще представляет какой-то интерес, ковыряюсь вилкой, ворочаю. — На Империю напали, и мы все подлежим уничтожению? Тогда оставь, я не побегу, знаю, насколько это чревато. — Какие у тебя сказки складываются в голове, — усмехается, подходит ближе, не думая поторапливать. — Фантазер. Фантазер. Вот так просто, фантазер. А то, что от сказок в голове ешь с трудом и спишь в страхе, это пустяки, это просто фантазер. Но ведь все из-за него, и за ним я снова иду. Поднимаюсь по лестнице, впервые за столько дней покидаю Болотный дом и понятия не имею, зачем. Иду за ним, стараясь доверять, и ни о чем не спрашиваю, а плетеные ворота разрываются, и взгляду предстает межпланетный корабль на самой вершине очередной лестницы. Он несколько больше размером, чем привычные уже напланетные кораблики, и намного меньше злополучного «Грача». Этакая тень «Ликия». — Мы улетаем? — спрашиваю наконец, и Тезан поднимает руку, приглашая подняться на корабль. — Я беру тебя, потому что не могу оставить. — Неужели это единственная причина? — преодолеваю несколько ступенек и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него. — Нет, но самая весомая, — и сейчас он честен. Подъем приводит сразу в управляющую каюту, впрочем, так обычно и устроены компактные суда. Либо управляющая, либо багажный отсек. Здесь удобные кресла возле панели и, могу поспорить, еще более удобный, мягко обитый воздушный диван, протяженностью по всем сторонам салона. В центре небольшой стол, и выходная дверь втиснута в промежуток между подушками дивана. И люк в полу. Надеялся и не надеялся, что мы будем с Тезаном лишь вдвоем. Это бы сблизило, помогло, ведь когда некуда уйди, приходится разбираться с проблемами, но другая сторона медали — ничего хорошего. Нам сложно рядом существовать, когда никого нет, когда никто не может рассудить, увидеть, стать зеркалом. И нам незачем сближаться. Он слишком плохой, я слишком слабый. Пожалуй, хуже нас только эти двое присутствующих, не знаю зачем, но они, кажется, летят с нами. Ним ухмыляется, сидя на одном из кресел у панели, указательный палец уперт в висок, как выстрел, и может это намек. И Дан, недавно потерявший отца и собирающийся лететь с его убийцей. По крайней мере, Дан не выглядит и вполовину таким довольным, как Ним, можно даже сказать, он угрюм, опечален, но уж точно не сильнее меня. Разве ты не хочешь есть? А умереть хочешь, да? — больше этого не проронит, как и не заикнется об обещании покормить меня, я знаю, уверен. И все же помню, до самой смерти буду помнить, вспоминать, что Дан любит ходить вокруг жертвы и резать. И любит отца. Теперь только сможет любить воскрешать в памяти покойного Дельта. Но не этого я хотел. — Нижние не могут делать того, что делаешь ты, — заговаривает Ним, не убирая ухмылки. — Я о нашем турне. — Турне куда? — Если Тэ не сказал тебе, тем более не скажу и я, — он дьявольски доволен собой. — Не боишься, Каин, лететь с друзьями? Возможно в последний момент недоброе слово заменилось ироничным «друзьями», потому что поднялся Тезан, а может, так и планировалось. — Если боишься, то я тебе не завидую и ничем не помогу, — издевательский смех, и я уже догадываюсь, насколько тяжело дастся путешествие. — Нет, не боюсь, я оставил страх в камере работорговца. — Да? — смех только громче, с весельем. — А Тэ говорит, ты кричишь по ночам. Значит, Тезан не только осведомлен, но еще и другим говорит об этом. Замечательно. — Я не сказал, что сам оставил камеру. Ним усмехается, на секунду опускает взгляд и после обращается уже к Тезану, стоящему у панели и приводящему корабль в летную готовность. — Ты нанес ему моральную травму, Тэ. Вижу в нечетком отражении стекла, как Тезан улыбается, и произносит лишь фразу: — Наверное, есть какой-то смысл калечить друг друга… Прокручиваю сказанное, не осознавая зачем, и только после мысленного пережевывания пластом на сознание ложится смысл и покрывает все на свете. Понимание приходит неожиданно, громоздко, хоть плачь и на пол падай, и я падаю. Наверное, все дело в слабости, все еще не восстановился, поэтому потрясение ноги подкашивает, оседаю на пол в секунду и закрываю лицо руками, стараясь сдержаться от слез и истерики. Это ведь долгожданный ответ. «Скажи мне, что делают с врагом, которого не убивают? Что делают с влюбленным врагом, не желающим осознавать свое поражение?» С ним борются до самой мучительно истощенной смерти. — Каин? — рука Тезана ложится на спину, словно в утешение, но он не обнимает. — Что с тобой? — Упал без сил, — констатирует Ним, и слышу будоражащий голос Дана: — Может, надо взять с собой доктора. Тезан на руках уносит меня из управляющей, шагает по узкому коридору, открывается дверь, и я оказываюсь на мягкой постели. Тезан нависает надо мной, касается моего лба и, ничего не говоря, покидает комнату. Несколько минут, тяжелых, бездумных, и погрязаю в ощущении взлета, и судя по длительности ощущения и тряске, покидаем мы не только Болотный дом, а Сах. Глупо улыбаюсь, понимая, что одно из моих заветных желаний только что исполнилось.                      Тезан возвращается после взлета, садится на край постели и наверное выжидает, что я сам заговорю. А мне хочется то ли обнять его крепко, то ли провалиться прочь. Когда-то он сам себя загнал в ловушку чувств, теперь же загнал и меня. А ведь страсти мне противопоказаны еще со времен Ленара. — Что произошло? — догадывается, что я не открою рот, хотя бы потому, что не знаю, с чего начать. — Я разгадал твой ответ, понял, что делают с врагом, которого не убивают. Никакой реакции, незыблемое спокойствие, равнодушное лицо. И меня самого терзает его демонами, терзает за него, потому что больно от того, что ему не больно от этого знания. Как Тезан может выдерживать подобные мысли, эту расчетливость, как он может быть насколько спокоен в происходящем? — Этот исход… Это значит, что кто-то умрет из нас, только так мы расстанемся. И он не опровергает, не качает головой, не шепчет, что я не прав, и не выдвигает другое решение. Он спокоен, и он согласен, согласен уже давно, и, более того, сам так решил. И он знает, что умру я, слабый я. Сильные живут и воют, льют крокодиловы слезы. — Ты депрессивный, — говорит хоть что-то. — Это твоя вина, — переворачиваюсь на бок, кладу ладонь под щеку. — Каин, — чуть подается вперед и произносит так вкрадчиво, будто зачитывает: — Это исход, да, но лишь один из возможных. Все может сложиться иначе, и насколько иначе, зависит от тебя. — От меня? От меня ничего не зависит, — не сдерживаю грустной улыбки. — Я слаб, я никто. — Увидь же что-то, кого-то, кроме себя, — все еще вкрадчиво, будто разговаривает с ребенком, но я не могу истолковать значение, спрашиваю напрямую: — Что? Что мне сделать, Тезан? Что ты хочешь от меня? — Я хочу всего тебя. Расстояние между нами не меняется, но Тезан словно приблизился, катастрофически близко и резко. — Я не могу этого дать. — Ты можешь, — опровергает и леденит мою кровь: — а если нет, то умри. — Как ты можешь так говорить, если любишь меня? Он мог бы сказать нечто нежное, романтичное, глупое, но Тезан отводит взгляд в сторону и уходит от ответа. — Веда сказал, подтвердил мои догадки, что ты боишься меня, боишься, что я тебя поглочу, — усмехается, возвращает внимание ко мне, — Каин, я все равно тебя сожру, — протягивает руку, касается локтя, который хоть и скрыт тканью ювенты, воспринимает прикосновение без помех. — Это и есть любовь. Не доводилось раньше слышать слов страшнее. Сердце пропускает несколько ударов, глаза заполняются слезами от бессилия, я никогда ничего не докажу этому мальчишке. Он все решил, в отличие от меня, он во всем уверен. — Знаешь, когда я был в заточении, ты виделся мне спасением. Я почти боготворил тебя, вспоминая о той безопасности, окружающей меня, — сажусь на кровати, обнимаю руками колени, прижимая их к груди. — Невероятно, но после это представление не рассыпалось. Ты так жесток ко мне, ко всему, и я так тебя боюсь, но все еще чувствую в тебе защиту. Странно, да? — Чувство тебя не обманывает, просто сдайся себе наконец. «… тем самым сдайся и мне», — не договаривает, но и так смысл очевиден. Кажется, я начинаю разгадывать тайну устройства его мозговой деятельности. Садистской, крушащей направленности. Тезан хочет либо все, либо ничего, и наши сегодняшние отношения не устраивают его даже больше, чем меня. Раздражает неопределенностью, и за всей этой его сдержанностью бушует пламя, дикая Тезанова тварь, которая правда существует. — Я сейчас уйду, чтобы вернуться, — поднимается, — хочу, чтобы ты поел при мне, хочу удостовериться, что ты выздоравливаешь. Салат щедро полит соусом, шоколадно-сливочный десерт, ароматный белый чай, и, конечно же, главное блюдо: жареная рыба в разрезанных апельсинах. Принесенное в несколько раз превышает мои возможности, но я ласково улыбаюсь, и получаю еще более нежную улыбку в ответ. Не обманываюсь показной доброте больше, Тезан лишь идет к цели любыми средствами. Независимо от выбранного пути, цель не меняется. — Поешь, иначе ты лопнешь, как мыльный пузырь. Смеемся, понимая отсылку к тем детским словам Тезана, что он вывел когда-то на листе: «Мне кажется, если я протяну к нему руку, он превратится в мыльные пузыри». Смеемся так, будто это воспоминание хорошее, хотя по сравнению с другими, оно безусловно лучше, приятнее. Он сам накалывает пищу на вилку для меня и протягивает, я, в свою очередь, покорно ем так. Атмосфера немного душная, необычная, но я принимаю и ее и этого Тезана. Наконец демонстрирует себя сердечным по отношению ко мне. Почти не замечаю вкуса и неотрывно заглядываю в его темные, внимательные глаза. Его наблюдательность щекочет нервы. Мне надо разгадать его, как он разгадал меня, надо, пока еще есть время.                      Десять кают на два этажа, багажный отсек размером с подвал дома и верхняя застекленная палуба, выполняющая роль комнаты отдыха экипажа и места принятия пищи под бескрайним куполом космоса. Корабль роскошен, поначалу я недооценил масштаб излишества и изящества, но после непродолжительной прогулки-ознакомления пришел к нужному выводу. Да, понятия не имею, куда лечу, на какой срок и зачем, но на чем лечу, уже разобрался, почти: — Какое название у корабля? Чей он? — сажусь в кресло рядом с Тезаном, устремляю взгляд в бесконечность за стеклом. — Это «Птица», пока моя, — нажимает на несколько кнопок, а затем разворачивается ко мне, словно давая согласие на расспросы. — И куда же мы летим на «Птице»? — Ты сам увидишь, — закусывает нижнюю губу, придвигается ближе, и теперь наши колени соприкасаются. — Зачем знать заранее? Логично, все равно ничего не изменю. Дан, сидящий на диване, поднимается, уходит без всяких слов, оставляя нас с Тезаном вдвоем. Где Ним бродит — неизвестно, главное, что не здесь. — Я понимаю, почему с нами Ним, но почему ты взял… взял… — какие-то трудности с произнесением его имени, — Дана? — Потому что он нужен мне. — Тезан пожимает плечами, и говорит как само собой разумеющееся: — После смерти Дельта его дело перешло сыну. И это логично. — Я знаю это «дело», прочувствовал на своей коже, — холод крадется по позвоночнику, — и ты знаешь, и тебя устраивает. — Кто-то должен заниматься и такими вещами, не вижу ничего плохого. — Да, и ты должен заниматься вещами почти такими же, — лишь озвучиваю факт, и Тезан качает головой: — Каин, зачем? — Просто надеюсь, присутствие Дана не для меня, — перед глазами встает смерть Дельта, на этот миг пробирает ненависть к Тезану, но тот не чувствует. Более того, он хлопает себя по колену, отдавая немой приказ устроиться на нем. И раз приказ, то обязан исполнить. Пересаживаюсь, но не обнимаю, не прижимаюсь, и надеюсь, не доставляю Тезану неудобств. — Каин, я открою тебе два секрета, — голос его становится тише, и невольно я наклоняю голову и навостряю уши. — Ты можешь разбираться со своими врагами сам. Молчу в ожидании продолжения, но его нет. «Ты можешь разбираться со своими врагами сам...» — А второй секрет? — Мы скоро совершим посадку, — эта информация, как и предыдущая, зарождает только большую тревогу, — первую посадку. Взгляд за стекло, и там планета. Коричневая, словно выжженная, и такая маленькая, неумолимо, молниеносно приближающаяся. Будто не только мы летим к ней, но и она стремится к нам. А так, конечно, не предсказать, ждут ли нашего прибытия, а если и ждут, то почему? Мы уже на орбите, но так и не раздается из динамиков голоса диспетчера. Может, все вымерли? Почему никто не спрашивает, кто мы, чего хотим, почему никто не подтверждает посадку, в конце концов? Просто вторгаемся на планету, и ничего на ней не разглядеть из-за поднявшегося клуба слишком медленно оседающей пыли от приземления.