Клятва

      Погода в день отъезда стояла прекрасная. Корабль отплывал на закате. Это было небольшое, но, видно, крепкое, проверенное годами плаваний, судно. На пристани царила обыденная суета. Рабочие таскали коробки с товаром, о чем-то перекрикиваясь. Пинкамина не обращала внимания на их голоса, она смотрела на море, на перекатывающиеся блестящие волны и уводящую в невообразимую даль дорожку на воде, нарисованную лучами заходящего солнца. — Мисс Пай! Отплываем через 10 минут, — капитан корабля, грузный коричневый единорог с огромным шрамом, перечеркивающим его лицо от уха до уха, крикнул с палубы задумавшейся розовой пони.       Вместо мисс Пай ответил доктор Хувхарт кратким «да». Сегодня они оба пришли провожать её в эту длинную дорогу – и Мод, и Хувхарт. Они стояли по обе стороны розовой пони и вместе с ней смотрели на море, не произнося ни слова. Хувхарт понял, что нужно оставить сестрам время поговорить наедине, спросил, взяла ли Пинкамина все необходимые медикаменты и документы, крепко обнял её на прощание и сказал, что весь Понивилль с нетерпением будет ждать её писем из далекого Ярнама. — Это – особенный город… Необычный, — сказал доктор, потерев переносицу. — Но вы привыкните. Попутного ветра, как говорится, — Хувхарт болезненно улыбнулся и отошел в сторону.       Пинкамина осталась наедине с сестрой. Всё, что должно быть сказано, было уже сказано вчера. Остальное можно было почувствовать. Мод держалась, как всегда, но за эти месяцы в глубине души она стала совершенно другой… — Мисс Пай! На борт! — раздался зычный голос капитана. Мод повернулась к сестре и крепко обняла ее. — Ну, беги, — коротко сказала она на прощание, выпустив розовую пони из своих объятий. Пинкамина улыбнулась, посмотрела сестре в глаза. — Я люблю тебя, Мод, — сказала она, и в этот момент она заметила настолько необычную перемену в лице сестры, что невольно по её телу пробежал холодок. По щеке каменной пони стекала слеза.       Пинкамина открыла рот в удивлении… Столько лет, столько передряг, но только сейчас Мод плачет, хотя розовая пони ни разу в жизни не видела и слезинки на глазу сестры. Но никто ничего не успел сказать. — Мисс Пай, на борт! Отплываем! — крикнул капитан, и Пинкамина, накинув на спину сумку, взбежала на борт.       С причала ей махали копытами Мод и Хувхарт, и Пинкамина махала им в ответ. На секунду ей показалось, что это не тяжёлое путешествие в поисках излечения, а просто воскресная поездка на пароме… Но слеза на щеке Мод, которая запечатлелась в мозгу Пинкамины, как картина, в один миг разрушила эту иллюзию.       Подняли якорь, загудели двигатели судна. — Пройдёмте за мной, я покажу вам вашу каюту, — к розовой пони подошел молодой жеребец-матрос и увел её в недра корабля.       Разошлись рабочие. Разошлись гуляющие. Пристань стояла полупустая, и на холодный камень спускались серые сумерки. Серая пони с полупустой душой продолжала стоять, почти не двигаясь, словно камень, наблюдая за далью чернеющего моря, не отрывая взгляда от той точки, где скрылся корабль, увозивший в далекий, не похожий на любой эквейстрийский город, Ярнам самое дорогое, что у неё есть – её маленькую Пинки. Мод не хотела признаваться самой себе, что и у неё, возможно, есть некое Мод-чувство… Сестринская душа волновалось, раскалывалась на куски, как стекло, и режущая боль вытекала наружу вместе со слезами. Мод не помнила, когда она плакала последний раз, и плакала ли вообще… Мод-чувство тихо шептало в глубине души, что это последнее путешествие её маленькой Пинки. И Мод понимала, что ничем, кроме поддержки, помочь сестре не могла. Такова судьба. И если там, за морем, есть надежда, пусть маленькая Пинки стремится к ней. Это лучше, чем гнить в душных палатах онкологического отделения – гробах с окнами.

***

      Каюта Пинкамины чем-то напоминала ей её старую комнату. Поставить сюда ещё тот старый шкаф с отломанной дверцей (вместо него тут была тумба противного коричневого цвета с облезшим лаком) и все было бы почти точь-в-точь: жесткая кровать, стол и табурет. Путешествие займет около месяца, поэтому розовая пони обустроила здесь все поудобнее. В тумбе пара сменных вещей и косынок, все лекарства, завернутые в кожаный мешочек на полке рядом с кроватью - как раз до них было просто дотянуться копытом; все деньги тщательно спрятаны в потайном кармане седельной сумки – на самом дне, а та, в свою очередь задвинута в самый дальний угол под кровать. Пинкамина отобрала и сложила биты крупных номиналов – по 500, 1000 и 5000. Мелочёвку на ежедневные расходы она носила с собой в кошельке, в кармане плаща. Правда, эти мелкие ежедневные расходы пока заключались лишь в еде в корабельной столовой. Комнату она предпочла убирать сама, хотя такую услугу для «принцессы» и предлагали.       В каюте было чертовски холодно, даже несмотря на то, что она отапливалась. И чем дальше они уплывали, тем больше чувствовала Пинкамина этот мороз. Особенно ночью, когда тишину нарушали лишь вой ветра за иллюминатором и тихий гул двигателей… Не помогали даже шерстяные одеяла и свитера. Сначала у розовой пони мёрзли только копыта, затем холод подбирался все ближе к груди несмотря на все преграды из одежды и покрывал.       В одну такую ночь Пинкамина проснулась от боли в сердце и жуткого холода, который сковал все её тело. Открыв глаза, Пинкамина обнаружила возле своей койки чёрный сгусток туманного чего-то, который извивался, вытягивая во все стороны тонкие щупальца, хватаясь ими за всё, что попадалось на пути. Первые секунд десять розовая пони испуганно тёрла глаза, не понимая , что происходит… Никогда ещё её видения не были столь реалистичны. Сгусток рос, и щупальца его обвивали копыта и шею маленькой пони, а холод становился всё острее, будто иглами колол всё тело, и пони чувствовала, как погружается в нечто, отличное ото сна – будто-бы она погружалась в грязную болотную жижу с головой. Слабость цепями сковала её копыта, и глаза будто бы слиплись, но тот разгоревшийся огонек яростной решимости, который запылал в её сердце ещё в больничной палате, будто невидимый щит разорвал эти оковы. Стиснув зубы, пони вскочила с кровати и, не взяв с собой даже плаща, выбежала наверх, на палубу.       Холодные чёрные волны жадно лизали борта корабля, небо непонятного зелёно-серого цвета было будто бы ниже, чем обычно, и облака – не такие, какие привыкла видеть Пинкамина над Понивиллем, а полупрозрачные, черноватые, постоянно меняющие свою безобразную форму, с невообразимой скоростью плыли куда-то за горизонт. Розовая пони выбежала на палубу, опёрлась на бортик и отдышалась. Сильный порыв ветра сдул с неё ночную шапочку – Пинкамина надевала её больше не из-за соображений гигиены, а потому что даже во сне стеснялась своей «шевелюры». Поймать шапочку уже не предоставлялось возможным - ветер покружил её над палубой и низверг в морские пучины. Пинкамина свесилась с бортика и наблюдала за этим, будто бы потеряла что-то действительно дорогое…       Вернувшись в каюту и быстро включив лампу, розовая пони не обнаружила даже малейших следов пребывания здесь тех странных существ. Тихо затрещала лампа накаливания, треск слился с шуршанием волн снаружи и еле различимым гулом работающих двигателей, и каюта, залитая тусклым желтовато–коричневым электрическим светом на миг показалась Пинкамине на удивление уютной.       Она быстро проглотила пилюлю от галлюцинаций и уселась на койку в обнимку с дневником Хувхарта. Все об Ярнаме из «Дневника Путешественника» она уже прочла, но там вся информация то ли из-за стиля изложения автора, то ли из-за его поверхностных знаний об этом месте была изложена, словно сказка для жеребят. По ней и не скажешь, был ли автор на самом деле в этом таинственном городе, или просто переписал красиво услышанные байки…       Уже с первой страницы мятого, пожелтевшего дневника Хувхарта Пинкамину накрыли совершенно иные эмоции. Свернувшись калачиком, она читала о первом дне доктора в городе. Чужаков там не любили, и чуяли каким-то образом издалека. Доктор также писал и о своих внутренних ощущениях...       «Эти черные здания с острейшими шпилями будто бы сжимали меня в своем лабиринте. Мне было чуждо всё. Небо, земля, пони. От всего веяло страхом и отчаянием, но то был не тот животный страх, что я, Эквестриец, так не привык видеть среди пони. То был страх в самой глубине моего сердца, страх перед тем, что пока не дано понять маленькому разуму пони. Когда я не был занят работой, скрыв свое лицо под капюшоном, чтобы не видеть здешних пони и чтобы они поменьше видели меня, плутал по улицам, и чувствовал, будто чей-то взгляд буравит мой затылок…». Пинкамина хмыкнула, перевела свой взгляд в иллюминатор на несколько секунд, глубоко вздохнула и перевернула страницу. Там простым карандашом была нацарапана улочка, стиснутая с обеих сторон стенами зданий с высокими окнами. Вдалеке виднелось нечто, похожее на силуэт пони. Пинкамина не знала, что Хувхарт так хорошо рисует… Но силуэт в конце улочки выбивался из общего уровня рисунка и будто был нацарапан маленьким жеребенком. Видно, доктор не захотел заморачиваться с прорисовкой фигуры пони и сосредоточился только на пейзажах и архитектуре.       Пинкамина не заметила, как быстро пролетело время. На старых настенных часах три ночи, а в её копытах наполовину прочитанный толстенный блокнот доктора. Записи там нередко были наполнены тревогой, но Пинкамина заметила, что почему-то на сердце ей стало легче. Она отложила блокнот на тумбочку, выключила свет, закуталась в одеяла и повернулась к стене.       «Я ехал в Ярнам на грузовом корабле. Удалось уговорить капитана судна, мне повезло. Сказать, он был крайне удивлен. Нечасто встретишь даже того, кто хотя бы слышал об этом городе, не говоря уж о том, чтобы ехать туда…».       «Мы были на полпути к Ярнаму, и я стал чувствовать, что в привычном окружении что-то не так. Я понял что, только когда поднял голову к небу и посмотрел на солнце – это было не то блестящее радостное желтое солнышко, которое каждое утро поднимает наша принцесса Селестия. То было слепящее оранжевое солнце. Если кто-то будет читать этот дневник, может он и посмеется надо мной, но я, клянусь Селестией, увидел, что это было другое солнце. И ты, дорогой читатель, если ты будешь, поймешь, когда покинешь границы Эквестрии. Я попытался поговорить об этом со старым капитаном, потом с кем-то из команды. Но мне, увы, попалась очень необщительная команда…».       Пинкамина закрыла глаза. Доктор лжет. Может ли где-то существовать солнце, которое поднимает не принцесса Селестия?       И розовая пони продолжала не верить странным записям доктора, каждый день выходя на палубу и любуясь солнцем принцессы Селестии, восстающим из морских пучин и рисующим золотую дорожку от горизонта к самому кораблю. — Извините, что мешаю. Можно задать вам пару вопросов? — однажды Пинкамина застала в столовой капитана судна и решила задать тот вопрос, который не удалось задать доктору в его путешествии. — Правда ли, что в этом Ярнаме светит другое солнце? Не то, что каждый день поднимает принцесса Селестия. Капитан лишь задумчиво покачал головой. — Ох, мисс Пай, вы должны понимать, что направляемся в места, где наша любимая принцесса не имеет власти… — Но солнце! Оно ведь одно для всех, — нахмурилась Пинкамина. — По расчётам, мы пересечём границу Эквестрийских вод через два дня и одну ночь, — ответил капитан. — Внимательно понаблюдайте за третьим рассветом. Вы сами всё поймете.       Такой ответ Пинкамину крайне не устроил, она хотела было возразить и возмутиться, что тут за тайны такие с количеством солнц, ведь всем ясно, что солнце одно, и поднимает его принцесса Селестия, а доктор в своих записях либо был излишне эмоционален, либо лгал, чтобы приукрасить столь впечатливший его город… Но капитану было не до долгих бесед и он удалился по делам.       Тогда розовая пони спросила обедающих матросов, и получила ответы, ещё более возмутившие её. — Я давно участвую в этих плаваниях. Ох, как я скучаю по родной земле и по солнцу её величества, — ответил старый матрос, дожевывая ржаную булку. — Ох, мисс Пай, поберегите здоровье, не думайте об этом.       Пинкамина покинула столовую в скверном расположении духа. «Наверное, в Ярнаме есть своя принцесса, которая поднимает своё солнце и принцесса, которая поднимает свою, другую луну» - думала Пинкамина, перечитывая записи доктора. Однако, никаких упоминаний о тех, кто правит Ярнамом, она не нашла. Да и в целом, даже после прочтения дневника город все равно остался для нее загадкой. Все, что она более менее поняла, так это то, что чужаков там за что то не любят и то, что архитектура там очень не похожа на Эквестрийскую.       Также Пинкамина прочитала о том, что может быть, будет ее лечением, и оказалась еще больше расстроенной. «Зачем Хувхарт посылает меня переливать кровь, если мне уже делали переливание, и всё осталось, как прежде?» - подумала Пинкамина, с яростью захлопнула дневник и убрала его в тумбу. «Небось, уже проводит на мне эксперименты со своими коллегами, а мне лжёт, что вылечит». Все мысли Пинкамины оборвались, и будто что-то в её голове заговорило само. «А чего ты хотела?» Розовая пони вздохнула. Действительно, какое право она, забравшая жизни невинных пони, имеет право осуждать того, кто её, жалкую, пытается спасти?       Последующие дни Пинкамина предпочитала не выходить из каюты без надобности. Она считала часы с насмешкой, потому что упорно не верила не в иное солнце Ярнама, не в россказни моряков, ни записям доктора Хувхарта. В свою последнюю ночь в Эквестрии Пинкамина посмеялась над всеми своими страхами. Внутри неё снова разгорелось пламя необъяснимой силы, но теперь горело оно темным пламенем. «Пусть меня и не знают в лицо, но я – та, кто переполошил всю Эквестрию, я – та, кто заставил разъехаться половину Понивилля. Мне ли стоит бояться какого-то города?» - подумала Пинкамина и тут же ужаснулась своих мыслей. Возможно, эти же голоса в голове заставили её свершить злодеяние. Но теперь как она может допустить к себе эти мысли, если весь её последующий путь – путь раскаяния…       Поутру Пинкамина проснулась от того, что корабль сильно качало. В стекло иллюминатора неистово бились капли воды. Шторм? Но ведь вчера небо было необычайно чистым… Еле держась на ногах, Пинкамина попыталась выйти на палубу, чтобы увидеть то Ярнамское солнце. В коридоре её швыряло от стены к стене, а стоило ей только высунуться на палубу, как на неё сурово прикрикнули моряки, веля вернуться в каюту. Но того, что мельком увидела розовая пони, ей хватило сполна. Это было не Эквестрийское солнце и не Эквестрийское небо… Зеленовато-серые тучи будто стеной закрыли небо, и теперь оно казалось таким высоким, что уже не верилось, что на такую высоту может взлететь даже очень сильный пегас… И среди этих туч, будто ничем не затмимый пожар, сверкало новое солнце своими переливающимися багряно–оранжевыми лучами. И всем своим нутром Пинкамина почувствовала, что это солнце не подвластно великой принцессе Селестии.