Острое чёрное

— Сколько по времени строилась эта подземная станция? — Двое суток, — и Вельзевул отправляет отварное яйцо целиком в рот. — Двое суток? — от изумления вилка выпадает из руки, — столько этажей, коридоров, помещений — за такой краткий срок? — Из них около полутора мы обустраивались, — и объясняет: — у нас есть машины, Каин, они очень быстро роют. По подсоединенной трубе почва всасывается в заготовленный для этого корабль, который в свою очередь избавляется от этого на поверхности. Все просто. — То есть вы могли уже всю планету перерыть? — порядком наелся, однако поднимаю вилку и накалываю еще один кусочек вяленого томата с сыром под странным, но интересным соусом. Поэтому немного запоздало замечаю, что Вельзевул остановился, задумался, щелкая пальцами: — Сержель, созывай всех остолопов и Тезана тоже, а это все убери, быстрее. Из равнодушно-положительного настроение Вельзевула кардинально меняется во встревоженно-заведенное. По мере того как Сержель расторопно ставит посуду на самостоятельно улетающие за ширму подносы, зал наполняется холеными выструганными особями. Из ниоткуда появляются кресла, в которые они садятся, обращенные к голограмме Ядра. И вот лифт спускается и открывается в который раз, выходит Ним. Тьма, неудивительно, конечно, что он тоже тут, но что-то я совсем не готов его видеть, а он мне успевает улыбнуться. — Тезан несколько занят, попросил разведать, насколько важное собрание, — говорит, не стирая с лица этой мерзкой улыбки. — Сверхважное, чем бы он там ни занимался, сюда и живо, — отвечает Вельзевул, и быстрее, чем соображаю, что творю, отпрашиваюсь: — Я бы тоже хотел позвать Тезана. Вельзевул, даже не посмотрев в мою сторону, отмахивается, и я принимаю это за согласие. Отпускает. И мы с Нимом заходим в лифт, двери закрываются, он нажимает на минус первый этаж. Что Тезану там делать? Ни пленных, ни покоев. — Хорошо выглядишь, — Ним делает дурацкий комплимент и зачем-то даже подтверждает: — Нет, правда, ты посвежел, что ли, и новый наряд, чёрный — определенно твой цвет. На этом лифт открывается на минус первом этаже, и я следую рядом с Нимом, который все не затыкается: — Зачем ты тоже пошел за Тезаном? Коридор слишком узкий для такого количества особей в военной форме. Они все ходят из комнаты в комнату, спешат, иные наоборот идут весьма вальяжно, прогуливаясь. — Хочу видеть своими глазами. — Что творится, — и Ним заливается смехом, по пути здоровается с какой-то особью и затем распахивает правую дверь. Не маленькая комната, как я почему-то предполагал, просторная и наполненная расслабленными особями. Широкий кофейный столик в центре и диваны с креслами, почти все места заняты. — Великий Вельзевул сказал, если ты сейчас же не спустишься в зал, он тебя отшлепает, — Ним берет початую бутылку со столика и ждет, пока Тезан освободит кресло. А Тезан не торопится, да и для того, чтобы встать, ему необходимо, чтобы сначала встал Авель, если я верно догадываюсь, это и есть Авель. Тот самый, которого видел, который заходил в покои Тезана и целовал его. Волосы действительно каштановые, лицо симпатичное. Авель улыбается, обе его руки обвили Тезанову шею, а свисающими ногами дрыгает, словно ребенок. Ним кивает в мою сторону, тем самым подавая знак Тезану, что я тоже тут, и он медленно поднимает голову. Сложно догадаться, о чем думает, остается бесстрастным. Привстает, берет Авеля за талию, собираясь снять с себя, и тот, мурлыча, утыкается в его шею, а затем целует в щеку. — Ты же вернешься? — ласково шепчет Авель, и это больно, когда Тезан отвечает: — Конечно вернусь, — и проходит мимо, уже мне адресуя: — Ты же не сделал, что я сказал, тогда чего ты хочешь от меня? Выходит в коридор, и я чувствую себя разбитым. Почти жалею, что решил пойти с Нимом, но наверное, это все-таки было необходимым. Хотя не знаю, на что конкретно рассчитывал. Что Тезан услышал мои слова? Что после нашей ночи передумал? Нет. — Пойдем, дорогой, тебе пора в камеру, — Ним делает глоток из бутылки. — Пойдешь и туда, Каин? Ну, чтобы и это своими глазами увидеть. Втроем идем к лифту, чувствую внутреннее напряжение, темноту и пустоту, в которую настырно врывается Ним: — Ты сам захотел сюда прилететь? — Да, Император Вельзевул сделал мне выгодное предложение. — А, ну да, — Ним нажимает на минус пятый, — ты теперь его помощник, знаешь, это отличный карьерный рост, неожиданно. — Да, — киваю, — а у тебя ничего не изменилось, и ты сам не изменился, ожидаемо. — Ха, — Ним чешет затылок, и, честно говоря, понимаю, что лукавлю. Изменился, он стал менее мерзким, менее скверным, гнусным. Не чувствую того обычного неприятия. — Не думаю, что есть куда подниматься выше. Проходим через камеры, и Ним открывает пустую, Авель безропотно проходит, и камера закрывается. — Моя комната рядом с Тезаном, заходи, если что, — предлагает Ним, усмехаясь, и не могу сдержать смех, всем видом он со мной флиртует. — Ну вот, хоть улыбнулся, — и хлопает меня по предплечью, будто мы приятели. Ним уходит, понимая, что я хочу поговорить с Авелем, и прежде, чем скрыться, кричит: — Но я не шутил! — и гогочет. Нет времени и одиночества, чтобы поразмыслить над внезапным изменением в поведении Нима. Поворачиваюсь к камере, и Авель в ожидании, когда начну говорить, и я начинаю: — Нравится тебе твое положение? — Вполне, — пожимает плечами, — жаловаться не на что, даже позволяют принять ванную каждый день. — Тезан позволяет? — Да, до того пожелает трахаться со мной, — милая улыбка, и резко задирает подбородок, с вызовом — Вы Каин, я знаю о вас. — И что же ты знаешь? — Вы с Ювенты, вы сбегали, — опускает взгляд на секунду и снова вызов: — Тезан говорил, вы жутко холодны, а меня любит за страсть. Вы такое не понимаете, да? Я отдаю ему все, что имею. Люблю его. Это даже смешно «Меня любит за страсть, а я люблю его». Что это за детский лепет, мир не такой легкий. — Ты не знаешь его. — О, нет, знаю и полюбил с первого взгляда, — подходит ближе к решетке. — Я слышал о нем, читал, мне рассказывали. И в тот день, когда он спустился с корабля, я издалека увидел и сразу понял, что это он. Самый убивающий. Они зачищали местность, и я не сопротивлялся, когда взяли в плен, это ведь шанс. И когда повели в пыточную, к нему… все затрепетало так явно, что Тезан заметил и приласкал. Взял при всех, при тодотейцах, при других пленных, и слаще ничего не было в моей жизни. От этого рассказа тошнит, подкатило к горлу, и этому способствовали не только слова. Взгляд Авеля, наполненный светом и зачарованностью, верящий. — Если всё так, и это любовь, почему он тебя еще не выпустил? Зачем держит здесь, а не в своих покоях? На это у Авеля нет ответов, и говорит, похоже, что в голову взбрело, или же давно бродит: — Я согласен его делить с вами. — Это отвратительно, — первая же моя реакция без раздумий. Как он себе это представляет? Я обнимаю правую сторону Тезана, а он — левую? Так и спим? — Это нормально, вы что, не знаете законы Империи? — еще и насмехается. — Тут свободнее. И никто ничего не стесняется, только вы все еще зажаты? Сколько вы уже с ним? Медленно учитесь? — Намного медленнее, чем ты, вероятно. — Это плохо только для вас, — снова улыбается, — а что вы мне хотели сказать или предложить? — Я лишь хотел посмотреть на тебя, — и ухожу без прощаний, а Авель надрывается вслед: — Если вы не готовы делиться, то придется соревноваться. Победит самый любящий. Тошнит только сильнее. Хотя чего мог ожидать? Что это запуганный олененок, каким был я? Никаких планов, никаких мыслей, только страх животного, загнанного в угол? И все желания только о свободе? Свободе, которую я хотел ему предложить. Как Эрасмос предложил мне. «Тут свободнее. И никто ничего не стесняется, только вы все еще зажаты?» Теперь осознаю, что значит разница в менталитете. Другая планета, другие особи, другие понятия и другие принципы. Или вообще беспринципность.       

* * *

Трудно засыпать под эти почвенные сотрясения, под этот гул, который, впрочем, последний раз слышался три ночи назад. После, с каждым затуханием и возгоранием Баха, становилось все тише и тише, и все более одиноко. Впрочем, как я могу упоминать Баха, когда не лицезрел оного столько времени. Еще труднее просыпаться. Внутренне замирать, прислушиваться в неоправданном ожидании, будто ко мне кто-то вломится, или раздадутся шаги рядом с дверью. В коридорах пусто, в скромных залах немногочисленно, Вельзевул задумчив и молчалив. Таким был вчера, по крайней мере, а что ожидать сегодня — не знаю. Но открываю глаза и вновь замираю, что-то же должно случиться, как-то должно закончиться. Стук в дверь заставляет сердце подпрыгнуть и застучать бешено, кровь — хлынуть к горлу, и, тьма, такой прилив может задушить. Я ждал этого, но все равно неожиданно. — Владыка Вселенной, Великий Вельзевул, ожидает вас, — этот тип, Сержель, произносит с улыбкой на устах, и осознание ситуации сразу проникает в мозг. «Владыка Вселенной» — такое обращение самый верный признак победы. Подъём по знакомому лифту, затем узкая выщербленная лестница, уже немного подразвалившаяся и тяжелый люк, который поднимает Сержель. Мы выходим на поверхность и, делая глубокий вдох, я закашливаюсь. Пыль повсюду, смог, запах металла, раскаленного железа и жар, отовсюду исходящий пылающий жар, небо оранжевое, и на него поднимать взгляд больно. Баха не видно. Сразу накатывает головокружение, и чувствую руку Сержеля на локте, поддерживающую: — Да, атмосфера, господин Каин, немного удушающая, позвольте проводить вас к Великому Вельзевулу, — и чуть подталкивает. Вырываю локоть из его пальцев, показываю, что могу идти сам, могу. Вид планеты, пережившей войну, вызывает жалость и печаль. Приходится смотреть под ноги, обходя обвалившиеся валуны, замечая выгоревшую, местами сохранившуюся, но жухлую траву. Разбросаны металлические части, от которых до сих пор валит пар. Поднимая взгляд направо, вижу сливающийся горизонт и садящиеся корабли, особи расчищают площадки для посадки. Впереди наконец замечаю огромный, коричневый шатер с большим серебристым треугольником, и это словно маяк, путеводная звезда. — Наконец-то вы выбрались из бункера! Как раз вовремя! — Вельзевул восседает в шатре, словно монарх из старой притчи. Довольный. Перед ним массивный стол, заставленный яствами, в руке держит чашку, крошечную по сравнению со столом и его телосложением. От края до края шатра простирается узорчатый ковер. — Это была грандиозная победа? — спрашиваю из вежливости, и Вельзевул улыбается широко и мерзко: — Воистину грандиозная, — улыбка становится только шире и противнее: — Мы ворвались в их логово, словно змея в гнездо, мы разворошили все и выпотрошили всех. Киваю, старательно и лживо натягиваю губы в подобии удовлетворения, не знаю, чувствует ли эту фальшь Вельзевул. — Садись, Каин, раздели со мной обед, — приглашает сесть на скромный стул на противоположной от стола стороне. — Ты все еще очень долго спишь. — По тодотейским меркам. — Тебе стоило остаться на Сах, — шумно делает глоток напитка. — Однако для меня очень хорошо, что ты сбежал и оказался здесь. — Очередная побежденная планета, что дальше? — подцепляю пальцем налитую виноградину. — Ядро колонизируют уже без нас, — берет с тарелки один, самый крупный фундук и сжимает в мерзких толстых пальцах, — а мы наметим новую цель. — Империя живет бесконечными войнами. — Прогресс никогда не должен останавливаться, — усмехается Вельзевул, упрямо смотря, разглядывая все мои внутренности. — Почему война не регрессирует Империю? — Убитое животное кормит и продлевает жизнь хищника, — все так же не отрывает крошечные глаза, и не шелохнуться бы. — Немного паразитирующе. — Совсем не обидно, — и жадно поедает орех, опрокидывая в себя. Полог шатра поднимается, и появляется Тезан, немного другой Тезан. Не тот, который, трогает меня, когда сопротивляюсь, не тот, который целует и мучается вместе со мной, чувствую это с первых же секунд, а объяснить не могу. — Мой дорогой сын, — Вельзевул хлопает в ладоши и приманивает Тезана немного ближе, — что у тебя на щеке? И Тезан медленно поднимает руку, проводит по правой щеке, а после смотрит на собственные пальцы, испачканные в крови. Кровь тоже его собственная, на щеке горит и сияет длинный порез. — Слезы, — отвечает и, несмотря на то, что улыбается, улыбки я не чувствую. Он по-прежнему ничего не выражает изнутри, это пугающе спокойное состояние, аффективное. И может что-то напугало сильно, какое-то увиденное задело до глубины души, но я же знаю, что в глубине его тьма, а что может испугать, потрясти тьму? Ничто же. — Очень смешно, — Вельзевул поджимает губы, обращает внимание к столу, еде на столе: — Ты поранился, как ты мог это допустить? — От этого не умру, папа. — Ты никогда не умрешь, Тезан, — и добавляет, взяв персик: — Мы останемся здесь еще на неделю, отпраздновать, а потом… что ж, я уже знаю, какую планету хочу получить, — вгрызается в ни в чем не повинный фрукт, и сок стекает обильно. Хочется, чтобы Тезан заупрямился, как он умеет, громко, с вызовом, прекословно ослушался. Послал, разгромил, хотя громить тут нечего, и непоколебимый ушел. Позвал бы меня с собой, и я, наверное, возможно, пошел бы за ним. Но Тезан наклоняет голову и смотрит вниз этим непередаваемым, неописуемым взглядом. Взглядом, полным лишь темноты; такой пустой, отрешенный, вот уж действительно неуправляемый. И это лишь доказывает, что Тезан — и не Тезан вовсе, что-то запертое внутри него вырвалось, несдержанное, конечностями холодными взялось намертво. — Да, — соглашается с отцом, и я подавляю внутренний крик отчаянья. Камень у шеи в момент становится невыносимо тяжелым и горячим, сжимает. Будто это Вельзевул схватил за горло. Посмотри на меня! Хоть раз! Тезан таким и уходит, и Вельзевул говорит несколько напряженно, словно убеждая себя: — Ему просто надо немного прийти в себя. — Разве подобное он уже не видел, не участвовал? — понимаю, что выхожу за некоторые рамки, но вовремя прикусить язык не получается. — Тьма его поглощает, а вы этому способствуете. Это очень опасно. — У него лишь посттравматический синдром, — Вельзевул пожимает покатыми плечами. — Ты волнуешься за него? Значит у тебя тоже.