Острое чёрное

Не то чтобы выбегаю за Тезаном, скорее выхожу достаточно быстро, но даже это вызывает у Вельзевула хохот. Из хохота и его общества приятно вырваться, только первым же делом задыхаюсь от жара, ловлю губами воздух и, набрав побольше, кричу: — Тезан! Пожалуйста! — догоняю, но, когда он оборачивается, интуитивно делаю шаг назад. — В чем дело, Каин? — спокойно спрашивает и разводит руками, когда я не сразу нахожу, что ответить. — Возвращайся к отцу, там же теперь твое место. И тебе это очень нравится, власть… — Какая власть? — перебиваю, может, и грубо. — Сомнительное удовольствие. — Да, боюсь в вечных войнах ты особо ее не прочувствуешь, но если выслужишься еще лучше, то сможешь время от времени представать на цивилизованных планетах, и там это вскружит голову, намного сильнее, чем вскружило здесь и сейчас. — Ничего мне не вскружило, — отрицаю с каким-то детским упорством. — Думаешь, не понимаю, что я все так же пленник, только теперь пленник твоего отца. — Ну тебе же главное, что не мой. — Не думал, что будет так, — и сам едва догадываюсь, что хочу этим сказать, но не это главное, а вот что: — Я не хочу, чтобы ты делал это, это разрушает тебя. — Что ты имеешь в виду? — Убиваешь их и этим убиваешь себя, — подхожу к нему, аккуратно, словно к притихшему, но лютому зверю. — Я вижу это так ясно, что больно, это убивает и меня. Осознание. — О чем ты говоришь? — повторяет и будто бы правда не понимает, полон замешательства, даже хмурится. — Об этом, то, что внутри тебя. — Тьма! — взрывается Тезан так, как я хотел, чтобы он взорвался при отце. — Что в твоей голове, Каин? Что ты придумал? — Не придумал, разве ты замечаешь, что ты уже другой, немного, но другой, это меняет тебя с каждым рассветом Баха. Когда ты зашел в шатер, во мне все сжалось от ужаса, от того, как ты изменился. — Потому что к тебе не лез? — смеется, для него происходящее шутка. — Каин, я устал. После всего устал и морально, и физически. Что с тобой делать, я не знаю, иди, восседай с отцом, пей чай и ешь вкусно, пока я не придумал. Иди тоже отдохни. — Ты что, не слышишь меня? Мне больно смотреть, — повторяю и приближаюсь окончательно, так близко, что могу пальцем коснуться царапины на его щеке, правда, Тезан сразу одергивает, прерывает касание: — У меня все хорошо. Отчаянно мотаю головой и шепчу: «Нет, нет». И это заставляет Тезана улыбнуться, по-настоящему, мило как-то, но слова не ласковы: — Ладно, допустим, ты прав, и меня на самом деле кто-то ест, или что-то подобное, что с того тебе? — ровно интересуется. — Разве ты бы не хотел этого? Чтобы меня разорвало изнутри, некое подобие мести за твоего дружка, Нагеля, и прочее, все то прочее, за что меня ненавидишь? — Я не смог их спасти, я положил их головы под секущий меч, — и сказанное ошпаривает меня самого, пугаюсь, закрываю себе рот. Произнес до того, как осознал, но не это ввергает в ужас, а смысл сказанного. — Если бы ты не сопротивлялся, они бы остались живы, если бы ты делал, как я сказал, это правда, — все также мирно, но голос звучит гораздо мягче. — Но это же не отменяет того что факта, что я сломал жизнь тебе? Так зачем ты сейчас бегаешь за мной и что-то пытаешься доказать? Зачем, Каин? Зачем ты это делаешь? Уходит и, похоже, не слышат мой глупый ответ, а если и слышит, то предпочитает не оборачиваться. — А вдруг ты уничтожишь всю Вселенную? Моя жизнь по сравнению с этим вообще ничто.       

* * *

«Да… мы с тобой так заживем, Каин… Мы будем так счастливы и знаешь, Каин…» Слова, принадлежащие Афарею, звучат не по-родному, я до сих пор помню их, но едва помню, как их автор выглядел. У него был шрам, весьма безобразный, впрочем, безобразным был он весь. А глаза такие добрые, такие преданные, и больше ничего не всплывает. Силюсь ухватиться за что-то еще, должно же было остаться... тщетно. Чувствую себя пустым, выпитым, прошлое не имеет значения, будущее слишком туманно, а настоящее полно ожившего кошмара. Пришлось вернуться к Вельзевулу, пришлось снова восседать рядом, слушать высокопарные речи, с периодическими уколами в мой адрес. И пища потеряла всякий вкус. Как мне раньше нравилась подобная жизнь? Когда даже думать не надо, сидишь только и философствуешь, что сделать, чтобы не стало хуже. С короткими интервалами мысли уносятся, перестаю слушать Вельзевула, теряю связь с реальностью. Пытаюсь вспомнить моменты, когда Тезан плохо со мной обращался. И таких моментов не много. Те несколько ударов, преимущественно пощечины, заслуженные? Все, чего Тезан хотел, чтобы я был рядом, так ли тяжело смириться с этим? Те пощечины… холодная — за слабость, едкая — за предательство, хлесткая — за стремление к свободе, безболезненная — в том борделе, когда нервы мои не выдержали, когда мерзость тодотейцев свела с ума, и я выпустил накопившуюся злость. «Каин, подойди сюда», — и после этого прилетает приводящая в сознание. Он никогда не был со мной физически жесток, по большей части даже нежен. Время, проведенное с ним в постели, незабываемое. Помню каждое касание, каждый поцелуй, это впечаталось во все телесные клетки, вжилось, и даже сейчас получаю удовольствие просто от того, что это происходило. Его губы… — …откуда этот румянец, Каин? — Вельзевул врывается в голову стихийным бедствием. — Ты тоже размечтался, что будешь иметь дамаска? — Простите? — хмурюсь, испытывая неловкость, неужели правда прилила кровь? — Ты не слушал? — и чуть наклоняется, произносит медленнее, будто иначе я не уловлю: — Ты бы хотел иметь дамаска? Еще большая неловкость и растерянность, что он такое спрашивает?! — Ха! — и заливается ублюдским смехом. — Ты становишься тодотейцем! Улыбка кислая, словно сначала пришлось выпить лимонный сок, а уже после поулыбаться. Что смешного Вельзевул увидел в этом? — Ты меня не боишься, да, Каин? Иначе почему бы тебе рядом со мной витать в облаках. — Не знаю, — отвечаю честно, потому что ничего не почувствовал, — я вдруг осознал, что больше мне нечего защищать. — А как же собственная жизнь? — В чем ее драгоценность? — и это заставляет Вельзевула пожать плечами: — Зачем тогда раньше боролся? Очень интересный вопрос, на который, пожалуй, ответа нет, хотя, может, он есть, но к нему не готов. Но он и не требует, между тем отвлекает, говоря: — Тебе понравится, Каин, — и голос звучит ниже, чем обычно, чарующе, впервые несколько отдаленно, но похож на Тезанов. — Планета за планетой, особи, они разные, знаешь, как флора и фауна. Увидишь то, что ни одному ювентианцу не приснится. Это поразит твое сознание, — продолжает гипнотически, и внимаю слову за словом: — Станешь тем свидетелем, наблюдателем, который пройдет великий путь со мной. — Великий и кровавый, — шепчу, думая, что он и не расслышит, но внимательные глаза Вельзевула впиваются в меня: — Да, Каин, именно такой. Как можно добиться целей не марая рук? — усмешка кривит губы: — Ты привыкнешь к этому, пусть даже не тодотеец, ты справишься, рядом со мной ты сможешь все. Тебе очень повезло. А я говорю себе: «не очаровывайся Каин, не ты ему нужен, не поэтому он у себя держит. Все дело в Тезане; и Тезан, будучи тодотейцем, слишком привык к такому. Дело в том что Тезану не нравится». — Он не разделяет восторг войны, да? — не знаю, опасно ли спрашивать, но судя по спокойному ответу, совсем нет: — Не так сильно, как мне хотелось бы. Думаю, это из-за нее, из-за той женщины, с которой я связался, она передала эти качества, которые каким-то образом переплелись, выжили во всем том, что в него заложил я. Странно, не так ли? Как некое уважение, глубоко спрятанное, но такое видимое иногда, это уважение к миру существует рядом с бессердечностью, старательно положенной, выращенной? А это дикое бессмысленное упрямство, она тоже была упрямой, плакала до последнего вздоха, так и не сдалась. Не показывала, но внутри нее горела надежда, горела старой пламенной свечой, именно это и убило ее, а не я. Даже из уст такой особи это звучит оправданием. Жалкое самооправдание, будто ему мучительно рассказывать об этом, и никак не успокоится: — Да, Каин, история повторяется, — смердящий, едкий смешок, — видишь? Ты, наверное, хочешь спросить, держал ли ее подле себя? Пережал ли крылья? Относился ли к ней таким же образом, как обращается с тобой мой сын? Обращался ли также? — Да, хочу спросить. — А я хочу спросить, зачем вам свобода? Что вы такого с ней сделаете, если получите? Меня интересовало, но проверять не решался. Тезан тоже, но Тезан упустил тебя, и что это показало? Что я был прав, вы даже распорядиться этим не способны, — некое самодовольство прожигает его, слышу в тоне. — Если бы не я, кто-то другой взял бы ее себе... Слишком слабая, даже чтобы отбиться от самого слабого Властителя. Это не я убил ее, это она убила себя. Тезан сказал бы то же самое. Возможно, он скажет то же самое. И мысли об этом душат даже подсознание, ощущение страха сковывает, ужас распространяет свои щупальца, осознание, что ничего не могу поделать с этим, я просто повторяю избитый сюжет. — Любовь — это же добровольно, — и голос будто не мой, а вот глас Вельзевула подлиннее и реальнее: — Любовь — это унизительно. Это постыдная слабость, то, что способно сломать, уничтожить похлеще любого оружия. — Вы говорили об этом Тезану? — предвижу, что скажет, но сердце все равно пропускает удар и еще удар: — Повторяю ему достаточно часто, чтобы он усвоил. Понемногу картина происходящего проясняется, и Вельзевул занимает соответствующее положение. Как я мог не брать его в расчет в наших с Тезаном отношениях? Влияние отца. Отца, которому моя смерть сыграла бы на руку. Ужесточение Тезана, тем, что я сгорел, подобно свече, подобно ей, это бы спалило Тезана дотла. А там, где выжженная поверхность, ничего доброго не зародится, только скверна. — Вам ведь выгодно, чтобы я умер. — Я ждал этого, Каин, — Вельзевул усмехается, и внутри все обрывается, он умен, и эта история ему хорошо знакома. — Но ожидание затянулось. — И надеюсь, больше вы не ждете, — удивляю этим, замечаю, но вида не подаю. И добавляю абсолютно уверенно, из-за этой уверенности и произносить легко: — Умирать рядом с ним не хочется, я влюблен в него. Вельзевул словно обращается в камень, и взгляд у него стекленеет, пытается затормозить беспощадно идущее время. Секунды. И чувствую, как рассудок у него берёт верх, и заговариваю снова: — Недавно это понял, когда стал оправдывать его в голове. — Осознал, значит. А сказал ему уже об этом? — насмешливо спрашивает, не нуждаясь в ответе. — Снова проблемы, Каин? Вы так отдалились друг от друга, прошло то время, когда ты мог ответить взаимностью и зажить с ним счастливо. Ты упустил момент. Теперь все слишком сложно для хорошего конца. — Я скажу ему, обязательно появится возможность, когда станет уместно. — Ну-ну, это ничего не изменит, ты его уже унизил, он прочувствовал унижение и возненавидел чувство, — издевки в этом столько же, сколько и правды, горькой правды. — Мне кажется, я понимаю, о чем вы говорите. В прошлом я очень любил одну особь, я очень любил Ленара. И он растоптал меня. Не помню, как он выглядел, но он был красивым, не помню, что говорил, но что-то жестокое. Я помню то ощущение, то «унижение», которое он принес в мою жизнь, но этого больше нет. Освободился от этого груза прошлого. Свобода, наверное, начинается с головы, только имея свободу внутри черепной коробки, можно иметь свободу и физическую. Ленар заковал меня в цепи, морально, сдерживающие, многие чувства и мысли оказались под огромным железным замком. Но тень Ленара сдалась, во мне что-то победило, вырвалось, воспряло духом, и пусть Вельзевул прав. Может, правда слишком поздно быть честным и делать как хочется. Может, упустил момент, и теперь уже в груди Тезана висит этот груз отвергнутости. Но это все равно какое-то счастье, впервые за все это время наплевать на то, что будет со мной. Когда любишь кого-то, начинаешь жить не для себя. Что это за магия? Я больше не боюсь. — Да, конечно. Но для тебя то унижение было одним из чередующихся, а в жизни Тезана, как и в моей, единственное, — и непривычно деликатно Вельзевул выходит из диалога: — Пожалуй, хватит об этом, скоро начнется представление. Шатер убирается. Уже прибывших на кораблях особей — сотни, так много, будто улей разбили, и численное преимущество составляют высокопоставленные персоны, прилетевшие на собственных кораблях. Их легко вычислить, лица важные, подбородки задраны у всех одинаково, а одеты кто во что горазд. Раньше такие на Сах смотрели на меня свысока, теперь же улыбаются, видя сидящим рядом с Вельзевулом. Просто положение заставляет, знаю, что всё так же не нравлюсь им, впрочем, сомневаюсь, что друг другу они нравятся. Расставляются длинные скамьи, образовывается почти закрытый круг. Только для Вельзевула из огромного куска металла сделали подобие пьедестала, на котором поставили огромное, величавое кресло и несколько кондиционеров. Кондиционеры создают шарообразный купол чистой атмосферы на несколько метров. Это пространство с очищенным воздухом подсвечивается белым, благодаря чему напоминает фрагмент зимы с мелкими снежинками. Рядом с креслом для Вельзевула ставят столь же роскошное, только меньших размеров. Догадываюсь, для кого. Становится темно, капитаны многочисленных кораблей, совершивших посадку в непосредственной близости от «круга», направляют внутрь свет фар. Ожидается представление, и собираюсь сесть на одну из скамеек, скромно, поодаль от Великого Вельзевула. Но так легко не отпускает: — Недавно ты просил защиты от Тезана. Что изменилось? Может, — ехидно предполагает, — твой воспаленный мозг придумал защиту, якобы ты с ним не потому, что никуда не деться, а потому, что ты сам хочешь этого. Хочешь спасти, например? — Только потому, что мы с ним связаны. И… — дотрагиваюсь до горящего лба, будто мозг правда воспалился, — с нашего первого разговора с ним на балконе я постоянно выдумывал причины, чтобы не влюбиться. Сил на это упрямство больше нет. Я вижу все его стороны, вижу его насквозь, и, как ни странно, силы на то, чтобы принять его и выдержать — есть. Что это, если не настоящая любовь? Ухожу и знаю, что Вельзевул с радостью убил бы меня сейчас. Он говорил как-то, будто знает, что я искренне люблю Тезана, говорил, способствуя тому, что я буду это отрицать и всячески в себе убивать, сопротивляться. Он был не готов, не предполагал мое смирение. Ведь та женщина так и не смирилась. — Тезан копошится в твоем мозгу червём, Каин! — кричит вслед и подтверждает догадку, да, он бы меня убил, но проблемы, которые получит, свершив это, проблемы, перевешивающие желание, приносят наверняка новое унижение в его сознание. Сажусь на скамейку, наблюдаю, как Вельзевул медленно и чинно устраивается на положенном кресле. Он всегда был против нас. Я не пара его сыну, думаю, Тезану негласно вообще запрещено иметь постоянного партнера. У отца на него роскошный план, империалистическое совместное счастье. И даже я вписываюсь в это, будто висящая на руке Императора морковка, манящая и ведущая кролика. На руке, в руке Императора, который легко управляет нами, используя нашу неуступчивость, паранойю, обиды и гордость, ведет за собой по разным дорогам. И план всё еще действует, ведь я не в обществе Тезана, и мира между нами нет. Тьма. Смешно, но только тьма нас связывает, чувствую его тьму в себе. — Вино? Пугаюсь, вздрагиваю, и сидящая рядом особь в шляпе с широкими полями бросает неодобрительный взгляд. Это ведь всего лишь официант, всего лишь поднос с напитками, выступающий из темноты. — Да, спасибо, — беру бокал и делаю жадный глоток, чтобы залить испуг. Еще представление не началось, а я содрогнулся. Усмехаюсь из-за собственной трусости. Занявших места на скамейках точно сотни, ни капли сводного пространства, и все страстно переговариваются между собой. Замолкают, когда заговаривает Вельзевул: — Причина, по которой мы собрались, привычная и в то же время исторически великая, не так ли? — берет раскатистый тон, наверное, пользуется каким-то устройством для громкости. — Это то, что войдет в историю, что прославит нас. В общем, Империя, — обращается ко всей помогающей править свите, — отпразднуем, но не слишком! — и хохот, который поддерживают все. Только я забываю это сделать, когда вижу, что там, где круг разрывается, появляется Тезан, врывается в свет и уверенно направляется к отцу, чтобы молча сесть на стоящее рядом кресло. Появившийся следом Ним двигает особей на ближайшей скамейке. Аплодисменты и нетерпение, особи взрываются, когда в круг ведут пленных, десятки пленных. На руках и ногах — оковы с длинными цепями, и ведут их мощные особи, напоминающие тех, кто мучил меня у Дельта. И тоже в масках. Само шоу начинается с появлением в центре стола с четырьмя столбами, торчащими в каждом углу. Экзекуторы, подавляя сопротивление плененного, кладут его на стол, на спину, руки и ноги приковывают к столбам, делают из него распластанную звезду, и кровь в жилах стынет от издаваемого воя. В этом вое всё: и жажда жизни, и страх смерти; в этом вое — настоящая мольба, к которой каждый тодотеец глух. Невыносимо наблюдать «представление», вой переходит в крик, все вокруг радуются проливаемой крови. Спустя вечность пленный умолкает, увековечивает смерть, которая ложится пластом на сознание. Его резали, начали между ног и довели мясные ножницы до грудной клетки, практически разрезали напополам. Резать, когда умер, уже не так весело, и труп просто бросили, настала очередь другого пленного, сопротивление сильнее. Опрокидываю в себя полный бокал вина, до дна; накатывает небольшое головокружение, и с нескрываемым презрением смотрю на представителей верхнего слоя Империи. Все они омерзительны здесь, довольны, захвачены зрелищем, их распирает от превосходства. Все они жадно впились глазами в происходящее, еще чуть-чуть — и потекут слюни. Невыносимо. Невыносимо видеть жертв, невыносимо лицезреть зрителей, и я будто случайно бросаю взгляд на Тезана. Оказывается, он тоже не смотрит на происходящее, переговаривается с кем-то, скрытым в тени у правого плеча, и затем этот таинственный собеседник дает ему что-то, что Тезан, не долго думая, кидает в Нима, увлеченного зрелищем. Похоже на маленький камень, такие повсюду валяются. Ним, отвлекаясь, усмехается, усмехается и Тезан, показывая неприличный жест. Вероятно, ему представление совсем не интересно, и оказываюсь прав в догадках, когда еще остается несколько пленников, а Тезан уже поднимается, подскакивает и Ним. Они аккуратно уходят, не привлекая лишнего внимания, и, к сожалению, больше наблюдать не за кем. Глаза в пол, и не желаю ничего слышать. Благодарю за второй бокал вина, который тоже спешно опустошаю, становится немного легче, и звуки чуть притупляются, притупляется и сознание. Издалека слышу визг, хохот Вельзевула, странные причмокивания. Сколько еще сидеть до конца? Обязан ли сидеть? Когда стаскивают последний труп, их все сваливают единую кучу тел. И выводят новых пленных, новых жертв. Этого мозг просто не выдержит, и, пользуясь тем, что сижу на самом краю скамейки, аккуратно поднимаюсь и скольжу в темноту. Тут дышать легче, хоть ничего рядом вокруг и не видно, глаза должны привыкнуть. Снова раздаются аплодисменты, и словно зверь ориентируясь на чутьё, удаляюсь от центра «веселья». Спотыкаюсь, больно ударяясь мизинцем, но едва замечаю это. Идти некуда, не знаю, где ночевать, где теперь мои покои, хотя о сне и речи быть не может. Моя психика заведена, перед глазами кровавые улыбки, и везде вижу врагов. Держась за огромный валун, сажусь, облокачиваюсь спиной, поджимаю под себя ноги. Так, наверное, и просижу до рассвета Баха, никто и не заметит ни мое отсутствие, ни присутствие здесь. Повсюду корабли, пустые, покинутые, ни души, даже обычные военные и слуги где-то собрались, празднуют, хотя, наверное, развлечения у них не такие крутые, но выпивка точно есть. Присоединяться к ним также опасно, тодотейцы все одинаковые во внутренней злости и жажде. — Где этот сраный ящик? — недовольный голос совсем близко, с другой стороны булыжника, у которого я нашел пристанище. — Было еще двенадцать бутылок, Блэк! — Я тебе знаю, что ли? — судя по произношению этот Блэк — обычный работяга, который продолжает на тодотейском диалекте, пока первый не перебивает: — Заткнись и открывай посудину! Шелест, Блэк разблокирует рядом стоящий небольшой корабль, который спускает подсвеченную голубым лестницу. Один поднимается на корабль, другой остается, кажется, даже слышу его сопение. И руки в бока упёр. — Ну что там? — подходит еще одна особь. — Ищет ящик, — Блэк фыркает, — небось, сам выпил и забыл. Дориан уже нырнул в бочку? — Не-а, ждет, когда все соберутся, — отвечает новоявленный и остается, ожидая ящик с корабля. — Времени не так много, — нетерпеливо цокает, — начинаются торги за нижних, я бы выбрал себе дамаска, ну или шлюху на ночь, если местные не симпатичные. Заливаются смехом, и с корабля приходит добрый знак: — Тут три ящика! Помогайте! Приятно удивленные особи помогают спустить все ящика вниз, а затем каждый, беря по добыче, уходит в темноту, кто-то из них напевает под нос незатейливую мелодию. И никто не забирает ключ-карту, воткнутую в электронный замок корабля. Лестница так и остается спущенной и подсвеченной. Разве это не судьба? Просто вытащить ключ-карту, просто подняться, активировать панель управления, закрыть люк и полететь куда угодно, никто и не заметит, а когда заметит, буду уже слишком далеко. Выпитый алкоголь придает смелости, но размышления так размышлениями и остаются. Корабль зарегистрированный, вероятно, принадлежащий кому-то из высокопоставленных, числящийся, легко отслеживаемый. Даже фора в световые часы не спасет, ведь Тезан пойдет за мной из принципа. И убьёт из-за него же. Тезан. Неплохо было бы найти его, попытаться снова поговорить, прийти к чему-то, что устроит нас обоих. Иду в сторону, куда ушли особи с ящиками, обхожу корабли и камни, держа примерный курс, и довольно скоро начинают доноситься звуки. Радостные, улюлюкающие, смех, звон стекла, яркого света нет, но горят обычные баночные огни, расставленные повсюду, некоторые подвешены. В качестве столов используются и камни, и металлические обломки, некоторые веселящиеся сидят прямо в чахлой траве и пыли. Их много, очень много, и веселящаяся площадь простирается далеко за горизонт. Одеты по-простому, пьют по-простому, и общение такое же незатейливое, с мелкими потасовками и вызовами. Меня, будто чей-то силуэт, не примечают, призраком прохожу сквозь гуляющих. — Эй, внимание! — восклицает особь, забравшаяся на валяющуюся поблизости трубу, машет рукой и едва не наворачивается под общий смех. — Тьма забери! — восклицает пуще и, возвращая равновесие, обращается ко всем: — Объявляю начало аукциона! Начало аукциона объявляю! Взрывные аплодисменты, возбуждение, веселье и восторг, льётся выпивка, особи подтягиваются поближе к объявлявшему. Ради любопытства подхожу так же, высматриваю. Восемь тодотейцев выполняют роль стражников-барыг и охраняют пленных нижних от свершения взбалмошных действий. Хотя пленники сжались, словно запуганные мыши, и едва дышат и без всяких дополнительных устрашений. Так плотно стоят, что еле различимы, но можно отметить что волосы у них хоть и пыльные, но очевидно рыжие, эта рыжина коррозии на металле. И кандалы на их ногах. А тодотейцы всё ходят вокруг акулами, насмехаются, в руках перекидывают небольшие дубины. Один из них как по заказу заливается смехом, а затем направляет простенькое оружие в лицо пленному, что-то дерзко выкрикивает, и дубинка вспыхивает электричеством, словно синим опоясывающим огнем с брызгами, словно тысячи молний в ней одной. И теперь понимаю, что это та самая «вырубалочка», довольно популярное средство у небогатых, но воинствующих тодотейцев. Определенный класс такими пользуются вовсю, я слышал, но видеть пока не приходилось. — Лот первый, прекрасный и потрепанный, — и ведущий добавляет чуть тише: — сами понимаете, — заговорщически хихикает. — Слезай с трубы! Поднимите лот! — кричит кто-то из толпы. — Не видно лот! Но «прекрасного и потрепанного» никто ставит на возвышение, никакого возвышения попросту нет, и даже если бы ведущий слез с трубы, вряд ли нижний в кандалах смог бы забраться и удержаться. — Разденьте хоть! — кричит уже кто-то другой, и тодотеец, одной рукой держа вырубалочку, второй срывает нижнему рубашку, оголяя плечо. — Сколько валют? Давайте уже! Нижний смотрит вниз беспрерывно, боясь взглянуть на тодотейцев, боясь происходящего. Лицо белое, весьма симпатичное, но неживое. Его передергивает, когда покупают за пять тысяч в межпланетной валюте. Это оказывается еще неплохо, ведь следующего толпа согласна купить лишь за золото, и то на пару часов. Неприкрытое издевательство над нижним, у которого, должно быть, дети уже выросли А следующий лот возмущает толпу по противоложной причине: — Этот слишком молод и свеж! Он для чинов! — выкрикивает тодотеец рядом со мной, трясет кулаком вверх. — Вот кто купит, того потом на площади четвертуют! Подставляете наши головы! На аукцион к чинам его! Другие громко соглашаются, освистывают аукционщиков, и ведущий глотку надрывает: — Он немножечко больной! Угомонитесь! — делает короткую паузу, чтобы харкнуть. — Не страшно и не заразно, но скосит быстро! — А! Мне пойдет! То что нужно, люблю с червоточинкой! — тодотеец рядом всё беснуется, заводит толпу и приобретает таки этого прелестного нижнего. Пробираюсь обратно, стараясь быть аккуратнее, никого не задеть и лишнее внимание не привлечь. И я пребываю в полной уверенности, что удается, поэтому так передергивает, когда звучит мое имя, и убеждаюсь, что показалось, но повторяет вновь: — Каин. А что вы тут делаете? И резко останавливаюсь перед особью, преградившей путь. Такого же невысокого роста, как я, такой же ширины плечи, этот нижний самобытно красив, и глаза подведены ярко, весьма раскованно выглядит. На нем нетипичный для нижнего наряд: комбинезон из легкой ткани телесного цвета. Это кто-то из знати, но что он тут забыл? — Вы тоже ушли пораньше с представления, крики быстро наскучивают, верно? Осторожно киваю, не понимая, как к нему относиться. — Сейчас у Вельзевула банкет, но не думаю, что вы хотели бы попробовать те блюда, — и будто понимающе улыбается. — Да, честно говоря, я хотел бы найти Тезана, вы не знаете?.. — Вы правильно идете, — он поворачивается и указывает в сторону, куда я и направлялся, — там вы найдете его, — и снова мило улыбнувшись откланивается, уходит. Что-то из этого разговора тревожит, и достаточно быстро понимаю, что этот нижний сам шел оттуда, и, если знает, где Тезан, значит ли это, что они были вместе? Неужели помимо Авеля теперь и он конкурент? — Вы были с Тезаном? — вопрос заставляет его обернуться. — Не имел чести. Там стоит мой корабль, нужно было сменить наряд, — и, прежде чем снова откланяться, раствориться в тодотейцах, вежливо добавляет: — Простите, что не представился. Ирия. Нет желания думать об этой странной встрече, случайной ли. Враждебен ли? Все тодотейцы враждебны. Чем дальше продвигаюсь, тем больше закрадываются мысли, что наводку Ирия дал неверную, и движусь к западне. Особенно когда тодотейцы редеют, и становится больше валяющихся пьяных, нежели держащихся на ногах. Собираюсь уже повернуть обратно, когда вдали замечаю скопление особей. Их много, их окружают оставленные корабли, настоящие махины, одна из которых, вероятно, принадлежит загадочному Ирии. Неторопливо подбираюсь и еще издалека распознаю Тезана, сидящего в кресле. Многие из них тоже сидят на различных диванах, есть даже хорошие столы, думаю, это вытащенная мебель из какого-то корабля. Первым, кто замечает меня, становится не тодотеец, а Авель, он кружился в причудливом танце, и, только завидев меня, полез на Тезана. Я согласен делить его с вами. Вспоминаю, потому что взглядом он снова говорит это, с насмешкой, словно правда подрагивают его губы, произнося: «Если вы не готовы делиться, то придется соревноваться. Победит самый любящий». Я бы ушел, я бы даже хотел уйти, и ведь можно поговорить с Тезаном завтра... Сейчас он наверняка выпил, сейчас в окружении своих особей, и Ним не так далеко распивает бутылку из горла, что-то декламируя между глотками. Осматриваю всех. Четверо азартно играют в старую игру с ножами, пятеро разливают золотистый напиток по большим стаканам, группа особей устроилась на двух диванах, что-то раскуривая, идет серый дым из трубок. Двое тодтеейцев находят веселье в том, чтобы перекидывать вырубалочку друг другу. Я лишний, пришел невовремя и уже делаю маленький шаг назад, как Авель, почувствовав мою слабость, игриво закрывает Тезану уши. Просто двумя ладонями, словно кокетливый непоседливый ребенок, который не хочет, чтобы его слушали, но на деле он не хочет, чтобы Тезан услышал меня. Почему-то внезапно мысль утекает в направлении того открытого корабля, который нетрудно угнать. Маняще. Очень маняще, но Авель раздражает. Возобновляю движение к ним и удивляюсь, когда Авель легко соскальзывает с Тезана и направляется навстречу мне. Тезан даже не оборачивается, даже не интересуется, куда Авель уходит. — Почему вы не развлекаетесь с Великим Вельзевулом? Ваше место теперь там, такая честь. И после этих коротких реплик понимаю, что Авель одурманен. Зрачки расширены, взгляд затуманен, для него происходящее несколько виртуально. — Позволь пройти, — не вижу смысла разговаривать, и, так как он не слушается, приходится обойти, но Авель преграждает путь удивительно прытко: — Вы что? Вы не помните, что я вам сказал в прошлый раз? Вы либо делитесь, либо соревнуетесь. — Отстань и отойди, мне нужно поговорить с Тезаном, — делаю еще попытку пройти, но Авель хватает: — Всем надо, — и разворачивает, держа за плечо, а после кидается как цепной пес. Мы валимся, придавливает всем телом, напирает, срывает застежку-камень с горла, и это происходит так быстро, успеваю сделать только вдох изумления. Я не умею драться, никогда в жизни не дрался, и защищаться тоже не обучен. Надеюсь, всё это не всерьез, но, прижав горло левой рукой, Авель в правой заносит черный, содранный с меня камень, намереваясь мне же в лицо им припечатать. Обескураженность проходит, и во имя спасения напрягаюсь, но сбросить его все равно не получается, поэтому притягиваю к себе и пытаюсь перекатиться так, чтобы я оказался сверху, а он, чтобы не допустить этого, тянет на свою сторону. Мы просто катаемся, и со стороны наверняка забавно смотрится: все эти толчки, сопровождающиеся пыхтением, не веселыми быть не могут. — Тьма тебя поглоти! — шиплю, не в силах избавиться от этой взъяренной кошки, моя самооборона взбесила его до безумия, иначе не объяснить, почему рукой хватает мелкие камушки и бросает в глаза. Затем, когда жмурюсь, прилетает удар в челюсть, слабый, но удар, и еще, и еще, от боли хочется взвыть, всё, что пытаюсь сделать, — это избавиться от него, от перекатывания по земле заболели кости. — Вот и показал истинное лицо! — задыхаясь, вероятно, от ненависти кричит. — А притворялся невинным агнцем! Эгоист! Чудом удается перехватить инициативу, и оказываюсь наверху, крепко сжимаю его ногами, удерживаю, придавливаю руками и, возможно потому, что понятия не имею, что делать дальше, долго протянуть так не получается. Авель извивается, и в висок прилетает злополучная застежка, валюсь, не соображая от боли, и неуклюжий удар прилетает в оголенное плечо. Невесомый шелк буквально слетает с тела, рискуя оставить нагим после драки. Этот позор не выдержать. — Эй! — раздается над головой, и Ним буквально спасает от атаки, которая, возможно, стала бы роковой. Он перехватывает руку Авеля и словно маленького зверька отбрасывает на несколько метров. Только Ним подошел к нам, все остальные наблюдатели даже не шелохнувшись. На их лицах безобразные улыбки, в глазах радостное возбуждение. Тезан даже не встал, только обернулся. Колени дрожат, когда поднимаюсь. Двумя руками держу ювенту, чувствуя жгучий стыд и текущую кровь с виска. И, судя по вкусу во рту, разбита губа. На глаза наворачиваются слезы, это все выше моих сил. — Твоя застежка, Каин, — Ним ногой пинает драгоценный черный камень, который поднимать не собираюсь. Сплевываю накопившуюся металлическую кровь и без всяких слов ухожу от места событий так быстро, как только позволяет слабость. Не хочу никого из них видеть, тошнит, голова кружится, едва ли иду по прямой, но направляюсь к тому кораблю, который остался в мыслях. Никого нет, но, даже если бы был, не остановило. Выдергиваю ключ-карту, поднимаюсь по лестнице и, аккуратно держась за стенку, сползаю, нужен отдых, маленький перерыв. Самое страшное — это чувство обиды, того самого унижения. Осознание того, что Тезан и не думал вмешиваться, ему было все равно, и, возможно, если бы не Ним, я бы уже был мертв. Вот потеха. Умер в драке за Тезана, какое унижение, сколько глумления история вызвала бы. Надо подниматься. Нет, я не думаю улетать, по-прежнему глупо, и вряд ли удастся в дальней перспективе, хотя, быть может, Тезан позволит сделать это. Быть может, в разговоре был на это намек, может, подсознательно он готов к этому. Вместо того, чтобы убить, решил отпустить. Не могу сейчас об этом размышлять, нужен отдых, перерыв, все потом. Усилием воли встаю, надо добраться до панели, убрать лестницу и закрыться на корабле. Идеально. С первой попытки вставляю карту не той стороной, переворачиваю, попытка вторая… — Каин, сладкий, я знаю, что ты тут, и если я сейчас поднимусь, а ты у панели управления, тебе будет очень больно, — притворно-ласковый голос Тезана пробирает тело первобытным страхом. — Малыш, я поднимаюсь. И рука отдергивается еще до того, как мозг подает команду. Следующая команда — спрятаться.